Здесь люди живут. Повести и рассказы

– А, ну, тогда погоди, щас я инкубатор вынесу, в сенях он.

– Ага, давай, погожу.

Долго ждать не пришлось.

– Вот, бери, – вынес и положил на тележку инкубатор Александр. – А это журнальчик тебе, почитаешь статейку, чтобы знать всё.

– Ну, спасибо, Сань! – с очень довольным лицом поблагодарил Степан. – Яйца мне какие-то селекционные, новой породы свояк привёз из города. Гуси, говорит, такие крупные выйдут, диковинные, каких не видали ещё. Я, если гусята получатся, обязательно тебе выделю, как инкубатор возвращать буду.

– А ты знаешь, Стёп, ты не возвращай мне его. Пусть он твой будет. И гусят мне не надо. Вон, Гусик у меня есть, мне и хватит.

– Да ты чё, Сань?! Ну, спасибо тебе! Я тебе рыбки…

– Да не надо ничего. Просто бери, твой он теперь.

Барсук покатил к своему дому тележку с инкубатором, повторяя слова благодарности.

– Будут теперь у людей гуси диковинные, – смотрел ему вслед Александр, – а мы другим чем-нибудь займёмся, ещё что-нибудь придумаем.

Так всегда у него выходило – смастерит что-нибудь полезное и подарит мимоходом. Увидел как-то, бабушка у соседей шерсть прядёт. Прялка на старый лад – дави и дави ногой на педаль. Вспомнил сразу, что лежит у него в сарае моторчик от стиральной машинки. Машинка сама в металлоломе давно сгинула, а моторчик – вот, дождался новой службы.

– Дайте-ка мне прялку вашу на пару дней, – говорит Александр соседям.

И на третий день возвращает её уже с электрическим приводом. Те его благодарят, а он отмахивается: «Ладно вам». И уже ещё ему что-нибудь интересно. То у других соседей самовар знатный среди ненужных вещей приметит. Знатный самовар, а вместо носика – дырка. Заберёт, восстановит, принесёт. А то с мальчишками деревенскими такой планер сделает, что он долго-долго летит, если его с холма высокого запустить.

С чужими мальчишками. А своих детей у Александра и Насти Игониных не было. Ребёнка ждали тринадцать лет, со дня свадьбы. Уже на третий год мать Насти, отдельно приглашённая врачом после осмотра дочери, услышала: «Матка тринадцатилетней девочки. Детей не будет». А мать потом дочери сообщила – помягче, чтобы не сразу, чтобы не наповал. Особо, конечно, такое не смягчишь. Упало Настино сердце в чёрную горечь. Но они всё равно ждали. Иногда Настя срывалась:

– Зачем я тебе, пустобрюхая?! Брось меня! Нормальную найдёшь!

– Будет у нас ребёнок, обязательно будет, – прижимал к себе жену Александр, – потому что я жить без тебя не могу. А помнишь, как мы целовались первый раз? За селом, на тропинке. И под ливень попали. А потом были солнце и радуга. Помнишь?

