Московские улицы. Секреты переименований

Пруд возле Симонова монастыря вдохновил Н.М. Карамзина на повесть «Бедная Лиза». «Близ Симонова монастыря есть пруд, осененный деревьями, – вспоминал он в 1817 году. – За двадцать пять лет перед сим сочинил я там «Бедную Лизу», сказку весьма незамысловатую, но столь счастливую для молодого автора». После опубликования повести пруд стали называть Лизиным прудом.

До середины 1930-х годов в Симоновской, переименованной в Ленинскую, слободе существовала железнодорожная платформа Лизино, а также были Лизина площадь и Лизин тупик.

В 1809 году В.А. Жуковский написал повесть «Марьина роща» – историю из древних времен Святого Владимира о трагической любви прекрасной крестьянки Марии и пастушка – певца Услада, которых разлучил владетель тех мест жестокосердный витязь Рогдай, отчего Мария умерла. «И хижина отшельника Аркадия, и скромная часовня Богоматери, и камень, некогда покрывавший могилу Марии, – все исчезло, – заключает свою повесть В.А. Жуковский, – одно только наименование Марьиной рощи сохранено для нас верным преданием».

Несмотря на ненаучность, подобные предания придают особую прелесть московским названиям, и истинный москвич, знающий настоящее значение какого-либо названия, все же сердцем склоняется к легенде и с удовольствием повторяет хитрую или нехитрую топонимическую выдумку, а порой и сам готов что-то объяснить по-своему.

Рождаются легенды и в наше время.

В 1925 году известную подмосковную усадьбу Царицыно с ее дворцом, парком и поселком при ней переименовали в Ленино. В путеводителе по окрестностям Москвы издания 1926 года описание Царицына начинается таким беллетристическим вступлением:

«Поезд приближается к 20-му километру.

– Царицыно! – выкрикивает проводник.

Сидящие в вагонах стремятся к выходу.

– Извините, не Царицыно, а Ленино, – любезно поправляет проводника 17-летний юноша со значком КИМа на груди.

Проводник смущается. Лицо его даже розовеет».

Несмотря на старания сознательных юношей, название не привилось. Царицыно продолжали называть Царицыном. Но смутная память о переименовании все-таки кое у кого осталась. Уже в семидесятые годы мне пришлось слышать от одного старого Царицына историю о том, что прежде, давным-давно, Царицыно называлось Ленином: жил тут богатый купец, была у него любовница, красивая девка по имени Лена, вот он купил здесь землю, построил дворец и назвал эту местность Ленино.

Царицыно. Развалины дворца. XX век

Заложенная искони в московские названия описательность отразилась и на форме истинно московского адреса, явления не менее своеобразного, чем сами названия. Москва до второй половины XIX века практически не имела четких фиксированных и общепринятых адресов, и москвич, объясняя, куда и как идти или ехать, каждый раз варьировал свое объяснение в зависимости от обстоятельств, учитывая и то, откуда предстояло ехать человеку, в какое время, на чем, и, конечно, принимая во внимание знание человеком местности, а между прочим, и его понятливость.

Таким образом, получался не адрес, а произведение устного народного творчества.

В середине XVII века в «Строельной книге церковных земель» даются такие адреса: «Церковь деревянная Сошествия Святого Духа, что за Богородицкими вороты, подле городовые стены, на рву», «Великого чудотворца Николы Явленного, что за Арбацкими вороты».

Сто лет спустя, в 1747 году, так же в официальном документе приводится адрес купца Ивана Мусина: «идучи из Семеновской в Алексеевскую слободу, в приходе церкви Воскресения Христова, что в Таганке». Подробность и описательность московских адресов сохранялась и в последующие века. Хотя с XVIII века в Москве уже существовала нумерация домовладений, москвичи не доверяли «цифири» и предпочитали словесное объяснение.

