1917: Да здравствует император!

– Понимаю, ваше высочество. Прослежу. Что-то еще?

– Подтвердите всем заинтересованным лицам, что мы действительно полетели в Москву.

– Разумеется. Я все понял. Не сомневайтесь, ваше высочество.

Уже выходя из кабинета, я подозвал к себе Джонсона.

– Вот что, Николай Николаевич. Вынужден незамедлительно вылететь в Москву.

Мой секретарь пораженно уставился на меня. Но я продолжил без пояснений:

– Вас с собой не беру, аэроплан избавлен от всего лишнего веса для дальнего перелета. Посему велю вам, не заезжая во дворец и не ставя никого в известность, отправиться незамедлительно после нашего отлета на вокзал, после чего первым же поездом отправиться вслед за мной. Жду вас в Кремле.

И не слушая никаких вопросов, быстро поднялся на борт «Ильи Муромца». Тем более что страшный рев винтов гарантированно заглушал любые разговоры…

Императорский телеграф в Ставке Верховного Главнокомандующего

Телеграмма № Р/39921

152 слова

Подана в Петрограде 27 февраля 1917 г. 12 ч. 40 м.

Получена в Ставке 27 февраля 1917 г. 13 ч. 12 м.

Д[ействующая] армия, Ставка Верховного Главнокомандующего

ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ

Занятия Государственной думой указом Вашего Величества прерваны до апреля. Точка. Последний оплот порядка устранен. Точка. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. Точка. На войска гарнизона надежды нет. Точка. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Точка. Убивают офицеров. Точка. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому Министерства внутренних дел и Государственной думе. Точка. Гражданская война началась и разгорается. Точка. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною Вашему Величеству во вчерашней телеграмме.

Повелите в отмену Вашего высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Точка. Возвестите безотлагательно эти меры высочайшим манифестом. Точка. Государь, не медлите. Точка. Если движение перебросится в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с ней и династии – неминуемо. Точка. От имени всей России прошу Ваше Величество об исполнении изложенного. Точка. Час, решающий судьбу Вашу и Родины, настал. Точка. Завтра может быть уже поздно.

    Председатель Государственной думы Родзянко

Румыния.

Расположение 8-го армейского корпуса.

27 февраля (12 марта) 1917 года

Генерал мрачно смотрел на доклады и отчеты на его столе. Война на Румынском фронте если и отличалась от положения с обеспечением русских войск в привычной ему Галиции, то только в значительно худшую сторону.

Нет, в теории все было почти прекрасно. Где-то там, в Новороссии, на базе 8-го армейского корпуса почти все было в наличии и даже в некотором достатке. Но проблема заключалась в том, что все это было там, а нужно было все это именно здесь, в Румынии.

Антон Иванович Деникин поморщился при одной мысли о том, что колебавшиеся до последнего румыны, которые все никак не могли решить, на чьей же стороне им вступить в мировую войну и на территории кого из соседей раззявить пошире свой ненасытный роток, все же вступили в войну на стороне Антанты. Генерал не раз ловил себя на мысли, что лучше бы Румыния так воевала на стороне центральных держав.

Военная катастрофа, которая немедленно разразилась на румынском фронте, привела к оккупации Германией и Австро-Венгрией большей части территории Румынии, а России пришлось срочно снимать войска с других участков фронта и перебрасывать для спасения от полного разгрома своего горе-союзника.

И вот теперь русские войска вынуждены сидеть в Румынии, вдали от своих баз, и в результате этого находятся в ужасающем положении. Полный хаос на румынских дорогах привел к практически полному параличу снабжения армии всем необходимым. Зима 1916–1917 годов стала для русских войск не просто тяжелым испытанием, скорее можно было бы сказать, что русские солдаты были вынуждены буквально выживать на румынском фронте, да и то лишь благодаря просто-таки неимоверному напряжению собственных сил и воли.

