Бусы из плодов шиповника

Неспешный ужин, наверное, не только из-за хорошего вина и отменной, вкусной еды, а по большей части из-за нашей молодости, энергии, бьющей через край, как открытое шампанское из бутылки, получился непринужденным и веселым. Причем на наши с Саней импровизированные шуточные реплики по ходу общего разговора Светлана с Ольгой (если нам удавалось попасть в точку) смеялись прямо-таки враскачку, от всей души. А Галина – сдержанно, словно боясь расплескать свою радость.

После ужина, убрав с помощью девушек со стола лишнюю посуду в свою кухоньку за печкой, Ольга попросила меня что-нибудь спеть.

– А то я уж все уши девчонкам прожужжала, нахваливая тебя и твой репертуар, – дополнила она свою просьбу лестными для меня, может быть, и не вполне заслуженными, комплиментами. Хотя, если говорить объективно, я и сам понимал, что пел и аккомпанировал на гитаре я весьма неплохо. Да и репертуар у меня был действительно стоящий. Безо всякой пошлятины и блатоты. – Так что ты уж порадуй нас, – продолжила Ольга, усаживаясь на стул за прибранный стол, – бедных одиноких девушек своим сладкозвучным песнопением, – картинно вздохнула она, явно намекая мне на наши несостоявшиеся летом отношения, несмотря на нешуточное с ее стороны упорство в этом вопросе.

Усевшись на лавочке у теплой (видимо, днем Ольга топила печь) белой печной стены, я, пожалуй, не менее часа исполнял свои любимые, в основном бардовские, песни, авторов многих из которых не знал. «Под музыку Вивальди», «Диалог у новогодней елки» на стихи очень хорошего поэта, жившего некогда в Иркутске – Юрия Левитанского, «Я вас люблю мои дожди…», «Капли Датского короля» Булата Окуджавы и многие другие…

Ольга, как всегда, слушала меня очень внимательно, с мечтательным взором, подперев подбородок руками, упирающимися локтями в стол.

Галина тоже, казалось, не пропускала ни одного моего слова и аккорда, но слушала как-то рассеянно, сидя в кресле в теневом углу комнаты, на котором до этого покоилась моя гитара. Казалось, она погружена больше в свой внутренний, а не внешний мир.

А мне так хотелось от нее сочувственного или даже влюбленного взгляда, поскольку, видя ее только краем глаза, я пел в основном для нее: «Там, где клен шумит над речной водой, говорили мы о любви с тобой. Облетел тот клен, в поле бродит мгла. И любовь, как сон, стороной прошла…»

Александр со Светой сидели почти напротив меня, на лавочке у окна. И за их спинами, через стекло с длинным перекрестием, я мог видеть, как над Байкалом в тускнеющем небе повисла грустная луна, освещая своим бледным, таинственным светом серебристые воды предночного Байкала и песчаную, тонкую, как серп, косу перед ним при впадении в озеро реки Котинки.

И этот какой-то почти нереальный, безмолвный свет луны и белая кожа Галины неведомым образом представлялись мне отчего-то некой идеальной гармонией. Словно эта загадочная для меня девушка и сама была соткана из лунного света. И чем-то она напоминала мне белолицых панночек, так чудесно описываемых в своих волшебных произведениях Николаем Васильевичем Гоголем.

Спев очередную (неведомо уже какую по счету) песню и не начиная новую, я спросил Ольгу, как хозяйку:

– Может быть, достаточно? Или, как говорится: «Хозяева, не надоели ли вам гости?» Да и время уже нераннее.

Спрашивая все это, я, конечно же, в какой-то степени кокетничал, поскольку чувствовал, как внимательно все слушали меня. Но, ожидая ответа, все же волновался. Мне так хотелось, чтобы Галина попросила меня попеть еще.

Ольга, ничего не отвечая и будто слушая ритмичный перебор гитарных струн, вопросительно посмотрела на Галину, обернулась к Александру и Светлане…

– А можно еще, хоть немножко? – просительно проговорила Света. – Такие славные у вас песни. И так вы хорошо поете их. И вдруг решительно встав с лавки, она быстро подошла ко мне и нежно приложилась губами к моей, увы, дня три уже небритой щеке, усевшись затем рядом со мой на лавке, чуть поодаль с правой стороны, так, чтобы не мешать моей руке перебирать гитарные струны.

– Да, пожалуйста, если вы не устали, конечно, спойте что-нибудь еще, – подала из своего угла голос и Галина…

Я пел еще минут сорок. Посылая, как мне казалось, некие невидимые импульсы этой очаровательной девушке, задумчиво сидящей в кресле в углу комнаты. Словно выстраивая невидимый прозрачный, но такой хрупкий, стеклянный мост, соединяющий разные берега, разделяющей нас с ней реки. И, самое главное, я чувствовал, что движение по этому невидимому прозрачному мосту уже не одностороннее, а двустороннее – навстречу друг другу. И мне казалось, что Галина понимает и меня, и мои чувства к ней, внимательно слушая слова, слегка опустив глаза…

– Все, девчонки, хватит! – наконец сказал я. – У меня уже пальцы левой руки одеревенели, не слушаются и не хотят держать на грифе нужные аккорды. Так что на сегодня, думаю, достаточно. А то начну фальшивить…

– А фальшь – это ведь всегда так неприлично и неприятно, не правда ли? – вдруг спросила Галина, устремив на меня внимательный взгляд своих зеленых, как омуты, глаз.

