Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг

Савостин с подозрением смотрел на меняющуюся морду Плоткина. Как Артур на меняющуюся морду клопа. Увёл взгляд. Сказал озабоченно:

– Я к Акимову.

Опоздавший Яшумов опять увидел всю редакцию веселящейся. Опять все смеялись. И дирижировал хором, конечно, Плоткин. Который, впрочем, при виде шефа сразу отмахнул, и все поспешно вернулись на свои места. Один компьютерщик Колобов продолжал заливаться в кресле. Точно привязанный. К немалому изумлению Главного.

– «Дьявольские трусики»… Глеб Владимирович…

– Какие трусики?

– Дьявольские… – всё прыскал, не мог остановиться Колобов. – «Он, потеряв голову, засмотрелся». Глеб Владимирович…

– Кто засмотрелся?

– Арту-у-ур… Хих-хих-хих…

Так. Понятно.

– Григорий Аркадьевич! Зайдите ко мне.

Плоткин метнулся к столу, схватил листок Савостина, побежал.

Через минуту главред сам хохотал. В потолок. Нет, бороться с плоткиными и савостиными невозможно! Просто невозможно!

7

В телевизоре у Жанны из большого автомобиля вытащили субъекта в длинном пальто. Заломили руки, припечатали лицом к стеклу дверцы. Размазали на стекле. Его женщина, оставшаяся внутри кабины – пугалась, не узнавала хахаля. «Спокойно, милая. Я в порядке», жевало на стекле слова неузнаваемое лицо любимого.

Фёдор Иванович не смотрел на телевизор. Фёдор Иванович, пригнувшись, самозабвенно хлебал мясной суп. Казалось, забыл обо всём на свете.

– Губы вытри, – толкнула жена. – Усуслился весь.

Яшумов тут же мысленно записал: «усуслился весь». «УпАтрался весь» – было. Теперь – «усУслился весь». Кладезь народных слов Анна Ивановна!

Фёдор Иванович смело взял две салфетки и вытер ими губы и щёки. Довольный, светился. Как пацан. Халява. Большая халява. Святое дело. И снова хлебал.

Между тем Анна Ивановна говорила дочери:

–…Ты была тогда ещё в гипсЕ. Помнишь? Во втором классе? Прыгала на одной ножке?..

Вот опять, – отметил Яшумов. – «В гипсЕ». Где такое ещё услышишь?

Неожиданно для себя шумно потянул с ложки суп. Как Фёдор Иванович. Даже звучней, ядрёней. С переливом.

Колпинцы бросили есть и раскрыли рты.

Яшумов тут же исправился: ложку в тарелку стал погружать от себя, не загребать ею, как Фёдор Иванович. Суп подносил ко рту плавно и глотал беззвучно. За столом – аристократ размеренно кушает.

Колпинцы перевели дух. Так пугать!

Яшумов опять попытался завести разговор о серьёзном, о «приданом маленькому». О красивой колясочке ему («Знаете, чтобы в цветочках была».) О ванночке для ежедневного купания, о градуснике для воды.

Силковы умудрялись не смотреть на будущего отца, хмурились. Анна Ивановна сказала только недовольно:

– Не надо этого делать.

– Да почему же! – пытался вывести её на дискуссию Яшумов.

– Не надо, и всё. Батюшка сказал.

– Какой батюшка? Где?

– В церкви! – неожиданно зло ответила тёша. (Пора бы это тебе знать, безбожник несчастный.)

– Ну хорошо, хорошо, – уже поднимал руки, сдавался Яшумов. – Когда батюшка скажет, тогда и куплю всё. Хорошо.

Поднялся, задвинул стул, поблагодарил. Пошел в спальню одеваться на работу. Неприятный осадок остался. Колпинцы чёртовы суеверные! «Батюшка сказал!»

С другой стороны: «Вы Господа нашли?» – «А разве он потерялся?» Такой вот юмор. Полностью относящийся к атеисту-филологу.

Как-то, не пожалев времени, с экскурсией завёл Жанну в Исаакиевский собор. Во всё его высоченное великолепие. «Офигеть», – только и смогла пролепетать верующая колпинка. Сам экскурсовод-филолог только надувался. Как причастный ко всему этому богатству. Только златых одежд (ризы) на нём и не хватало. «Смотри, дорогая, какая красота». – «Офигеть», – всё задирала голову туристка в мужских берцах и с индийской мотнёй, висящей меж ног. Не верила, что попала в сказку. Впрочем, так вели себя и остальные экскурсанты, больше провинциалы, которые просто онемели и, казалось, не слышали ни Яшумова, ни слов женщины-экскурсовода.