В горах, на позициях, солдаты неделями жили и воевали в промерзших землянках, перебиваясь сухарями, лишь иногда чудом доставляемыми по козьим тропам. Да и в низинах лошади дохли без фуража, солдаты мерзли, не имея теплого нижнего белья, а часто и шинелей с сапогами. Количество заболевших исчислялось тысячами. Да что там заболевших – из румынских товарных вагонов, совершенно не приспособленных для перевозки людей в зимних условиях, во множестве вынимали окоченевшие трупы русских солдат, уснувших и замерзших насмерть в пути. Трупы эти потом буквально складывали на станциях друг на друга, как штабеля дров.

Такие картины никак не повышали моральный дух армии, а черные слухи преувеличивали беды в десятки раз. Среди нижних чинов нарастало недовольство, да и офицеры начинали роптать. Дисциплину пока поддерживать удавалось, однако решительно невозможно было представить весеннюю кампанию с таким снабжением и обеспечением.

Деникин тяжело вздохнул.

Третий год войны тяжело отражался на боеспособности русской армии. Нет, с обеспечением и снабжением войск дело потихоньку наладилось, и по крайней мере там, в России, уже припасено достаточно снарядов, патронов, обмундирования, и есть надежда, что весенне-летняя кампания пройдет без того надрыва, с каким приходилось воевать в первые два года войны. Но с отходом в прошлое беды с обеспечением армии неумолимо наступала новая беда – катастрофический кадровый голод. Боевые кадровые офицеры гибли, на их место приходили призванные офицеры запаса, спешно заполнялись вакансии в офицерской и унтер-офицерской среде из лиц, имевших малое касательство к войне, не имевших опыта и представления о боевой работе, о необходимости и способах поддерживать дисциплину, о многом другом, без чего даже хорошо вооруженное войско скорее будет напоминать вооруженную, но малоуправляемую толпу.

И если на фронте дисциплину хоть как-то удавалось поддерживать, то о настроениях в тыловых частях разговоры ходили самые нехорошие.

И главное, чего, быть может, и не видели из окопов, но что было хорошо заметно с уровня командующего корпусом – что-то неладное творилось в верхних эшелонах власти в стране. И все чаще звучало страшное слово «измена».

Генерал хмуро отодвинул бумаги. Вот как можно говорить о победе в войне, если на всех уровнях военной и гражданской жизни царит такая неопределенность и ощущение грозных перемен? Причем не просто каких-то абстрактных перемен, а перемен всеобъемлющих, и не было никакой возможности сказать, во что все выльется в итоге.

Деникин вспомнил недавнюю встречу со специально приехавшим к нему генералом Крымовым. Два генерала имели приватную и очень обстоятельную беседу о сложившемся положении на фронтах и в стране в целом. Крымов рассказывал о настроениях в верхах, о явной измене со стороны императрицы, которая передает все секреты и планы немцам, о засилии немцев на многих командных постах в армии, о неспособности государя твердой рукой вести страну к победе, о необходимости принятия самых решительных мер для оздоровления России.

Заговор в верхах, как оказалось, не просто был, но и перешел уже в практическую плоскость. Крымов поведал собеседнику о нескольких сценариях, среди которых были и насильственное выселение императрицы в Крым под охрану верных заговорщикам частей, и принуждение Николая Второго к передаче полномочий «ответственному министерству» или военному диктатору, на роль которого сватали начальника главного артиллерийского управления генерала Маниковского.

Для недопущения возможности обращения императора к войскам план предусматривал блокирование и арест государя в дороге, вне Могилева, Царского Села или Петрограда. В захваченном заговорщиками поезде у царя будет лишь три варианта – согласиться на все, что от него требуют, или отречься от престола, или же умереть. Физическое устранение государя, которому все они в свое время присягали в верности, считалось не просто возможным, но и, пожалуй, приоритетным.

