Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена

я поднимаю локоть голый,
и если гибок и широк
удар лапты золотострунной —
чрез сетку, в меловой квадрат,
перелетает блесткой лунной
послушный мяч. Я тоже рад
средь плясунов голоколенных
носиться по полю, когда,
вверху, внизу, туда, сюда,
в порывах, звучно-переменных,
меж двух прямоугольных луз
маячит кожаный арбуз.

Седой и розовый британец,
историк тонкий, не шутник,
порассказал мне, как возник
ожесточенный этот танец:

В старинном городке резном,
где удлиненным перезвоном
куранты ноют перед сном,
в краю туманном и зеленом,
где сам под кленами я жил,
когда-то кто-то заслужил
самозаконный гнев народа;
не знаю – кто: быть может, – чорт
в убогом образе урода,
или воркующих реторт
пытливый друг, алхимик хилый;
быть может, отрочеству милый
разбойник, стройный удалец,
таившийся в лесу дубовом,
а то – кощунственный мудрец,
умы вспугнувший Богом новым, —
не знает летопись; но, словом,
его связали и в пыли
по переулкам повлекли.

И он на площади квадратной,
средь торжествующих зевак,
был обезглавлен аккуратно,
как исполинский мягкий мак.
Зашили голову злодея
в округлый кожаный мешок,
палач же – славная затея! —
мешку тугому дал пинок:
мешок на площадь с плахи – скок!
Понравилось… Народ веселый
загрохотал, и сотни ног
тут подхватили мяч тяжелый.
Игр<и>вый, грубый городок
разбился вмиг на две ватаги:
одна, исполнена отваги,
стремилась мяч загнать в прудок,
а та, не менее упряма,
избрала целью двери храма.
С потоком вражеский поток
сшибался в узких переулках,
и много было криков гулких,
разбитых лбов, разбитых ног;
а после тощие собаки
лизали камни до утра…
Вращался мир. Из дикой драки
возникла стройная игра.

Вращался мир, и век за веком,
по воле чьих-то верных рук,
и человек за человеком
другим доказывал, что круг
не только детская забава, —
в нем спит волшебница. Пора!
Как песнопенье, величава,
как сладострастие, остра, —
из содрогнувшегося круга
в пыли родится Быстрота,
моя безумная подруга,
моя зазывная мечта!

В совиной маске, запыленный,
в гремящей мгле полулежу,
и руль широкий, руль наклонный,
как птицу чуткую, держу.
Плывите, звезды, над лугами!
Дорога белая, беги!
Дрожащий обод – под руками,
а под ступнями – рычаги…
И мощно-трепетной машины
рокочет огненная грудь,
как бы на бешеные шины
прямой наматывая путь…
И быстрота ее упруга…

Кусты шарахаются прочь…
Из мира тяжкого, из круга,
из вира вырываюсь в ночь!
В ночь огневую, где усилья
божественно-сокращены…
О, дай мне крылья, дай мне крылья,
мне крылья, Господи, нужны!