С новой надеждой он взялся за поиски.
Но и тут судьба не желала улыбаться ему.
Оказалось, что у всех членов экипажа своих семей не было. Лишь у штурмана имелись родители – очень далеко, на окраине Федерации, в маленькой системе Трады. Даже если бы можно было послать за ними специальный корабль, они достигли бы Земли лишь через два с лишним месяца. Таким временем Функ не располагал. Да и кораблем, кстати сказать, тоже. Кроме того, возраст родителей не позволял надеяться, что одного или другого из них удастся подготовить в приемлемый срок или вообще не подготовить. Пришлось сбросить их со счетов. Родители Рудика – очень позднего, как оказалось, ребенка – скончались в преклонном возрасте, у капитана, который происходил из династии галактических пилотов, родители погибли вместе во время испытательного полета, когда ему было девять лет. Родительский дом бортпроводницы Веры находился на Анторе, там, кроме родителей, жили ее многочисленные братья и сестры. Связаться с ними удалось не без труда: обитали эти люди в бескрайней анторианской степи, вдалеке от крупных узлов связи; когда же Функ смог наконец переговорить с ними, единственным, что он услышал, было: «Я сто раз ей говорила – нечего идти на корабли. Земля ей, видишь, понадобилась – как будто здесь плохо!» Сотрудничать они отказались: была пора сенокоса, и никто из них не мог позволить себе отлучиться из хозяйства. Может, предложи им Функ немалую компенсацию, кто-нибудь из них и нашел бы такую возможность. Но большими деньгами физик не располагал. Да и перелет пришлось бы оплачивать.
О родственниках Нарева, близких или отдаленных, не было известно вообще ничего.
Инна Перлинская оказалась одинокой – после трех разводов – женщиной, бездетной (видимо, мешала профессия), родители которой теоретически могли еще быть в живых – но их ведь нужно еще найти, а поиски обещали затянуться очень надолго: были они, как удалось установить, всю жизнь легкими на подъем, и в каком углу Федерации их искать, не мог посоветовать совершенно никто, даже департамент галактических коммуникаций: по его данным, актриса не поддерживала связи с ними с ранней молодости.
С родителями Карского, судя по данным, все обстояло благополучно в смысле здоровья, хотя возраст их вызывал глубокое уважение. Они, однако, относились к административной элите, и связаться с ними оказалось чрезвычайно трудно; узнав же, какого рода помощи от них ожидают, они просто прекратили разговор.
Отца физика Карачарова Функ когда-то знавал лично – и, помня его, даже не стал пытаться разговаривать с ним на нужную тему: для Карачарова-старшего все, что хотя бы на миллиметр выходило за пределы официальной науки, заслуживало по меньшей мере костра. Было просто удивительно, что у такого отца вырос достаточно нетрадиционно мыслящий сын – хотя, если подумать, и он никогда не выходил за пределы общепризнанного. Просто умел извлекать из него то, чего другие не замечали. Как и его извечный оппонент Хинд, кстати, который теперь, вследствие известных обстоятельств, уже никак не мог бы продолжить их дискуссию, даже окажись Карачаров здесь и сейчас.
У инспектора Петрова, человека весьма в годах, родителей давно уже не было. Он, правда, был женат, но жена оказалась значительно моложе его, и нельзя было рассчитывать, что у них успело произойти необходимое Функу уподобление психики. С нею Функ и не пытался разговаривать.
Истомин, похоже, всю жизнь прожил одиночкой, связи его были поверхностными и непродолжительными. Родители его погибли давно, во время нашумевшего когда-то восстания роботов в дальневосточных областях Земли.
Врач Зоя Серова была не замужем и бездетной. Родители ее, жившие на Стреле-второй, возможно, и могли бы помочь; однако, как свидетельствовали данные, оба скончались вскоре после исчезновения дочери – их единственного и горячо любимого ребенка.