В вагоне метро вспомнились мама и папа. Как они относились к религии, к церкви. Икон в доме не было. Но мама иногда надевала длинное платье до пят, повязывала свои волосы тёмным платком (отчего голова становилась похожей на тугой султан) и шла к двери. Пятилетний Глебка думал, что гулять, радостно бросался. Но Надежда Николаевна мягко останавливала сына и, поглядывая на мужа, говорила, что идёт по делам. Погуляем, как приду. Владимир Константинович становился суетлив, отвлекал сынишку: «Мама идёт по важному делу. Мы ей не будем мешать». Глупый Глебка ничего не мог понять, что это за такое важное дело, что даже его, Глебку, не берут на него. Был ли отец тоже верующим и отправлял жену в церковь как бы посланницей от семьи – от себя, от сына, или был атеистом и смотрел на веру жены снисходительно, терпимо. Хотя и в другую веру, в партию, тоже не вступил. Как ни манили, ни затаскивали.

Незаметно Глеб Владимирович стал смотреть на мужчину, сидящего напротив. Длинноволосый, как и Яшумов, тот сцепил пальцы на круглом животе, покачивался. Эдакий современный сытый малый. Но в бороде аж времён Ивана Грозного.

Сектант? Паломник? Тогда где у него посох и шляпа от солнца?

Перед выходом из вагона сектант толкал в спину. «Полегче, уважаемый. Я знаю свой путь». Сектант не смотрел в глаза, был недоволен Яшумовым.

Глава девятая

1

Владимир Константинович Яшумов сказал когда-то сыну: «В старости, Глеб, человек становится своей пародией. Брежнева хотя бы вспомнить. Наших многих известных артистов. Надо вовремя уйти со сцены. Не позориться. Не появляться нигде, не мелькать, не маячить в телевизоре. Всё, ты ушёл, отыграл своё, тебя нет. Но, к сожалению, в конце дней своих тебя наоборот начинает распирать от своей значимости, от былых заслуг. От былой известности, от аплодисментов…»

Яшумов вспомнил эти слова отца в кафе, случайно глянув на тихо работающий, никому не мешающий телевизор, где в яркий свет многолюдной студии вывезли на коляске радующегося, машущего ручками старичка, в котором трудно было узнать былого сверхпопулярного артиста. Его, как неумолкающую говорливую игрушку, сын совал с коляской к таким же старикам и старухам. Тоже артистам. По очереди. И те обнимали коллегу, плакали. Но старичок не плакал, старичок радовался. Сын всё вертел его с коляской. Теперь к восторженным зрителям студии. А старичок будто сам вертелся, даже без помощи сына, и всё размахивал ручонками, посылал воздушные поцелуи. Это был его звёздный час. Он дождался его.

Сразу вспомнился ещё один глубокий старик. Писатель, корифей петербургской литературы. Того с клюшечкой вывела в наградной тронный зал то ли молодая жена, то ли старая его дочь. Где он должен был получить награду от самого Президента. Как раскачивался он, уже стоя на месте, умирал. Словно не выдерживал тяжести золотой медали, навешенной на него президентом. Так и умер, наверное, потом дома, придавленный дорогой наградой.

Вспоминать всё это было сейчас больно, тяжело. Яшумов забыл про еду, не понимал Плоткина, который тоже, казалось, поймал свою волну, свой звёздный час – и всё смеялся, и всё балагурил:

– …Небезызвестный этот портал, Глеб Владимирович – это цитадель, это оазис для всех изголодавшихся графоманов. Слетелись туда со всей России. Более трёхсот тысяч авторов! Более девяти миллионов текстов! Кого там только нет! Пиши как угодно, что угодно. Всё принимает портал. Всякую галиматью, белиберду. Детский лепет, бред сивой кобылы, штанишки на лямках. Всё там есть. Всё графоманское богатство России собрано в одном месте. Но что удивительно, Глеб Владимирович, – Савостина там нет. Ни с Артуром, ни с другими опусами его. Вы можете такое представить! Савостин – и нет его на этом ресурсе. Не верится, что он не знает о нём. Но нет – и всё.

Главред никак не мог сосредоточиться на словах ведуна. Даже Савостин пролетел мимо незамеченным. А Плоткин не умолкал, размахивал вилкой:

– Причём крепкая настоящая проза там не приемлется, отторгается. Вы знаете, как пишут наши Галя Голубкина и Миша Гриндберг. Год-полтора назад они оба были на этом ресурсе. Были! С надеждой разместили свои повести, рассказы. Так за всё время, что провисели там – читателей набрали только по два-три десятка. И ни одной рецензии не получили. Ни хвалебной, никакой. Графоманы просто не поняли их, не осилили. Но почувствовали, что это чужаки и добра от них не жди. Там интересный порядок в статистике прочтений. Если открывают твою вещь, то у тебя в статистике отображаются фамилия и имя открывшего, и ты можешь перейти на его авторскую страничку. Он так приглашает тебя. Мол, и ты меня открой и прочти мои величайшие творения. И похвали. Галя и Миша сначала честно открывали эти предлагаемые авторские странички и добросовестно читали там одно-два так называемых произведения, но ничего в них стоящего не находили и, как люди честные, хвалить не могли. То есть они оказались на портале чужаками. Изгоями. Так и не понявшими единственного правила графоманов портала – ты всегда хвали меня, тогда и я похвалю тебя. Поэтому вскоре удалились оттуда, закрыли свои странички.

– И что же, никого там стоящего нет? – уже пришёл в себя Яшумов.