Они влюбились ещё в школе. Настя проводила своего сильного, весёлого, доброго Сашу Игонина в армию и пообещала: «Я обязательно тебя дождусь». Он попал на вторую чеченскую войну. Домой вернулся хмурым, молчаливым, замкнутым. Но здоровым и целым – уже большая радость. Вернулся ещё более сильным. И обученным убивать. Чуть ниже левого виска белел короткий, тонкий шрам. Осколок чиркнул. Для войны – ерунда, мелочь. А душа, видно, сильно была помята, от весёлости и общительности ничего не осталось. Долго ходил Александр хмурым и нелюдимым. И найти себя ни в каком деле долго не мог, ничего не хотелось. Уединялся на природе, забредал подальше от всех. Так год миновал, второй потянулся. Однажды оказался он на заросшей камышом, затянутой тиной и ряской старице. Место было похоже на затерянный мир. Сидел Александр на подгнившей, поваленной осине, а душа плутала где-то в закоулках саднящей памяти, далеко от этой старицы. В руки случайно попал кусочек белой глины – лежал у ног, поднял машинально. Пальцы сами собой начали мять подобранный пластичный мякиш. Из темноты прошедшего времени летели пули, смотрели глаза убитых друзей. А пальцы мяли, мяли, мяли глину. Вылепили сначала какую-то бесформенную фигурку. Сломали её. Потом вылепили человечка, потом лошадь… Лепили, лепили, лепили… И Александр впервые после своей войны вдруг стал видеть не взрывы и мёртвые глаза, а что-то другое. Увидел то, что слепил: собаку, лошадь, человечка… Фигурки будто отодвинули ослепляющие видения. За густо разросшейся мать-и-мачехой открылась уходящая вдаль низина, вся белая от волшебной глины. И он словно очнулся, словно прозрел. Бросился домой.

– Настя, подожди меня, – кидал в дорожную сумку вещи, – ещё немного подожди. Мне нужно в город. Я вернусь, и тогда всё будет хорошо. Подожди ещё немного.

Вернулся через три месяца. Привёз из города гончарный круг и разный инструмент для гончарного дела. Сам сделал печь для обжига. И пошло у него, пробудился талант неожиданный. Может, боль от войны растормошила в противовес дар этот, чтобы уберечь душу от гибели. И глина та, у старицы, такой удачной оказалась – жирная, послушная. Вытягивали да лепили руки без устали. А вещицы у Александра все по таланту выходили. Не просто какие-нибудь горшки и кувшины пузатые без лица, а всё – с изюминкой, всё – штучки. К нему из города приезжали, покупали готовое и ещё заказывали.

С Настей поженились. Она училась в педагогическом на заочном и работала в школе учителем начальных классов. А Александр в мастерской за гончарным кругом чувствовал себя так, словно музыку или картины писал – в душе с каждым днём свет прибавлялся. Пришло, казалось, долгожданное счастье для двоих, жить и жить. И тут эти слова: «Матка тринадцатилетней девочки…» Упало Настино сердце в чёрную горечь.

Но они всё равно ждали, ждали, ждали… ребёнка. В Александре вообще осознание Настиного диагноза не приживалось: «Детей не будет?! Чушь!» Уверен был, что будут. К нему вместе с белой глиной из заросшей мать-и-мачехой низины пришла такая светлая сила жизни, что теперь от него самого она исходила. То, что руки мастеровитыми становились – прялки там, самовары до ума доводил – одно дело. Главное, жалость большая и любовь ко всему живому душу его заполнили. И живое тянулось к нему, как к источнику. Если яблоня молодая у кого-нибудь не росла, или лоза виноградная капризничала, он только ладонью к стволику прикасался, здоровался, и растение словно просыпалось – новые ветви шли в рост, покрывались листвой.

Даже собачке своей, Жуле, помог Александр остаться жить на свете. Угадал же оказаться именно в тот момент и у тех соседей, у которых собачонка щенилась. Одного щенка родила, а потом что-то у неё внутри неправильное случилось – перевернулось ли, перехлестнулось. Никого она больше не родила. Скулила, скулила и умерла. Успевший родиться щенок пищал, беспомощно елозил лапками, тыкался слепой мордашкой в мёртвую мать.

– Надо выбросить всё в яму за огородом, – решили хозяева.

– Погодите-ка, – остановил их Александр, – возьму щенёнка. У нас кошка котят кормит. Примет, так будет жить.

Пёстрая кошка Муха приняла щенка, выкормила. Но если бы Александр не подхватил вовремя осиротевший живой комочек и не принёс его к кошкиному молоку, то и не было бы сейчас во дворе чёрной собачки Жули. А так – вот она, виляет всем хвостиком под присмотром бдительного Гусика.

