Два Генриха

– Чтобы верить. Во что-нибудь. Вот и сочинили Библию.

– Если так, то откуда тогда взялся человек?

– Не знаю, но, во всяком случае, не из глины и не из ребра. Глупость! Но много ли надо грешному созданию, чтобы поверить в эту чушь? Стоит однажды рассказать красивую сказку, а потом пригрозить муками ада за неверие в нее, как человек становится податливее воска; церковь лепит из него то, что ей требуется. Отчего это происходит? Оттого, что человек не знает законов природы. Они неизвестны и церковникам, но те выдают их за деяния божьи либо в наказание за грехи людей, либо в ответ на дары и молитвы, обращенные к Богу. Весьма удобная позиция, которую необходимо защищать. Отсюда гонения на еретиков и подавление тяги к знаниям у народа. Таким образом, вера в божественное провидение и чудеса, ниспосланные с небес, крепнет в сознании людей, да так, что ее оттуда не выбить.

– Выходит, ты не веришь во все это. Но во что-нибудь ты все же веришь?

– Ни во что.

– Человек не может жить без веры.

– Может, если не слаб духом и умом. Возможно, когда-нибудь и я начну испытывать жажду в утешении, вот тогда и придется обратиться к религии. К тому времени я стану старой и дряхлой. А пока я не вижу, ради чего стоит молиться на иконы, ходить на проповеди и никому не нужные исповеди, придуманные хитрецами. А если кто посмеет указать мне на столь неблагочестивое поведение, горько пожалеет об этом: я раздавлю его, как клопа.

– Наш дед гордился бы тобой, Агнес.

– И я буду достойной этого, Ноэль.

– Я тоже, сестра!

Внезапно Агнес сжала губы, нахмурилась и с подозрением огляделась по сторонам. Обернулась, поискала кого-то глазами. Встретив вопросительный взгляд брата, пояснила:

– Мне все кажется, будто за нами следят. Чьи-то глаза неотступно буравят нас, а уши улавливают нашу беседу. Что скажешь на это?

– Женщины более эмоциональны, поэтому им всегда невесть что кажется. Что касается меня, то, во-первых, я ничего не заметил, а во-вторых, увидел харчевню прямо на нашем пути. Не хочется возвращаться во дворец и садиться за стол с казенным обедом и дежурными фразами. Где еще побеседовать по душам, как не здесь? Во всяком случае, тут нет слуг и некому перед тобой лебезить, а трактирщику вряд ли придет охота заглядывать тебе в рот. Словом, непринужденная обстановка – лучшее, что можно вообразить.

И Ноэль указал на двухэтажный дом с вывеской, на которой охотник нацелился стрелой в большого синего зайца, поднявшего лапы.

Сытно пообедав, оба встали из-за стола. Агнес вышла, а Ноэль задержался: ему вздумалось поинтересоваться у трактирщика, по случаю какого празднества их город столь наряден и чисто вымыт. Атмосфера других городов, в которых он побывал, не вселяла особой жизнерадостности.

Агнес это совершенно не трогало, и она, вскочив в седло, стала ждать брата на улице. И тут ей снова показалось, будто кто-то незримый присутствует рядом и пристально смотрит на нее, причем сзади и вполне открыто, не прячась. Положив руку на рукоять меча, она стремительно обернулась и от неожиданности даже привстала в седле. У крупа коня, левее, стояла преклонных уже лет женщина, похожая на нищенку. На ней было рубище, как на монахах, на голове капюшон, скрывающий лоб и часть лица. Но не глаза. Они были устремлены на всадницу.

– В чем дело, любезная? – спросила Агнес, грозно глядя на незнакомку сверху вниз. – Отчего ты следишь за мной, а теперь подходишь так близко, словно тебе есть что сказать мне, причем весьма важное. Говори же, если так.

Но старуха молчала, только с любопытством глядела на высокородную госпожу верхом на лошади, разглядывая ее с головы до ног. Все же она пыталась что-то произнести, это было заметно, но не решалась то ли из боязни, то ли не находя слов. Глаза ее искрились надеждой, она по-прежнему не сводила их с всадницы, и та, догадавшись, протянула ей золотую монету.

– Возьми, ведь ты нищенка, как я понимаю. Чего же молчишь тогда? Так и без куска хлеба останешься.

– Прости меня, вельможная госпожа, – не кланяясь и подходя еще ближе, с легким акцентом проговорила, наконец, незнакомка, – но не это мне от тебя нужно.

– Не это? – удивилась Агнес. – Что же тогда? Ведь я вижу, ты хочешь о чем-то попросить, но не решаешься. Уж больно робка для нищей. Впрочем, кажется, ты не из этого стада, если не берешь монету.