Что же касается супругов Еремеевых, то родители и мужа-футболиста, и его жены были живы-здоровы, обитали на Земле, так что Функу удалось без особых затруднений связаться и побеседовать со всеми четырьмя. Разговоры, однако, не принесли физику ничего, кроме разочарования. Отцы и матери молодой четы оказались людьми, целиком погруженными в материальную сферу жизни, заботящимися, как и вообще большинство людей, о повышении своего благосостояния; что же касается исчезнувших вместе с кораблем детей, то о них, конечно, очень сожалели и вспоминали только добром, но никак не желали уразуметь, что сейчас, столько лет спустя, можно что-то сделать для их возвращения: в чудеса эти люди не верили. Сами того не сознавая, они были глубокими фаталистами.
И тем не менее, если где-то и можно было еще найти человека, обладавшего бы естественным каналом связи с кем-то на борту «Кита», то именно среди этих людей.
Как было известно Функу, на Земле оставался сын Еремеевых – Юрий, которому было четыре года, когда родители вместе с кораблем неожиданно ушли из его жизни; следовательно, сейчас ему должно было исполниться уже двадцать шесть. Прекрасный возраст для той работы, к которой старый физик решил привлечь молодого человека.
После того, как родители пропали, Юрий рос и воспитывался в семье родителей матери. Если бы его воспитывал дед по отцу, Юрий скорее всего пошел бы по спортивной линии; дед же по матери был предпринимателем, хотя и достаточно мелким, но стремился вырастить внука деловым человеком. Однако (Функ узнал об этом с удовольствием) мальчика коммерция интересовала ничуть не больше, чем профессиональный спорт; на самом деле его привлекала романтика путешествий, преодоления расстояний и трудностей, риск и неожиданные ситуации, в которые приходилось попадать; со временем он надеялся стать космографом-исследователем и поэтому обучался заочно в Высшей Школе Достижения и Выживания, а чтобы содержать себя и платить за обучение (Высшая Школа была частным предприятием), работал в спасательном отряде на Памире.
Эта информация Функа удовлетворила. Люди с романтическим складом характера охотно верят в то, что на корню отвергается прагматиками. Физик подумал, что с этим молодым человеком он, пожалуй, сможет достаточно быстро найти общий язык.
Разыскать Юрия удалось не сразу: Функ начал поиски как раз в пору, когда спасательная группа находилась в ущелье, которое рельеф делал недоступным для установления связи через спутник. Выход был тренировочным, но это ничуть не делало его менее сложным. Так что пришлось ждать три дня, пока Юрий не появился в зоне досягаемости. Функ хотел сразу же воспользоваться открывшейся возможностью, чтобы хоть вкратце побеседовать с молодым романтиком и объяснить, на какую помощь с его стороны рассчитывает.
Однако разговор с Юрием пришлось бы, по необходимости, вести по общей сети, и если бы кто-то заинтересовался его содержанием, для него не составило бы труда перехватить передачу и оказаться таким образом в курсе – хотя бы в общих чертах – замыслов старого физика. Функ считал это крайне нежелательным. И не потому, что он так уж дорожил той славой, которая неизбежно должна была достаться человеку, вернувшему «Кита» в мир людей; хотя честолюбие отнюдь не было чуждым старому физику, но в этом случае оно стояло на втором плане, главным же являлось другое: после ознакомления с делами Хинда у Функа возникла если не уверенность, то, во всяком случае, понимание того, что вокруг истории с «Китом» страсти еще далеко не улеглись и наверняка имелось некоторое количество людей, заинтересованных не в том, чтобы потерянный корабль вдруг возник хотя бы в пределах устойчивой связи, а наоборот – в том, чтобы ни корабль и ни один человек из находившихся на его борту никогда не были бы найдены. Во всяком случае, в живых, но лучше – если никого не обнаружат даже и мертвым.
Понимая это, Функ был готов лично лететь в Тибет – хотя в его возрасте это представлялось затруднительным, а кроме того, было связано с неизбежной потерей времени, которое теперь являлось для физика наибольшей ценностью из всего, чем он в этой жизни обладал.
Но тут сама судьба пошла наконец ему навстречу.
Глава 7
Далеко, вне нашей системы координат
– Всеобъемлющий: место установлено. Канал информации блокирован каким-то незначительным телом. Проницатель уже находится там и намерен внимательно и подробно исследовать этот феномен. Сделав выводы, незамедлительно доложит.
– Все идет очень медленно. В системе два-пять-восемь уже начались неблагоприятные преобразования. Не получая внешней информации, материя самоорганизуется совсем по другой модели. Вы понимаете, чем это грозит?
