Робот-2020

Понимая, что все присутствующие ждут от него рассказа с ответами на бесчисленные вопросы, Коун, выпивший уже вторую чашку эспрессо, откинулся на спинку стула как заправский землянин после сытного обеда и начал свой рассказ.

– Когда четыре года назад меня отправили на смену брату, который затерялся где-то на просторах России, предполагалось, что я смогу в образе жителя Подмосковья проработать лет десять. Потом, если возникнет необходимость, меня сменит ещё кто-нибудь из наших коллег. Сразу скажу, что мы с братом очень любим и неплохо знаем вашу литературу. Мы даже считаемся исследователями высшего класса, но оба мы люди увлекающиеся и достаточно рассеянные. Впрочем, это вы и так уже поняли…

Меня спрашивали о цели визита. Но она же очевидна! Нам не безразлична судьба планеты, ваша судьба, поэтому мы изучаем главное – ваш нынешний способ жизни. И знаете, нас очень беспокоит происходящее сегодня. Я, безусловно, не всё пока понимаю, но у меня уже не вызывает сомнений то, что ваше общество оказалось на стадии саморазрушения и упорно приближается к критической черте.

Коун поднес к губам кофейную чашку, но увидев, что она пуста, невольно оглянулся. Одна из девушек, назначенных ухаживать за гостями, быстро отреагировала и, забрав пустые чашки ещё у нескольких желающих, тут же скрылась в приёмной.

– Нет, мы не думаем, конечно, что беда уже на пороге, но есть масса свидетельств опасности и не только в литературе и кинематографе. Информация, переполняющая ваш сумбурный интернет, даже не говорит, а кричит о том же.

Если Коун в этот момент и собирался обосновать наконец свои заявления, Директор Центра опередил его. Сочным, словно вдруг пробудившимся от сна баритоном, Трофим потребовал от гостя перейти от голословных деклараций к аргументам и доказательствам, если таковые имелись. Лёгкость, с которой выдавал оценки Коун, похоже серьёзно задела самолюбие руководителя крупного государственного научно-исследовательского центра.

Между тем, гость посмотрел на директора с нескрываемым любопытством и спросил.

– А вы действительно не видите проблемы, о которой я говорю? Мне казалось, что это очевидно.

Я едва не поперхнулся, глядя на возмущенного Трофима и с трудом сдерживая смех. Неосознанное нахальство нашего гостя было запредельным, но он и теперь не угомонился.

– Мне всегда казалось, что народ, давший человечеству таких писателей и мыслителей как Фёдор Достоевский, Михаил Булгаков, как отец Павел Флоренский, блестящих философов и психологов, не может не видеть того, что творится в духовной сфере сегодня. Я весь день вчера читал религиозного философа Ивана Ильина. Замечательно умный и творческий был человек и прекрасно рассуждал о любви… Я понимаю, что он был религиозным философом, а значит не слишком популярен в современном светском обществе. Но ведь не только он понимал, что похоть и любовь человеческая это не одно и то же, что без способности любить друг друга люди не могут образовать полноценное человеческое сообщество. Если человеческую любовь заменяет расчет, самое время, мне кажется, вспомнить Фёдора Михайловича Достоевского. А если эти авторы представляются не достаточно современными, то почему не обратиться к Эвальду Ильенкову, Феликсу Михайлову и многим другим вашим современникам, посвятившим своё творчество проблемам человека, личности и общества.

Вы знаете, я насчитал несколько сотен совсем разных определений культуры в вашем сегодняшнем обиходе. А это, наряду с растущей бездуховностью, тоже, я думаю, свидетельство разрушения культуры, как одной из базовых ценностей здорового общественного сознания.

Коун посмотрел на директора, который слушал его с хмурым видом, не выказывая больше своего отношения к происходящему.

– Но основное содержание переживаемого культурного кризиса, – невозмутимо продолжил гость, – это, конечно, смена способа жизни людей на этом историческом этапе, обусловленная деградацией общественного идеала и закономерным изменением способа производства. Но вы, конечно, сами это прекрасно понимаете.

Ученый народ молчал, не спеша соглашаться вслух с гостем, и даже директор, видимо, так и не собрался с мыслями, что бы дать достойный ответ инопланетному критику. Тот же чувствовал себя совсем комфортно, периодически оборачиваясь к большому окну и с любопытством поглядывая на историческую застройку центра города, видом на которую особо гордился хозяин кабинета.

– Да, хотел спросить, если можно, а чем занимается ваша главная лаборатория, в названии которой упоминается проблема разума?

Василий Принцев, сидевший рядом со мной, кажется, обрадовался возможности включиться в разговор, тем более о его лаборатории. Он охотно перечислил основные темы исследований, сделав акцент на работе, связанной с искусственным интеллектом. Вероятно Коуну уже не раз приходилось обсуждать эту тему, поскольку он тут же отреагировал.