– Я не нищая, – ответила старуха голосом, в котором послышались нотки оскорбленного самолюбия, – и если я подошла к тебе, то вовсе не за тем, чтобы вымолить подаяние.

– Чего же тебе надо?

– Спросить хочу. Не сердись, когда задам свой вопрос. Поверь, это не из праздного любопытства. Словом… – ее голос неожиданно приобрел оттенок мольбы, – ответь, госпожа, коли не сочтешь это для себя слишком затруднительным, кто тот господин, что приехал с тобой, чью лошадь ты держишь за узду? Христом Богом молю тебя!..

– Спрашиваешь, кто он? – Агнес усмехнулась и ответила громко, не без гордости: – Мой брат!

– Похоже… очень, – согласилась женщина, виновато улыбнувшись и неожиданно промокнув платком уголки глаз. И быстро спросила еще, словно боясь, что ее больше не станут слушать: – А как его имя, не скажешь ли?..

– Вот еще, зачем тебе это? – передернула плечами всадница. – Сказано: брат – и всё тут.

– Не хочешь говорить, – тихо и печально протянула старуха, опуская голову. Потом встрепенулась: – Тогда ты сама… Не обессудь и не брани, но скажи, молю тебя, свое имя! Прости, что спрашиваю. Поверь, коли так, стало быть, очень надо мне…

– Я Агнес Регенсбургская, дочь Бригитты Баварской. Устраивает тебя?

Взгляд у незнакомки потух, едва она услышала это, пополз вниз, скользнул по булыжной мостовой и уперся в носки ее стоптанных башмаков. Потом, помедлив немного и вдруг, решившись, точно какая-то спасительная мысль внезапно пришла ей в голову, она с надеждой спросила:

– А брата твоего зовут случаем не…

Но не успела досказать: двери трактира раскрылись, и оттуда вышел Ноэль.

– Они ожидают приезда герцога Лотарингского, – объявил он, вскакивая в седло. – Туль, оказывается, его резиденция, любимое место отдыха; он любит охотиться в этих местах. А жителей предупредил гонец через городского старшину.

– Когда же он нагрянет сюда со свитой?

– Ждут к завтрашнему дню. Он им нравится: не тиран, налоги вполне умеренные… Но что это? – Взгляд Ноэля остановился на ладони сестры. – Отчего тебе вздумалось держать в руке монету?

Агнес обернулась, посмотрела по сторонам.

Незнакомка исчезла, словно ее тут никогда и не было.

Агнес хмыкнула, взгляд ее выражал недоумение.

– Представь, здесь только что стояла какая-то старуха. И вот теперь ее нет, как сквозь землю провалилась. Я хотела дать ей монету, а она вместо этого пожелала узнать твое имя.

Ноэль в ответ рассмеялся и тронул коня, но внезапно сильно натянул поводья. Конь встал, затряс головой.

– Агнес! – возбужденно воскликнул брат. – А как выглядела эта старуха? И куда она могла подеваться? Говоришь, она спрашивала мое имя? Но зачем? И что она сказала в ответ?..

– Ничего, потому что я назвала ей только себя. Кажется, это ее очень расстроило. Но отчего ты спрашиваешь? Что тебе в этой старухе?

Ноэль долго глядел на гостиницу и дома по обе стороны улицы. Мимо них в обе стороны сновали прохожие, каждые по своим делам. Он пытливо вглядывался в их лица, особенно женские, но читал на них только недоумение, вызванное непонятным интересом к ним неизвестного всадника. Он спросил сестру, не видит ли она на улице этой старой женщины или, возможно, кого-то очень похожего на нее. Но Агнес, снова поглядев по сторонам, пожала плечами.

– А впрочем, – задумчиво, с печальной улыбкой произнес Ноэль и легко тронул коня, – вряд ли это возможно. И если тебе это не показалось, то незнакомка попросту ошиблась. Может быть даже, она рассчитывала предложить свои услуги в качестве сводни одной из скучающих фей этого города.

– Не обольщайся. Клянусь, у нее на уме было совсем иное. Так не ведут себя сводни.

– Но и того, о чем я подумал, не может быть. Откуда ей здесь взяться, ведь она родом из Лана.

– О ком ты?

– О моей матери.

– Ах, черт возьми, я совсем об этом забыла! – воскликнула Агнес. – Прости, Ноэль! Мне надо было задержать эту женщину. Что если она и есть…

– Пустяки, – махнул рукой брат. – Мне показалось. Да и тебе тоже. Моя мать так стара, что едва ли уже ходит сама. Если жива еще.