– Решаюсь заверить, что понимаю. Всеобъемлющий, все меры будут приняты и, не сомневаюсь, наибыстрейшим образом.
– Надеюсь, что так.
Глава 8
Бытие
Приняв решение, Истомин круто повернулся и зашагал в направлении туристической палубы: иными словами – к жилым корпусам. Точнее – в сторону трапа, выводившего в верхнюю часть главной шахты корабля. Если бы он захотел навестить в первую очередь механизмы, пришлось бы идти к нижнему отрезку шахты, то есть в противоположном направлении.
Поравнявшись с лифтовым колодцем, Истомин на миг приостановился: искушение воспользоваться механическим транспортом было сильным. Но для этого пришлось бы звонить Рудику и просить его включить лифты: инженер по-прежнему исправно отключал на ночь механизмы, без которых можно было обойтись. Будить же его не хотелось: писатель был едва ли не единственным, кто знал, с какой затратой сил постоянно работал инженер, потому что в трюмном корпусе Рудик появлялся часто, а в жилом – практически никогда. Так что пришлось подниматься по винтообразному трапу внутри шахты.
Это едва не кончилось для него плохо.
Истомин уже почти добрался до катерной палубы, когда ощутил внезапное и сильное головокружение. И одновременно почувствовал, что ноги его отрываются от ступенек трапа. Не держись он крепко за поручень, он взлетел бы над трапом – чтобы в следующее мгновение сорваться вниз, в шахту: гравитация включилась так же неожиданно и самопроизвольно, как и выключилась. Но и сейчас, грохнувшись о ступеньки, он основательно ободрал колено и дальше поднимался, ощутимо прихрамывая.
В катерный эллинг ему было не попасть: механизмы доступа туда из шахты были настроены лишь на сенсорику членов экипажа, а универсальный ключ имелся только у Карского – даже тут, в неведомом пространстве, он сохранял свои преимущества высокого администратора Федерации, членом которой корабль то ли был теперь, то ли нет (поскольку Королевство о своем вступлении в Федерацию не объявляло – об этом никто даже не задумывался: слишком отвлеченным это представлялось. А говорить с детьми на эту тему означало бы – показать, что они официально признаны. А так – еще можно делать вид, что все происшедшее – всего лишь ребяческая забава, не более).
Оказавшись на лестничной площадке, на которой была единственная дверь, надежно запертая – та, что вела к катеру, – Истомин на всякий случай остановился, прислушиваясь: не донесется ли из эллинга какого-нибудь подозрительного звука?
Нет, все было тихо. Так что если кому-нибудь из обитателей мирка и пришла в голову сумасшедшая мысль покинуть корабль – хотя бы для того, чтобы облететь вокруг обетованной планеты, что подрастала (принято было думать, что подрастала, хотя и намного медленнее, чем хотелось бы) невдалеке, – то он так и не смог бы добраться ни до одного из действовавших выходов. Значит, тут опасности не было.
Дальше путь писателя лежал в жилой корпус, а точнее – в сад. В свое время люди любили гулять здесь; тут было пусть и приближенное, но все же подобие живой природы. Но когда стало ясно, что настоящих деревьев, кустов, ручейков с натуральной, а не восстановленной водой им вовек не увидеть, желание бывать здесь как-то быстро сошло на нет, и теперь сад уже не казался более живым, хотя на самом деле все, что росло в нем, было совершенно подлинным. Просто вместо былой радости он навевал теперь тоску – а наше восприятие всего на свете зависит в первую очередь от нашего настроения, а не от качества того, на что мы смотрим. И писатель прошел через сад быстро, испытывая какое-то внутреннее неудобство, сутулясь и опустив глаза; ему казалось, что деревья – тоже, кажется, тоскующие по настоящей жизни – с укоризной смотрят на него.
Поэтому он испытал подлинное облегчение, когда смог наконец спуститься ниже (такова была архитектура), чтобы попасть в палубу первого класса. Туда, где после ухода Истомина и эмиграции молодых жило девять человек. Сюда удалось войти беспрепятственно. Писатель отворил дверь с лестничной площадки, прошел коротким коридорчиком и оказался в салоне.
