Так бывает…

Так вот. Рахманинов. Сергей Васильевич… Кто бы еще писал ноты с шестью бемолями в ключе? Или с пятью диезами? Или с растяжками в две октавы? Нас в музыкалке не учили играть в таких невостребованных тональностях. Так же как и садиться пальцами на шпагат! В особенности трудно от того, что читка с листа еще хромает. Так-себе, на троечку читка, с большой натяжкою.

Но красив! До чего же красив! Какие краски, и как они тебя «забирают»! И ты невозможно, невыносимо не, не, не, не, не, невыразимо в словах хочешь все это исполнить! И дело усугубляется тем, что тебе всего-то пятнадцать, а твоей новой и совсем еще молоденькой училке по специальности, Виктории Валерьевне, всего на восемь лет больше, но она уже закончила Консерваторию. И ходит она, словно бабочка порхает! А ты в нее, ну… влюблен, конечно же! Ведь ты же нормальный пацан, с нормальным развитием! Ах, эта твоя юношеская платонически-возвышенно-мечтательная влюбленность! Она щедро удобряется и великой музыкой, которой ты учишься, и лирикой Есенина, которого ты тоже превозносишь. И эта твоя потребность любить растет на этой благодатной почве, превосходя все пределы, разливаясь на все вокруг тебя. И на Викторию Валерьевну, и на девчонок в школе. Причем, на всех! И такое вообще возможно только в юности. Потому что только в юности любовь бывает настолько чистой, настолько еще ничем не изгаженной, настолько возвышенной и настолько искренней, что может охватывать собою многих! Как в молодости Пушкина! И не только Пушкина. Они потому и великие – те, кто сумел сохранить в себе чистоту и силу той самой Первой Любви, которая однажды в тебе пробудилась, не опошлив и не испоганив ее обыденностью взрослых твоих дней. Они потому и великие, что смогли любить все и вся. Любить яро, неистово, неослабно и нескончаемо! Тогда внутри тебя и рождается такой внутренний порыв, что тебе все возможно становится. Что бы ни захотел, за что бы ни взялся. Когда внутри тебя полыхает тихое, чистое пламя Любви! Только в Любви возможно все суметь и ни в чем ни усомниться, соединяясь с Богом. И любить, любить, любить…

Идет весна. И воздух Донецкого апреля, такой синий и теплый, еще не знойный как летом, он, этот воздух, уже наполнен несказанными ароматами цветущих садов! Потому что природа, как и ты, очень, очень спешит жить! И в голове у тебя, конечно, никакие не уроки! Ведь ты весь внутри бурлишь, будучи переполнен счастьем, которое невыразимо в словах! Оно, это счастье, просто есть. В тебе, в весеннем цвете, в глазах озорных девчонок, случайно столкнувшихся с тобою на улице. В их улыбках и мимолетном смехе! В… Да во всем! Все сейчас залито счастьем, и все это чувствуют! На то она и молодость! На то она и весна! И даже драчуны из соседнего поселка перестают тебя задевать при встрече. Потому что и они – такие же самые дети шахтеров, как и ты.

И вот однажды во время урока, когда ты рассеянно пытаешься что-то играть, принюхиваясь к аромату духов своего педагога и поглядывая исподтишка на ее слишком правильные и слишком открытые коленки, как раз тогда она, взирая на твои мучения с инструментом, тебе говорит.

– Все, Володя! – говорит она тебе, слегка сморщив свой носик. – Хватит уже этих мук! Отойди-ка, я сяду.

И садится, и начинает на убитом нашем студийном пианино исполнять «Революционный» этюд Шопена. А ты просто тогда уже совсем теряешь сознание! От правильности и красоты звука. От того, что раньше вживую никогда такого не слышал. И от того, как эта маленькая птица-синица, … от того, что она вытворяет с клавишами! И только тут ты понимаешь, что в этой пичуге Виктории Валерьевне сокрыта какая-то невероятно огромная и таинственная сила и красота! Опасная. Иногда даже страшная. Но до невозможности прекрасная! И удивительная сила! И когда она кончает играть, ты понимаешь, что – вот оно! То самое, что хотел бы всегда делать ты – играть так же, как играет она! А она смотрит на твои мокрые от слез щеки и задает тебе вопрос, не требующий ответа.

– Хочешь так же? Тогда будем учиться по-другому! – говорит она тебе. И ты в этот самый момент видишь уже перед собой не педагога, а кого-то совершенно другого. Близкого друга. Да. Человека, который понял то, о чем ты сам только лишь мечтал и даже не смел сам себе в этих мечтах признаться! А она это в тебе разглядела. Это желание подчинить своей воле инструмент, эти звуки и эту музыку. Владеть ими! Управлять ими! Рождать их! И она это вот твое желание просто произносит за тебя. Вслух. И замечаешь в ее глазах это понимание твоего сокровенного, этот отклик на твои мысли. И потом – лишь кивок головы.

