Посол Урус-Шайтана

Тяжело дыша, Чернобай наклонился и прошипел в лицо:

– Ну, собака, попался? Теперь мы поговорим иначе!

Они смотрели в глаза друг другу. Чернобай злорадно кривил в усмешке тонкие губы. На его бескровном лице застыло выражение жестокой радости.

Арсену стало страшно: Чернобай ни за что не оставит в живых свидетеля своего мерзкого преступления. И никто не узнает, куда девался казак, что с ним произошло. Напрасно будет выглядывать его больная мать из окошка хаты в далекой Дубовой Балке, напрасно будет ждать известий кошевой Иван Сирко…

А Чернобай, словно читая его мысли, цедил сквозь зубы слова, которые терзали сердце, как грязные когти рану.

– Мальчишка! Кому ты вздумал стать поперек дороги? Ха-ха-ха! Чернобаю! – Он говорил о себе в третьем лице. – Надо быть последним дурнем, чтобы решиться на такое! Я вижу, ты уже каешься. Тебе не хочется умирать. Еще бы! Ты теперь понял, что за ошибку – стать на пути Чернобая – ты поплатишься своей дурной головой! Ты ведь уже жалеешь, что вступился за тех пташек! – Он кивнул головой на ветряк, где один из парней снова связывал девушек. – Тебя мучает мысль, что никто никогда не узнает о твоей смерти… И не узнает! Ты скоро отправишься на тот свет!.. С моей помощью, конечно!.. Ха-ха-ха!..

Арсен вздрогнул от этого хриплого смеха, как от прикосновения гадюки. Понимая, что терять уже нечего, он внезапно рванулся и ударил врага ногами в живот. Чернобай вскрикнул и кубарем покатился по земле.

Его слуги кинулись на казака. Один рукояткой пистолета с размаха ударил по голове, другой, бросив девчат, навалился всем телом, заломил назад руки.

– Не убивайте! – крикнул, корчась от боли, Чернобай. – Я сам!

Парень помог ему подняться. Согнувшись и держась за живот, он медленно подошел к Арсену, выхватил из ножен короткий татарский кинжал. Перекошенное от боли и злости лицо посинело, как у мертвеца, оскалилось неестественно дикой гримасой.

«Куда ударит? В сердце? В живот? Или перережет горло?» – мелькнула в голове казака мысль.

Почему-то совсем исчез страх. Словно не о его жизни шла речь. Тело казалось чужим, деревянным. Только снова в мозгу, как молния, мелькнула мысль: «А поездка в Турцию? Что подумает Сирко? Ведь он никогда не узнает, что со мной случилось… А мать? Бедная моя!..»

Но Чернобай не ударил. Подержав кинжал в руке, скользнул взглядом по кустарнику и крикнул парням:

– Хлопцы, мигом очистите ровненький граб и хорошенько заострите – посадим эту стерву на кол! Да живо мне!

Парни выхватили сабли и побежали к лесу.

Но тут со склона донесся резкий свист. Потом повторился. Видимо, кто-то подавал сигнал тревоги…

– Назад! – крикнул Чернобай, и холопы подбежали к нему. – Бросьте его на коня! Возьмем с собой. Сейчас некогда. Но, клянусь пеклом: он у меня еще сегодня будет корчиться на колу!

Сопя и ругаясь, парни подхватили Арсена, взвалили на коня, арканом связали ноги, крепко приторочили к седлу. Потом то же самое проделали с девушками.

Подъехал всадник.

– Что там? – тихо спросил Чернобай.

– Кто-то едет по склону вверх…

– А, черт! Заткните ему рот, а то, не ровен час, начнет кричать.

Арсену всунули в рот шершавый вонючий кляп. Дышать стало тяжело. От удара пистолетом гудела голова.

– Ну, айда! – Чернобай вскочил на коня. – Митрофан, береги мне его как зеницу ока. В случае опасности нож под ребро. Чтоб и не пикнул!

Отряд рысью выехал на лесную дорожку, петлявшую меж голых деревьев. Никто не разговаривал, только глухо топали копыта.

Вскоре началась степь. Густые сумерки окутывали землю. Луна еще не взошла, и холодное зимнее небо серым колпаком опускалось сверху.

У Арсена затекли связанные ноги и руки. Вонючая тряпка не давала дышать. Он старался вытолкнуть ее изо рта языком, но только наглотался шерсти.

Дороге, казалось, не будет конца. Около полуночи остановились в редком кустарнике. Чернобай пропал в темноте и вскоре возвратился в сопровождении всадника, в котором по разговору не трудно было узнать татарина.

– Езжайте за нами, – приказал Чернобай холопам, а сам с татарином поехал впереди.

Они спустились в глубокий овраг, где горел костер. По склонам паслись стреноженные кони. На холодной заснеженной земле сидели и лежали люди – захваченные в полон мужчины, женщины, подростки. Возле них с обнаженными кривыми саблями ходили татары – часовые.

Заметив прибывших, от костра поднялся коренастый, с рябым лицом татарин. Радостно ощерился. Чернобай пожал ему руку и по-приятельски улыбнулся.

– Али, давай смотри товар, у меня времени мало. – С этими словами он кивнул парням, чтобы сняли с коней девушек. Бледные от страха и переживаний, они испуганно смотрели на татарина, который зацокал языком и расплылся в радостной улыбке.

– Ай-вай! Якши! Дуже допре! – путал он татарские и украинские слова. – Якши ханум![14 - Якши хану?м (татар.) – красивая женщина.] Ага[15 - Ага? (тур.) – господин, хозяин, начальник.] знает толк! Недаром моя делал такой опасный поход. Будет с чем явиться в Кафу![16 - Ка?фа (ист.) – Феодосия.]

Он подошел к девушкам, грязными пальцами поднимал их подбородки и, цокая языком, заглядывал в глаза. Несчастные онемели от страха, вздрагивали от омерзения, но Али не обращал на это никакого внимания. Его провонявшие конским потом и бараньим салом руки быстро ощупали тугие девичьи груди, руки, бедра.

– Ай-вай! Якши ханум, – удовлетворенно повторял он. – Спасибо, моя торогой труже, спасибо, ага Петро!

– Товар для ханского гарема, – сказал Чернобай. – Плати деньги, Али!

Покрытое оспинами лицо татарина сразу стало суровым, непроницаемым. Глаза сузились.

– Сколько?

– По полторы тысячи цехинов![17 - Цехи?н (итал.) – старинная венецианская золотая монета.]

Али проглотил слюну, словно подавился. Вытаращил глаза.

– Ай-вай. Ты с ума сходил, труже!.. Пятьсот!

Чернобай отрицательно покачал головой.

– Шестьсот. – Али облизал языком пересохшие на морозе губы.

– Ты выручишь по три тысячи, Али. Я знаю. Таких девчат еще никогда не продавали ни в Кафе, ни в самом Стамбуле. Они стоят больше, чем все твои невольники. – Чернобай скосил глаза в ту сторону, где ясырь. – Мне они тоже не даром достались…

– Знаю, каждый охотник, выходя на охоту, рискует… Но денег ты за них не платил?

– Не стоила б овчинка выделки… Так какое твое последнее слово?

– Восемьсот – и ни цехина больше!

– Ладно, идет, – согласился Чернобай. – Но в случае опасности… сам понимаешь, они должны навек замолкнуть. Я рискую головой!

– Зачем такая разговор! – обиделся Али. – Не маленькая я, знаю. Удар саблей – башка с плечей!

Из-под полы засаленного тулупа достал мошну, отсчитал деньги, потом кивнул на Звенигору: