Пойте им тихо (сборник)

– Тогда я ей покажу, – бормотал он, – тогда она увидит прежнего Андрея.

Он еще не догадывался, что за этой чертовой работенкой придет следующая работенка и что все это затянется на много-много лет, и конца не будет по той простой причине, что конца не бывает.

И еще штрих. Во время ссор с женой Андрей вдруг заметил, что ему, небритому, потертому и помятому, сотруднику лаборатории улыбаются вроде бы совсем не так, как раньше. И рады они ему совсем не так – а он хотел, чтоб ему были рады.

Когда Андрей ночевал у своего приятеля в общежитии, он ночь напролет курил, жег свет и жаловался на судьбу. Но общежитские стены, все поглощая, слышали много жалоб – слышали ссоры, крики, исповеди, доверительные шепотки и всхлипыванья далеко за полночь. Приятель только разводил руками:

– Женщина – это тайна.

– Что? – переспрашивал Андрей.

– Тайна, говорю. Женщина – это всегда тайна.

Приятель был женат трижды и каждый раз собирался вести счастливую семейную жизнь – но кончил общежитием.

Андрей возвращался. Дашенька встречала его ласково и с доброй кроткой слезой.

В первый вечер по возвращении домой он бывал молчалив. Работал. Писал, скажем, статью. И обиженно, тихо-тихо и как бы случайно напевал о том, что он цветы не бросает к ногам, но…

…Я тебе в этот день замечательный
Свое верное сердце отдам.

Разумеется, это означало, что он, Андрей, любил и любит ее на веки вечные. Дашенька вздыхала. Грустила. Она слушала эту давным-давно не модную и нудную песню… «Чудачок, – думала она, – зачем мне твое сердце, когда оно и так со мной, в моем буфете. А цветы – это все-таки цветы. Я уж молчу про розы. Но букетик красных гвоздик мне бы сейчас не показался лишним».

* * *

В детстве Дашенька была очень милой, а потом все куда-то ушло. Она была худая и пугливая, ее обижали на работе, отчего она плакала по пустякам и забывала взять билет в троллейбусе, и вообще не походила на молодую женщину – она была похожа на истощенного и беспородного зверька.

Но теперь Дашенька похорошела. Природа вернула ей свое – теперь это была привлекательная блондинка, очень милая, как в детстве, с широко расставленными серыми глазами. И шаг ее стал другим, и посадка головы, и улыбка, и речь – известная метаморфоза, которая происходит с человеком, когда человек начинает дышать.

Теперь Андрей ее не стеснялся. Он был не прочь пойти с ней на люди, прийти к кому угодно в гости и при случае даже прихвастнуть:

– Вот у меня какая женушка!

Дашенька в таких случаях алела. И, потупив глаза, молчала.

– А хозяйка какая, – восторгался Андрей, – она у меня хозяйка экстра-класса!

И Дашенька смущалась еще больше.

Дашенька навещала мать, и та жалела ее больше, чем всех остальных, мать постарела, жила одна – дряхлеющая все больше, она была очень довольна детьми. Кроме Дашеньки, у всех было высшее образование.

И мать говорила. Жалеючи:

– Бесталанная ты моя.

Мать считала, что Дашеньке в жизни не повезло. И вздыхала.

В скором времени Дашенька оставила свою корректорскую, судьба улыбнулась – после случайного разговора директор института предложил Дашеньке быть его секретарем, такой вот жест. Директор вообще был человек с собственным взглядом на жизнь и не из робких. Он, например, любил украшать стены своего кабинета дорогими картинами. И очень уважал статуэтки из темной бронзы – одна из них была его любимой, она изображала пахаря с сохой. И еще ему хотелось, чтоб в предприемной сидела хорошенькая молодая женщина.

Зарплата Дашеньки выросла в полтора раза, а директор был стар и добр, чего же еще. Всякие там срывы, и заскоки, и грешки были для директора делом глубокого прошлого. Дашенька сначала разузнала про это. И только лишь затем дала свое согласие.

– Боязно как-то, – говорила она знакомым женщинам.

– Почему?

– Ну все-таки. Секретарша – это секретарша.

– Глупости, девочка!.. Вот увидишь – все будет прекрасно.

– А работа – не будет ли трудно?

– Не волнуйся. У него на стреме полным-полно референтов – не волнуйся, девочка.

Дашенька и сама знала, что трудно ей не будет. Она просто так спрашивала. Из скромности.

* * *

Андрей работал дома, его тема и выводы были настолько важны, что его начальник и всякие уважаемые люди освободили Андрея и бессрочно отпустили его. «Трудись дома. В наилучших условиях», – сказал ему начальник. Андрей все более становился теоретиком. Предполагалось, что он не должен терять время на проезд туда-сюда. И даже зарплату ему носил старенький почтарь.

А у Дашеньки в эти дни была запарка, и она не осмелилась взять больничный, чтобы создать мужу наилучшие условия, и потому на ее секретарском столе нет-нет и заливался телефон.

– Алло.

– Дашуля, это я, Андрей. Скажи-ка мне быстро, манка – это белое и сыпучее?

– Да. Только не спутай с мукой.

– Ты, кажется, велела на пол-литра молока – две с половиной ложки манки.

– Да.

– Ты уверена, Дашуля?

– О господи, ну конечно уверена!

Андрей к этому времени впал в известную беспомощность – слишком привык к жене, ничего не умел, ничего не запоминал. Он пугался теперь и мало-мальской заботы – а стукнуть ему должно было вот-вот тридцать, и был он на семь лет старше Дашеньки.

Он звонил опять. В голосе была радость первооткрывателя:

– Дашуля! Милая!.. Я только что засыпал манку.

– Хорошо, родной.

– Я засыпал. Я уже помешиваю. Я помешиваю большой ложкой, слышишь, Дашуля?

И некоторое время Андрей держал телефонную трубку в непосредственной близости от кастрюльки. Чтобы жена слышала. И чтобы подсказала, если что-то булькает не так.