Е.П. Янькова, рассказывая о знакомых москвичах, всегда указывала их местожительство: «свой дом близ Остоженки, в приходе Илии Обыденного», «близ Девичьего поля, в приходе Воздвиженья на Пометном вражке». Но и ее внук, издавая рассказы бабушки в 1877 году, так же по-московски традиционен: «Она (бабушка) жила постоянно в Москве, в собственном доме, в приходе у Троицы в Зубове, в Штатном переулке, между Пречистенкой и Остоженкой».

Н.М. Карамзин, сетуя на официальную краткость адреса писем, присылаемых ему из Петербурга, просит: «…пиши ко мне, не забудь в надписи прибавить: в дому Плещеева на Тверской. Постиллионы наши не из Лаконии». А потом еще велит указывать: «… в приходе Василия Кесарийского», потому что названия церквей казались надежнее названий улиц и переулков.

М.С. Щепкин тоже всегда указывал свой адрес по ближайшей церкви: «Большой Спасский переулок у Спаса на Песках».

О том, как вводился современный вид московского адреса – с указанием названия улицы и номера дома, – рассказывает в своих воспоминаниях «Москва в 1870—1890-х годах» историк М.М. Богословский. В его время основной адресной приметой дома являлось имя его владельца. «Бывали, – пишет он, – затруднения и в тех случаях, когда по одной улице домами владели однофамильцы, и при указании адреса надо было обозначать, что адресат живет не только в доме Иванова, но «в доме Иванова, бывшем Брабец». Впрочем, надо сказать, что тогда не было еще общепринятого порядка в обозначении адресов и их обозначали то по полицейским частям и кварталам, например: «Хамовнической части 2-го квартала на углу Неопалимовского и Малого Трубного переулка, дом такого-то», то по церковным приходам, например: «у Мартына Исповедника», «у Успенья на Могильцах», «в приходе церкви Неопалимыя Купины».

Иногда же прибегали к различным совершенно случайным обозначениям: против такой-то церкви, против вдовьего дома, против пожарного депо и т.д. Нумерация домов начала заводиться, помнится, с девяностых годов, но этот общеевропейский порядок, уже давно усвоенный в Петербурге, в Москве прививался очень туго. Распоряжения о номерах несколько раз издавались, номера заводились, но как-то не прививались и быстро выходили из употребления. Чтобы сломать упорство московских обывателей и окончательно упрочить новый порядок, пришлось прибегнуть к запрету писать на воротах фамилию домовладельца».

Т.Л. Щепкина-Куперник – это уже в предреволюционное десятилетие – вспоминает, что дом, в котором она жила в юности в Москве, имел чисто московский адрес: «Божедомка, дом Полюбимова, что против большой ивы».

Сейчас не пишут на конвертах таких адресов, обстоятельства заставили перейти на строго формализованный адрес. Но традиции живут в устной форме – фольклор неистребим. Звонит мне приятель:

– Я получил новую квартиру у черта на куличках, в Бабушкине. Запиши адрес: выйдешь из электрички, на другую сторону не переходи, иди в туннель, за туннелем будет площадка, на ней табачный киоск, магазин «Вино», повернешь на улицу за «Вином», там дома с одной правой стороны, пройдешь три дома, потом будет девятиэтажный дом, по тропинке обойдешь его справа до серого дома, увидишь три зеленых корпуса, в промежутке между ними, перпендикулярно к ним, стоит наш корпус, от правого угла третий подъезд, второй этаж, из лифта налево, первая дверь. Записал? Ну, приезжай в это воскресенье.

Какая уж тут речь про номер дома! Даже официального названия улицы не понадобилось – все и так ясно…

Рост Москвы, усложнение городской структуры требовали упорядочения городских адресов и наименований улиц. Поскольку государственного учета и регулирования названий улиц не было, то единственным фиксирующим их документом становились составляемые и издаваемые время от времени городскими топографами планы Москвы. Причем, как правило, топографы не просто перечерчивали прежние планы, но сверяли их с натурой. Поэтому на планах разных лет некоторые переулки имеют разные названия, отражая положение на данное время.

Но в целом прошедшие народный отбор названия улиц оставались практически неизменными много десятилетий и даже веков и служили верными ориентирами в городе. Их знали все, и не только москвичи, но и по всей России.