– Мне кажется, что вы сами и ответили на свой вопрос, – сказал я, пряча гитару в чехол.

– Может быть, еще чайку на посошок, как говорится? – спросила Ольга.

– Давайте лучше на посошок выпьем по бокалу вина, – предложил Саня. – Там у нас еще осталось.

Все с удовольствием выпили. Захрустели сочными дольками яблока, разрезанного и оставленного Ольгой на деревянной разделочной доске на столе. И было видно, что расставаться никому не хочется. Но надо. Ибо все имеет свой предел…

Взяв зачехленную гитару и стоя уже у двери, я попрощался:

– Всем спасибо за внимание и, как говорится, до свидания.

– А вы к нам еще придете? – спросила Галина, переведя взгляд на Ольгу.

– Если пригласите, обязательно приду, – улыбнулся я ей.

– А можно вас, маэстро, до калитки проводить? – неожиданно предложила Света, при этом загадочно и многообещающе улыбнувшись мне.

– Можно! – вместо меня энергично ответил гаденыш Саня. – Он любит, когда его девушки провожают, причем, не только до калитки, но и далее. До его берлоги у кладбища.

Света по-прежнему вопросительно смотрела на меня, и я решил отделаться шуткой:

– Вообще-то, в быту я прост и доступен, так что провожать меня никому не возбраняется.

Зря я это сказал, сто раз потом об этом пожалел.

– И на сколько же вы в быту доступны? – презрительно, как мне показалось, скривив губы, спросила Галина.

Я ничего не успел ей ответить, поскольку снова встрял Саня:

– А давайте, Галина, выпьем с вами на брудершафт, чтобы перейти на «ты» и быть более доступными.

– Я с малознакомыми людьми на брудершафт не пью, – сдержанно, но с чувством собственного достоинства ответила она.

– А я бы с вами, маэстро, на брудершафт выпила, – подхватила Санину мысль Светлана.

Положение было неловкое, и я не знал, как из него выпутаться, чувствуя себя так, словно попал в тонкую, почти не видимую глазом, но прочную сетку паутины.

– Как-нибудь в другой раз непременно выпьем, – ответил я славной девушке, решительно толкнув дверь в сени, за которыми уже была свобода.

Но, не дойдя до недалекой от крыльца дома калитки, услышал за спиной поспешные шаги.

– Что же вы меня не подождали, маэстро? – капризно произнесла Светлана, догнав меня и взяв под руку. – Пока я курточку одевала, вы исчезли. Вы так со всеми девушками поступаете или только со мной? – уже кокетливо, спросила она.

Через калитку в Ольгином палисаднике, пропустив Светлану вперед, мы вышли уже, можно сказать, как неразлучная пара.

Молча, прошагав метров триста, дошли до пристани биостанции, бревна и доски которой были будто подсвечены изнутри лунным светом. И, судя по всему, Света совсем не собиралась, шагая со мною под руку, прекращать наше совместное движение. Хотя калитка, до которой она собиралась меня проводить, осталась уже далеко позади. К тому же она довольно плотно прижалась к моему боку своим горячим боком (мы были с ней почти одного роста, поскольку я далеко не гигант), что ощущалось даже через ее и мою легкие курточки.

Положение, во всяком случае для меня, было явно двусмысленное.

С одной стороны, я чувствовал, что вроде бы по уши влюбился в Галину. Но там все было еще так зыбко, непредсказуемо, неопределенно, проблематично…

А здесь симпатичная девушка, готовая, кажется, продлить нашу встречу хоть до утра. Будто Жар-птица сама просится тебе в руки.

И все же, преодолевая уже накатывающее на меня, как легкое опьянение, безудержное желание молодости, когда хочется жить счастливым моментом – здесь и сейчас, ничего не загадывая на потом, я, хоть и не без труда и внутреннего колебания, высвободив свою руку, произнес:

– Света, спасибо, что проводили меня. Дальше я уж сам как-нибудь доберусь. А то, если вы дойдете со мною до кладбища, мне потом придется вас до дому провожать, поскольку вы можете сказать, что вам страшно возвращаться по темноте одной.

– Но можно ведь не возвращаться по темноте вообще? – откровенно глядя мне в глаза, игриво и заманчиво улыбнулась Света. – Мы ведь уже достаточно взрослые люди. Кстати, а почему мы не выпили с вами на брудершафт? – снова спросила она. – Были бы сейчас на «ты». – И тут же предложила: – Может быть, выпьем для этого байкальской воды из ладоней друг друга?

– А разве для того, чтобы перейти на «ты» или поцеловаться, надо обязательно что-то пить? – поддержал я ее, как мне казалось, только игру.

– Необязательно, – ответила Света, вдруг крепко и порывисто обняв меня.