– Да, да. Я постоянно слышу разговоры об этом, но никак не могу понять какое отношение работа компьютера имеет к человеческому разуму, не считая конечно того, что это разумный человек создал его. Автомобиль помогает быстрее двигаться, а компьютер помогает быстрее считать, комбинировать. Но причем здесь разум? Ведь мыслить с помощью компьютера человек лучше не станет. А дурак с компьютером это, мне кажется, ещё и опасно!

Или я что-то здесь упускаю?

Следующие минут сорок они с Василием были погружены в рассуждения, не слишком понятные большинству присутствующих. И вдруг, в какой-то момент Коун вновь привлек общее внимание, громко заявив что существенное определение человека разумного обязательно предполагает наличие у него развитой способности любить, что формирование этой, исключительно человеческой способности, не только не отделимо от единого процесса становления разумной личности, но является наиболее сложной и одновременно важной задачей развития.

– Мне кажется, Василий, – уже негромко добавил Коун, – что это была бы замечательная тема для вашей лаборатории. Тем более, что любовь – явление космическое.

Сказанное настолько тронуло меня, что пришлось обратиться к нашему мудрому гостю с предложением обсудить эту его мысль. Разговор у нас получился настолько интересным, что я не заметил, как пролетело время.

Сонные сотрудники постепенно расходились. Коун, вежливо, но решительно попрощавшись, тоже отправился в сопровождении Василия Принцева отдыхать в свою капсулу, а директор Центра скрылся в маленькой комнате за кабинетом, объявив секретарше, что будет писать отчет о случившемся и что до вечера его нельзя беспокоить. Мне Трофим пообещал позвонить в конце дня.

Домой я шёл пешком, размышляя о словах Коуна. В том, что он говорил о разуме и о любви не было для меня ничего неожиданного. Удивительной была его спокойная уверенность в своих словах, в том, что лаборатория проблем разума должна заниматься проблемой любви. Коун даже настаивал, что именно формирование и развитие у каждого человека способности любить других людей является важнейшей задачей культурного возрождения общества.

Пришелец говорил так, словно эти истины он почерпнул не в какой-то литературе, а впитал с молоком матери в своём мире. Я задумался о том, каким же должен быть этот мир, если его создатели так разительно похожи на нас. Думать о том, что это лишь личина, которую пришелец может сбросить в любой момент, обнаружив своё жуткое обличье и свирепую инопланетную сущность, я, естественно, не мог, поскольку терпеть не мог убогую идеологию современной голивудской фантастики. Но главное то, что я смотрел в глаза этого человека. Они излучали добро. Нет… они излучали любовь! Вот какой фильм нужно сделать! – мелькнула мысль. Ведь жестоки и бесчеловечны бывают не космические пришельцы, а скорее мы сами…

Был полдень. Улица нежилась в объятиях долгожданного жаркого лета, лишь изредка освежая прохожих лёгкими волнами ветерка. Я снял шляпу, надеясь поймать разгорячённым лбом ускользающую прохладу, и вдруг осознал, что стою на солнцепёке и держу в левой руке зелёную ручку Коуна, которой он за столом делал какие-то пометки в блокноте. Сунув ручку в карман я быстро зашагал вдоль надоедливых витрин, мечтая о прохладном полумраке своей комнаты с тяжелыми шторами.

Добравшись до дома, я рассказал жене о случившемся и постарался отключиться, устроившись в кресле с книгой. Это был «Путь духовного обновления» Ивана Ильина, о творчестве которого говорил Коун. Да и книга вероятно была та же, поскольку именно здесь философ приводит те самые рассуждения, о которых упоминал наш пришелец. Перечитав главу «О любви», об «инстинкте, примирившемся с духом», я в очередной раз восхитился живым и богатым языком философа, но так и не согласился полностью с его рассуждениями о сущности человеческой любви.

Сон сморил меня незаметно, но настолько основательно, что я даже не почувствовал, как Ирина укрыла меня пледом и укутала ноги. Тем более не услышал, как пришедшая в гости внучка взяла со столика книгу, чтобы посмотреть, что такое интересное читает её дед.

…Я стоял под полупрозрачным навесом, защищавшим от ярких солнечных лучей. Вокруг кипела жизнь, на первый взгляд обычная, но в чем-то совсем другая. Наблюдал за проходившими мимо меня людьми, за играющими детьми; слушал обычный для летнего полдня шум и не пытался разбирать слова. Доносившаяся откуда-то музыка было настолько приятной, что невозможно и… не нужно было решать, слышал ли её прежде.

– А вы послушайте, о чем говорят люди, – произнес со спокойной улыбкой Коун, – и всё поймете. Смелее!

Оказывается, мне нужно было решиться и, преодолев непонятный, только теперь осознанный страх, я открыл сознание потоку доносившейся отовсюду речи. Люди говорили, и мне даже не важно было, о чем именно. Я просто слушал родную русскую речь. И в этот момент действительно всё понял!