К концу XIX века в Москве и в переулках, особенно в центре, застраиваемом многоэтажными домами, изменения названий прекращаются. Это было естественное и закономерное явление.

В 1915 году вышла изданная Московской городской думой книга межевого инженера, гласного Думы А.Н. Петунникова «Пути сообщения в Москве по высочайше утвержденному плану», в которой содержалась полная юридически зафиксированная характеристика городской планировки и застройки и городских проездов всех разновидностей. Планы, по которым была составлена работа Петунникова, и текст книги зафиксировали и закрепили за всеми проездами-путями сообщения существующие названия.

Таким образом, в начале XX века топонимика Москвы была законодательно утверждена в своем историческом составе и в будущем защищена высочайшим утверждением от произвольных изменений.

Но будущее московской топонимики оказалось иным, чем можно было предположить в 1915 году.

Революционные переименования

Через несколько дней после получения в Москве известия из Петрограда о Февральской революции 1917 года на одном из очередных заседаний Московской городской думы гласный Думы Н.А. Шамин предложил Воскресенскую площадь, на которой находилось здание Думы, переименовать в площадь Революции, а другой думец – присяжный поверенный Г.А. Погребцов, поддержав саму идею переименования, выдвинул, свой вариант – площадь Свободы. Однако официального оформления это революционное переименование тогда не получило.

Затем произошла Октябрьская социалистическая революция, и вновь к вопросу о переименовании московских улиц в революционном духе уже новое, коммунистическое правительство вернулось год спустя.

11 марта 1918 года советское правительство во главе с В.И. Лениным, опасаясь, что Петроград может быть взят белыми, переехало в Москву.

12 апреля на заседании Совета народных комиссаров обсуждался и был принят декрет «О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников Российской Социалистической Республики». Декрет подписан Лениным, Луначарским и Сталиным. В одном из пунктов декрета говорится и о названиях московских улиц: «…поручается спешно подготовить декорирование города в день 1 мая и замены надписей, эмблем, названий улиц, гербов и т.п. новыми, отражающими идеи и чувства революционной трудовой России».

Декрет «О снятии памятников…» написан и выпущен в Москве, в его тексте содержится распоряжение о «замене названий» города, то есть совершенно очевидно, что это указание прежде всего относится именно к Москве.

Сразу же по опубликовании декрета, а он был опубликован через два дня после утверждения на заседании Совета народных комиссаров – 14 апреля 1918 года, в Москве приступили к его выполнению.

Переименования производили созданные в районах комиссии. Старая партийка врач Л.А. Духанина вспоминает: в те времена ей было 17 лет, она состояла в партийной организации Рогожско-Симоновского района, и ее «включили в комиссию по переименованию улиц района. Возглавлял комиссию старый большевик Воронин. Он ходил с палочкой, всегда в галстуке «бабочкой». Товарищеский переулок, Большая Коммунистическая улица, шоссе Энтузиастов… Правда, последнее название вызвало в комиссии спор. Казалось, что это трудное и не совсем понятное слово не приживется. Но Воронин все-таки убедил всех, что Владимирское шоссе, по которому шли политические ссыльные, только так и можно назвать. Шоссе Энтузиастов – название прижилось, но знает ли кто-нибудь его значение?» Замечу, что прежнее народное название – Владимирка – до сих пор всплывает, когда надо указать, где же находится шоссе Энтузиастов и куда оно ведет, а что касается значения нового названия, то автор воспоминаний права: очень немногие знают, какой смысл вкладывали в него те, кто переименовывал.

Мнением москвичей, конечно, не интересовались, переименовывали московские улицы в райкомах, райсоветах, при закрытых дверях. С тех пор это стало нормой работы городской власти.

Если прежние московские названия были оригинальными, каждое на особинку, то революционные оказались типовыми, потому что переименовывали улицы люди одного, довольно узкого, круга, одних политических убеждений и пристрастий.