Важнейшей в этом деле была поддержка заговора со стороны высшего генералитета империи в лице генералов Алексеева, Рузского, Гурко, Брусилова, Теплова, Данилова, адмирала Колчака и других военачальников. Сам же генерал Крымов выступал в качестве связующего звена между заговорщиками в армии и заговорщиками в столице, среди которых были Родзянко, Львов, Некрасов, Гучков, Керенский и другие.

Крымов сообщил Деникину, что смещение Николая Второго – вопрос решенный, и состоится оно не позднее марта, дабы не повлиять на подготовку наступления, намеченного на весну 1917 года. Более того, Деникину было сообщено, что самого Крымова условной телеграммой уже вызвали в Петроград, где он должен оказаться не позднее 1 марта, что означало, что события начнут развиваться буквально в ближайшие дни.

Антон Иванович вздохнул. Несмотря на весь оптимизм Крымова, лично ему было совсем неясно, во что выльется смена царя, установится ли военная диктатура, или полноту власти захватят те же Гучков с Родзянко, и чем это обернется для боеспособности армии.

Ясно было лишь одно – грядут смутные времена, а будущее скрывается то ли в черных облаках грядущей освежающей грозы, то ли в черных облаках пожарищ…

Телеграмма группы из 23 выборных членов Государственного Совета

Вследствие полного расстройства транспорта и отсутствия подвоза необходимых материалов остановились заводы и фабрики. Вынужденная безработица и крайнее обострение продовольственного кризиса, вызванного тем же расстройством транспорта, довели народные массы для отчаяния. Это чувство ещё обострилось тою ненавистью к правительству и теми тяжкими подозрениями против власти, которые глубоко запали в народную душу. Все это вылилось в народную смуту стихийной силы, а к этому движению присоединяются теперь и войска… Мы почитаем последним и единственным средством решительное изменение Вашим Императорским Величеством направления внутренней политики, согласно неоднократно выраженным желаниям народного представительства, сословий и общественных организаций, немедленный созыв законодательных палат, отставку нынешнего Совета министров и поручение лицу, заслуживающему всенародного доверия, представить Вам, государь, на утверждение список нового кабинета, способного управлять страною в полном согласии с народным представительством. Каждый час дорог. Дальнейшая отсрочка и колебания грозят неисчислимыми бедами.

Вашего императорского величества верноподданные члены Государственного Совета:

    барон Меллер-Закомельский, Гримм, Гучков, Юмашев, Савицкий, Вернадский, Крым, граф Толстой, Васильев, Глебов, Зубашев, Лаптев, Ольденбург, Дьяконов, Вайнштейн, князь Трубецкой, Шумахер, Стахович, Стахеев, Комсин, Шмурло, князь Друцкой-Соколинский, Марин.

Глава III

Странная телеграмма

Петроград. 27 февраля (12 марта) 1917 года

Родзянко мрачно смотрел на наклеенные на листы бумаги ленты его телеграфной переписки с Гатчиной. Что-то странное было во всей этой истории, и это председателю Государственной думы сильно не нравилось.

Нет, не то чтобы он сильно опасался самого Михаила, но его неожиданный, а главное, необъяснимый поступок с вылетом в Москву весьма озадачил Родзянко. Почему великий князь не поехал в Петроград? Вроде все шло по плану, договоренность была подтверждена по телефону, телеграмма оповещала брата царя о том, что за ним выехал спецпоезд, была даже выслана группа надежных людей для охраны в пути. То есть он, Родзянко, сделал все, чтобы Михаил оказался под его чуткой опекой, и графиня Брасова по телефону подтвердила Родзянко, что ее благоверный супруг отбыл именно в Петроград, а тут вдруг такой казус!

Что он забыл в Москве? То, что великий князь отправился именно в Москву, не вызывало особых сомнений. Очевидцы вылета подтвердили, что аэроплан, взлетев, развернулся и полетел именно в сторону Первопрестольной, да и личный секретарь царского брата также выехал на пассажирском поезде в Москву, и есть свидетели того, как Михаил отдавал Джонсону приказания, назначив место встречи в Кремле. Но… зачем?