– Ну вот, произнес Коун, словно заглянув в моё сознание. Вы знаете теперь, что мы тоже земляне. У нас общие не только предки, но и язык современный очень схожий с вашим. Мы давно читаем вашу художественную литературу, а также философские и психологические труды. Иногда и сами подкидываем вам некие полезные идеи.

Мы никогда не хотели разорвать наши связи, но никогда прежде кризисы развития не были такими глубокими и опасными для землян. Культурная деградация уже серьёзно сказалась на духовной сфере: литература, искусство и даже архитектура становятся все больше воплощением простой чувственности и даже любовь человеческая сводится к половому влечению. Такого мощного падения культуры мы не ожидали. И теперь, разобравшись с природой кризиса, мы всё же не вполне понимаем, как помочь вам подняться, учитывая ваше собственное отношение к главным проблемам.

Коун умолк, глядя на улыбающегося малыша, держащего за руку девочку-подростка, что-то ему терпеливо объясняющую. Затем снова обратившись ко мне с печальным выражением лица, он продолжил.

– Вместо того, чтобы использовать истощающиеся природные ресурсы на развитие общества, вы, извините, как зомби на службе у мировой финансовой системы рвётесь «развивать экономику»! А ведь это…

* * *

– Дед! Проснись! – дошёл до меня издалека голос внучки, сразу расколов сон на бледнеющие осколки живой и сочной картины. С трудом разомкнув глаза я увидел перед собой сосредоточенное и встревоженной лицо Лидочки и чуть в стороне Ирину, тоже чем-то обеспокоенную.

– У тебя все в порядке? Что-то плохое приснилось? – Внучка держала меня за руку и вглядывалась в мои глаза. – А что здесь свистело, пока ты спал?

– Всё в порядке. Я себя прекрасно чувствую и… я не свистел. Честное слово! Это, наверное, кто-то за окном.

Я улыбнулся и погладил внучку по голове, полагая, что тема исчерпана. Однако она не только не успокоилась, но обратилась к бабушке, требуя, чтобы та подтвердила странный характер свиста.

– Андрей, тихий и какой-то необычный свист действительно был, – подтвердила с тревогой Ирина, – и тон его менялся вместе с выражением твоего лица. А как только ты проснулся, он исчез. Это странно и требует какого-нибудь объяснения, согласись!

Я пытался отогнать остатки сновидения, мешавшие сосредоточиться, но вместо этого в сознании вдруг снова ярко и с мельчайшими деталями всплыла картина мира Коуна, вызвав одновременно воспоминание о сегодняшнем разговоре в кабинете директора.

– Здесь была ручка, чужая, – сказал я, передвигая в поисках тонкого зеленого цилиндра книги на журнальном столике, – я её случайно унес сегодня из кабинета директора.

Ручка нашлась под креслом, куда она закатилась, упав со стола. Внимательно рассмотрев находку, я понял, что это скорее всего не просто ручка и что этот очень теплый на ощупь предмет, скорее всего и был тем устройством, которое издавало свист. Своё предположение о связи его с моим сном, мысль о чём сразу пришла мне в голову, я решил пока не высказывать.

Трофим сдержал слово, позвонив около восьми вечера.

– Андрей, он сбежал! – Без вступления сообщил упавшим голосом директор учреждения, попасть в которое, как и покинуть без согласования с ним, было теоретически невозможно. – Причем исчез вместе со своим чёртовым ящиком.

– Когда? – Задал я совсем не главный вопрос.

– Около половины второго. – Устало сообщил Трофим. – Открыл и тщательно закрыл за собой двери. Сейфовые, между прочим. Использованы коды и штатные команды, о чем сохранились электронные записи. И знаешь, что он оставил нам? – Записку на листе из своего блокнота с извинениями и сообщением, что постарается завтра ближе к обеду вернуться. Написано каллиграфическим почерком и без ошибок. – Трофим тяжело вздохнул и снова заговорил. – Я не знаю, что думать, Андрей. Мне кажется, что я уже вообще ничего не знаю! Ты понимаешь, что это произошло днем и никто его не заметил! Ни его, ни его челнока! И если я теперь передам свой отчёт о случившемся руководству, меня отправят даже не в отставку, а в психушку.

– Слушай, Трофим, я не понимаю, где твои стальные нервы и железная логика? И выброси свой отчет! Всё равно ты писал его просто, чтобы мысли в порядок привести. Я уверен, что Коун завтра вернётся, а ты ложись-ка пораньше, чтобы к утру в институте снова был его несокрушимый директор. И учти, что у меня уже есть чем с тобой поделиться, только нужно ещё осмыслить кое-что.

Некоторое время в трубке раздавалось лишь тяжёлое дыхание, затем послышалось уже привычное бурчание Трофима:

– Надеюсь, до инфаркта не доведёшь?