Он старался ступать потише, чтобы не разбудить спавших, за переборками, в каютах. Ковер в салоне за годы успел вытереться, его тоже давно уже собирались заменить. Но руки все не доходили. Да и немножко боязно было загружать синтезатор такой работой: коврик-то был не маленький. А синтезатор – податель жизни – хоть и сам себя содержал в порядке, но моложе от этого все-таки не становился. Так что в ковровом ворсе протопталась до самой основы дорожка, и по ночам идти по ней лучше было на цыпочках. Если не хочешь, конечно, как бы невзначай поднять всех на ноги.
Но этого Истомин ни в коем случае не хотел.
* * *
Однако вдруг у него возникло совершенно другое желание. Насколько не хотелось ему видеть все то, что росло в саду – потому, что сад был как бы подделкой под настоящую, всеобъемлющую и многогранную жизнь, – настолько сейчас не то чтобы захотелось – нет, просто потребовалось увидеть то пространство, в котором они находились вместе с кораблем, ту пустоту, что вмещала и корабль, и возникавшую неподалеку от него новую планету, и далекие галактики, и еще (подумалось Истомину вдруг) многое такое, о чем обитатели «Кита» до сих пор не получили никакого представления и даже не догадываются, быть может. Не зря же в приснившемся ему сюжете кто-то атаковал корабль извне. И, сам не понимая, верит ли он в приснившееся или нет, писатель тем не менее хотел увидеть это самое пространство собственными глазами – скорее всего чтобы успокоиться.
Со времени своего переселения в грузовой корпус Истомин не бывал на прогулочной палубе и начал уже забывать, как выглядит пустота. Кроме того, ему хотелось увидеть еще и планету, давным-давно уже описанную им – может, чтобы убедиться, насколько он был тогда прав – или, напротив, до какой степени заблуждался.
Свернув с протоптанной дорожки, он подошел к переборке, нажал пластину замка, сомневаясь в том, что механизм сработает. Но матовая поверхность стены исчезла, и можно стало, отчего-то затаив дыхание, выйти на прозрачную прогулочную палубу и пройтись по ней, продвигаясь вдоль выгнутого борта, за которым сейчас мирно спали люди.
Истомин шел до тех пор, пока в поле его зрения не оказалась возникающая по воле населения «Кита» Новая планета. Петрония.
Увидеть ее удалось не сразу. Как черную кошку в темной комнате среди ночи. В освещенном корабле как-то забывалось, что вокруг него стояла вечная ночь, и планета тоже была неразличимо-темной: она не отражала света – потому что отражать было нечего. Лишь месяц-другой после выхода Петрова зародыш нового небесного тела освещался мощным прожектором с корабля; потом поняли, что это ни к чему – там если что-то и изменялось, то неуловимо медленно – и свет вырубили.
Лишь когда глаза как следует адаптировались к мраку, удалось разглядеть нечто еще более черное, чем всеобщая тьма вокруг – потому, может, что комок вещества, каким пока все еще оставалась планета, поглощал даже то исчезающе малое количество света, какое все же существовало здесь, невзирая на полное отсутствие доступных взгляду светил.
Итак, Истомин все-таки разглядел планету. И подумал, что лучше бы ему было не предпринимать этой попытки.
По его представлениям, за истекшие восемнадцать лет планета должна была ощутимо вырасти в объеме.
На деле же она была до убогости маленькой. Отсюда казалось, что даже одному человеку там не на чем было бы устоять.
Может, она и росла; но, пожалуй, пришлось бы взвешивать ее на точных весах, чтобы установить это. Пока же – Истомин смотрел, и ему показалось, что он различает очертания тела Петрова, все еще обнимавшего цилиндрический корпус гравигена. Хотя на самом деле, разумеется, увидеть Петрова Истомин не мог: уж настолько-то планетка выросла, чтобы накрыть своего основателя достаточно плотным пылевым одеялом.
Писатель даже не ожидал, что зрелище это до такой степени разочарует его и огорчит. Истомину больше не захотелось что-то делать, выяснять, искать. И, возможно, он повернул бы назад, так ничего и не найдя, если бы в следующий миг ему не почудилось, что совсем рядом – таково было впечатление – на миг вспыхнула молния; это слово, пожалуй, было самым точным.