Поскольку декрет поручал замену названий улиц местным, районным властям, то они производили ее, не согласовывая с соседями, поэтому в Москве в каждом районе появились улицы с одними и теми же названиями. Так в Москве появилось по несколько Коммунистических, Советских, имени Карла Маркса, Октябрьских, Борьбы, Коммуны, Партийных, Товарищеских, Рабочих, Интернационала, Восстания, Баррикадных, Декабрьской Революции (имелось в виду восстание декабря 1905 года); к названию Пресня прибавили эпитет «Красная»; улицы называли именами известных в партийных кругах деятелей русского и международного рабочего и революционного движения, но почти неизвестных большинству москвичей, например, трем улицам дали имя Эжена Потье, автора стихов партийного гимна «Интернационал»…

Можно понять райкомовцев, переименовывавших старые московские улицы и переулки: они вступали сами и вели народ в новый мир с великими надеждами и великим энтузиазмом, им искренне и во благо народа хотелось утвердить символы нового мира. Но объективно получалось, что они нарушали многовековую народную традицию тем, что присвоили себе право, принадлежавшее народу.

Москвичи обсуждали между собой переименования. В этом отношении любопытна запись от 4 мая 1918 года в дневнике мелкого московского служащего, «московского обывателя», как он называет себя, Н.П. Окунева: «Появились первые распоряжения о перемене названий московских улиц. Пресня Большая будет именоваться «Красной Пресней», «Горбатый мост – «мостом 1905 года». Немецкая улица – «улицей Баумана» и т.д. Надолго ли эти названия? И почему Немецкую улицу не назвали «Пушкинской» – ведь дом, где родился Пушкин, и сейчас стоит там. Причем здесь Бауман, рядовой революционер, убитый в 1905 году, разве только поэтому этой улице дали его имя, что он погиб на ней? Но вот у стен Кремля сколько погибли революционеров (к этому времени на Красной Площади у Кремлевской стены уже появились братские и индивидуальные могилы революционеров. – В.М.) даже более знаменитых, чем Бауман, – но нельзя же Красной площади дать название, перечисляющее десятки имен».

Очень по-московски звучит вопрос Окунева, «надолго ли эти названия?», основанный на воспоминании о том, как прежде Москва игнорировала назначаемые сверху названия улиц.

Характерны обоснования переименований, которые печатались в прессе. Они были прямы и наивны, как энтузиазм и мышление их авторов. Причем авторы переименований не замечали, как двусмысленно звучали сочетания старого и нового названий улицы поставленных рядом: «Пустую улицу переименовать в Марксистскую улицу в честь марксистского учения и его последователей». Особенно много подвохов преподносила идеологизация названий тупиков: Новоспасский тупик был переименован в Крестьянский тупик «в честь советского крестьянства». Конечно, тогда не предполагали, с какой горькой пророческой иронией это название будет звучать несколько десятилетий спустя.

До сих пор старожилы помнят, как в Рогожско-Симоновском районе две улицы были переименованы в Большую и Малую Коммунистические, переулок – в Коммунистический переулок; кроме того, в комплект переименований входил еще и Коммунистический тупик. Надо обладать полной глухотой к слову, чтобы наряду с Магистральной улицей, «названной при прокладке с учетом ее назначения как главной местной магистрали», окрестить примыкающие к ней непроезжие тупики 1-ми 2-м Магистральными тупиками.

Одни и те же революционные переименования улиц распространились по всей России. Описывая типичный уездный город 1919 года в Среднем Поволжье, писатель Артем Веселый в романе «Россия, кровью умытая» отобразил характерное явление: «Спешно переименовывались улицы: Бондарная – Коммунистическая, Торговая – Красноармейская, Обжорный ряд – Советский, Вшивую площадь и ту припочли – сроду на ней галахи в орлянку резались, вшей на площади били – площадь Парижской коммуны… Заведующий отделом управления, вчерашний телеграфист Пеньтюшкин, большой был искусник на такие штуки… Даже самые глухие и жителями забытые переулки – Запланный и Песочный – были переименованы в Дарьяльский и Демократический».

Великолепный летописец советского быта В.В. Маяковский обратил внимание на однообразные переименования улиц. В стихотворении «Ужасающая фамильярность» он писал: