Одно и тоже. Неутешительные выводы

По ночам меня гложат сомнения.
Может жизнь на земле умерла?
На кануне читал я Есенина,
А мне снились одни облака…

Наверху тягомотина белая,
Растянулась в тот самый канун,
Как черёмуха в дым ошалелая,
Повздевала на ветки свет лун.

А под небом лишь сырость зелёная,
А вокруг чернота, чернота…
Эх ты память моя затаённая,
Что же прячет твоя глубина.

Может вести теснились какие-то,
В этом сумрачном мраке тоски,
Или чья-та витала фамилия,
Где не видно буквально ни зги!

Видно смерти кусок не застенчивый,
Откололся от старости лет
И теперь словно мрак переменчивый,
Ищет святость в сознаниях бед.

Помолюсь я рассветам сиреневым,
Чтоб они просыпались и шли,
Чтобы даль, что воспета Есениным,
Нам дарила лишь синие дни!

Равноденствие русской природы

Равноденствие русской природы,
Никому, никогда, не понять!
В ней заложены миги свободы,
И подсчитана каждые пядь!

Руководствуясь мерой тщеславья,
У неё филигранный статут!
Он за гранью того пониманья,
Где нет меры библейских причуд!

Непочатая истина взоров,
На природный предмет бытия!
Это фауна божья и флора,
Рай того, что не славит себя!

Погружение в сладостный омут

Погружение в сладостный омут,
Лихорадит всегда организм.
Ноты разные в воздухе стонут,
Разрушая заоблачный нимб.

Мысли тут же всю важность теряют,
Улетая куда-то за грань,
В заповедные прелести рая,
Или в адскую сыпятся дрянь.

Ограниченной кажется вечность.
Будто время усилило бег.
Порождая немую беспечность,
Словно град или мартовский снег.

Кожный зуд переменчиво сводит,
Ощущений разрозненный миг.
Сырость чавкает гадостью в плоти,
Отсекая позорный блицкриг.

Неизбежный конец непредвиден,
Он возникнет с обоих сторон.
Словно призрак на праведной дыбе,
Распластавшись в мученьях ничком!

Что тормозит, то, что вроде не надо

Что тормозит, то, что вроде не надо?
Что проявляется, а не должно!
Из моего, так сказать звукоряда.
Крови моей разжижая вино.

Может дорога свернула негоже,
Прячась за спинами разных людей
И прочертила мне рану на коже,
В виде сокрытых судьбою ночей.

Перетекая неистовой страстью,
Жизнь всё коверкает может сама?
Или тропинка загробного счастья,
Вьётся вокруг словно шёлка кайма.

Мысли чужие, как мухи витают.
Я отгоняю назойливый рой!
Но лишь одна, как тростинка сухая,
Воздух кромсает невольной чертой:

«Сам ты способствуешь этому видно,
Только не хочешь никак признавать.
Ведь для людей всё давно очевидно,
Собственной жизни ты рвёшь благодать!»