Проходит целая Вечность вашего открытого взгляда, и Виктория Валерьевна говорит.

– Так. – говорит она тебе. – Вот это мы больше не играем. И даже в руки больше не берем! – и откладывает толстую синенькую книжку с названием «Школа игры на фортепиано» на самый край инструмента. И достает из своего портфеля толстую книгу, на которой написано «Рахманинов. С. В. Избранные фортепианные произведения». Но ты-то, конечно, натура музыкально-утонченная, ты, конечно же слышал Рахманинова, и не раз! И пластинки с классикой мать, которую вы с братом ласково называете Масей, покупает вам регулярно. И ты смотришь на имя и фамилию того, кого тебе предложили «поиграть», и не веришь своим глазам. А она, видя твой открытый рот, тут же тебе говорит те самые слова, которые только и могут открыть в человеке двери возможностей, талантов и раскрепостить, развеивая в прах всяческие сомнения и заниженную самооценку. Она тебе говорит именно то, что должен сказать педагог с большой буквы «П». Чтобы сразу же вселить в ученика полную уверенность в его силах.

– Ты единственный, кто это… м-м… кому это вообще под силу! – уверенно говорит она тебе. И смотрит на тебя своими по-детски чистыми, хитрыми глазами, слегка наклонив голову вниз. Поверх очков своих смотрит. Испытующе. С интересом. И видя твой вопросительный взгляд, добавляет. – Из всех, кого я знаю! Так что, иди домой и разбирай. Сколько сможешь.

И вот именно эти слова убирают из твоей головы все стенки и препоны, которые обычно и не дают людям возможности себя как-то проявить! И они, эти слова, делают тебя сразу же очень взрослым и очень… ответственным! Да! Потому что это не бирюльки какие-нибудь, это – Рахманинов! Этот момент становится моментом твоего превращения из подростка сразу же во взрослого мужика. Пусть еще глупого, но уже – взрослого! Который с этого самого времени все в жизни будет делать как мужик. Как батя. Как батины друзья. Как ваш физик в школе, Николай Викторович Кривов, однорукий, горевший в танке на Курской Дуге. У которого на уроках даже самые отпетые сорванцы и школьные хулиганы всегда сидят, затаив дыхание! Как все, кем ты до этого только лишь восторгался, глядя на них снизу вверх детскими своими глазами. Шахтеры, фронтовики, бабы, поднимавшие шахты и города из руин, и просто честные люди, трудяги. А теперь и ты с ними в одной упряжи. Все! Ты вырос! И поэтому даже на свою любимую училку смотришь уже совершенно другими глазами! Эта трансформация в тебе происходит столь стремительно и столь безболезненно, что остается незамеченной никем. Но ведешь с этого дня ты себя уже совершенно по другому. Ты стараешься быть взрослым, и кое-что у тебя получается уже прямо сейчас…

Ты идешь с урока музыки домой со своим новым нотным сборником Рахманинова. И идти-то тебе всего сто метров. Потому что дом совсем рядом с Клубом, где ваша музыкальная студия. А твои сверстники тебе кричат:

– Идем стрелять в посадку из нового самопала! – и показывают в руке длинный проходческий бур, который они уже переделали во вполне боевое оружие.

– Не. – говоришь ты. – Мать сказала с Русланом сидеть дома. А батя во вторую! – и бегом бежишь домой. Потому что твой пятилетний братейник, озорник-затейник, постоянно болел горлом. И сейчас он не в садике, а дома. И знаешь, что стоит только вам остаться с ним дома вдвоем, он из тебя все жилы вытянет! Но, делать нечего. С Масей не поспоришь – себе дороже!

Дорожка-подъезд-пятый этаж. Все налету, на едином вздохе. Через три ступеньки. И даже без одышки. Сталкиваешься в прихожей с Масей, и она целует тебя в лоб и уходит вести продленку в школе. А твой братейник, озорник-затейник, тут как тут и с ехидным прищуром смотрит на тебя в упор, дескать: «Ща я тебе устрою!» Но ты хитрее малого пацана. Ты точно знаешь, чем его купить раз и навсегда. И ты отпираешь запертый на ключик «Сервант» и достаешь свою единственную на весь город электрическую железную дорогу, сделанную в ГДР, и купленную по чистой случайности в Москве в магазине «Лейпциг». Ей, этой дороге, цены нет! И братейник таращит глаза, ошарашенный такой твоей щедростью, а ты ему говоришь. Назидательно и строго.