В то лето, когда Степан Барсуков пришёл за инкубатором, Игонины забирали из детского дома девочку. До этого документы оформляли почти год. А увидели, угадали сердцем темноволосую, тихую шестилетнюю Аню среди остальных ребятишек сразу, в первый же приезд, когда привезли с собой большую коробку глиняных ярко раскрашенных свистулек и фигурок. Аня не играла и мало общалась с другими детьми и почти всё время смотрела в окно. Смотрела не по-детски пристально и очень грустно.

– До нас она последний год с бабушкой жила, – рассказывала директор детдома. – Отца не знает с рождения. Мать два года назад уехала на заработки – и с концами, никаких вестей от неё. У бабушки сейчас у самой со здоровьем плохо, с сердцем. Самой уход нужен, в интернат оформляется. Приезжала к внучке несколько раз, больше не может. Ни мама не возвращается, ни бабушка теперь вот. А девочка от окна не отходит, смотрит, ждёт. Других родственников у неё нет.

Аня знакомилась неохотно, отстранялась, на вопросы отвечала коротко или вовсе молчала. Но всё же Александр и Настя пытались с ней подружиться, преодолеть эту замкнутость и колючее, какое-то взрослое недоверие.

– Мама приедет, а меня здесь нет! – испуганно ответила девочка, когда они первый раз предложили ей поехать к ним, посмотреть дом и какие красивые у них река и лес. – Я не пойду, буду у окна стоять, чтобы мы сразу увидели друг друга, когда мама приедет за мной.

– А мы скажем твоей маме, куда ты поехала, – Настя взяла Аню за руку. – Не бойся, она найдёт тебя, как только приедет.

– Поедем, – улыбаясь, звал Александр, – посмотришь всё. У нас живёт разноцветная кошка Муха. Она очень любит мурлыкать. Ещё у нас живёт самая добрая в мире чёрная собачка Жуля. Она всем виляет хвостиком. А ещё у нас живёт Гусик. Он большой, серый. У него длинная шея и красный клюв. И лапы у него тоже красные.

– А кто он? – удивлённо посмотрели карие детские глаза.

– Это наш домашний гусь, наш друг. Он всех защищает и охраняет, и Муху, и Жулю, а на чужих сердито шипит и громко гогочет.

– А вдруг он на меня тоже зашипит?!

– Нет, что ты?! Гусик очень умный и сразу поймёт, что ты ему тоже друг, как и мы. Вы обязательно станете с ним самыми лучшими друзьями.

Во всех следующих разговорах Аня непременно спрашивала про Гусика:

– А какого он роста?

– Он как ты, такого же роста.

– А он правда со мной подружится?

– Конечно, конечно, вы подружитесь.

Когда Аня захотела поехать, у неё оставалось ещё два условия:

– А мы будем к моей бабушке ездить?

– Обязательно будем, – держал на руках девочку Александр, – сколько ты захочешь, столько и будем.

– И ещё я хочу взять с собой куклу Машу. Мне её мама давно подарила.

Александр принёс из магазина пять красивых кукол и железную дорогу с катающимися по ней паровозиком и вагончиками. Положил всё перед детьми:

– Играйте, это вам, – и сам же собрал им и установил на полу рельсы и пустил по ним игрушечный состав.

Провожать Аню вышли все ребятишки. Она смотрела на них из окна удаляющейся машины. «Уазик» выкатился из детдомовской ограды и помчался прочь по городской улице. В интернат для пожилых людей.

– Не бросайте Анечку, – держала Настю за руку Анина бабушка. Аня сидела на краешке её кровати. – Ей уже такая разлука выпала, что и взрослому тяжела бы… Я вот ещё свалилась…

– Вы не переживайте, – от волнения Настя говорила сбивчиво, – у Ани всё будет… всё хорошо у Ани будет. И комната своя, и всё…

– Я молиться за вас буду, каждый день Господа о помощи просить.