Золотоискатели в пустыне

Добытый из жилы золотоносный кварц для извлечения рассеянного в нем мелкими крупинками золота приходилось дробить, молоть в мелкий порошок и промывать. Необходимые для этого приспособления были не по средствам отдельному золотоискателю, да ими и не стоило обзаводиться, так как всю руду, добытую за неделю, можно было перемолоть и промыть в полдня.

Поэтому в каждом поселке работали казенные мельницы, на которых руда перемалывалась тяжелыми жерновами и затем промывалась. Рудокоп доставлял на мельницу свою добычу в назначенный день и час. Руда при нем мололась, а заведывавший мельницей китайский чиновник из полученного золота тут же брал натурой известную долю в пользу казны за перемол и в счет платы за отвод, причем неизбежно обсчитывал простоватых рудокопов. Место надзирателя на руднике считалось очень выгодным и покупалось, как и другие должности в Китае, за хорошие деньги и на короткий срок.

В таком поселке, одном из трех, расположенных в долине Чий Чу, у подножия гор Кату жили наши знакомцы – Лю Пи со своим компаньоном Мафу и мальчиками-рудоносами Хуном и Пао. Поселок тянулся тремя рядами двориков по трем несколько расходившимся жилам больше чем на 600 метров наискось через долину, всхолмленную плоскими пригорками.

Рудокопы скота не держали: его нечем было кормить в этой пустыне с совершенно голой почвой, на которой лишь кое-где торчали кустики. Для ослов, вертевших жернова на казенной мельнице, фураж привозили издалека.

Не было в поселке ни женщин, ни маленьких детей. Рудокопы в большинстве своем являлись голытьбой, пришедшей издалека. Их привлекали слухи о богатом золоте Джаира. У многих и на родине не было семьи. Другие же приходили сюда на известное время года из более близких мест, расположенных у подножия Тянь-шаня, – из округов Шихо, Манас, Урумчи, Гучен (Гучэн) – в поисках дополнительного заработка; их семьи оставались дома на родном поле, у могил предков.

Лю Пи был родом из густо населенной провинции Хенань в низовьях Желтой реки. Его отец переселился на далекий запад, на границу государства и получил землю в новом поселке по реке Манас. Многомесячное путешествие внушило мальчику любовь к передвижениям и новым впечатлениям. Подросши, он нанялся в ямщики, так как старшие братья его сами управлялись с обработкой полей. Побродив по свету, он женился, но не жил подолгу с семьями братьев, а уходил на многие месяцы на заработки в разные места.

Попав в Джаир, Лю Пи пристрастился к погоне за золотом и стал приходить сюда каждый год в надежде разбогатеть и под старость открыть лавку или постоялый двор в Чугучаке или Кульдже. Однообразная жизнь землепашца ему претила; он привык за годы скитаний постоянно встречать новых людей. Пограничные с русскими владениями города, куда приходили караваны с Востока и Запада, казались ему наиболее подходящим местом для оседлой жизни на старости лет. В последний приезд в Джаир он взял с собою племянника Пао в рудоносы, так как его собственные сыновья были еще слишком малы для этой работы. Селения на Манасе начинались всего в сорока километрах от южного подножия Джаира и в девяноста от рудника Чий Чу, так что Лю Пи работал недалеко от своего дома.

ХЫЙ-ФЫН

Солнце уже закатилось за плоские вершины высокого Джаира, когда Лю Пи и Мафу вылезли из шахты, закончив свой трудовой день. Впрочем, сумерки на этот раз наступили раньше заката, потому что солнце скрылось за вершинами гор в серую пелену, висевшую над горизонтом.

– Эге, уже совсем темно! А я думал, что мы увидим еще последний луч солнца на вершинах Кату… – сказал Мафу и чуть не растянулся на дворике во всю длину. Он полагал, что ему осталось еще подниматься несколько ступеней, и высоко поднял ногу.

– Фу ты, косолапый! – воскликнул Лю Пи, получивший тумака от пошатнувшегося товарища. – Уж больно ты спешишь! Видно, боишься остаться без ужина.

Мафу любил больше всего поесть и всегда боялся, что ему мало оставят, если он не поспеет во-время к обеду или ужину.

– А что сегодня на ужин? – спросил он, помогая Лю Пи подбирать упавшую от толчка руду, которая еле белела на дворике при наступившей раньше времени темноте.

– На ужин? Мой рассказ о подземных демонах.

– Этим сыт не будешь после работы в шахте! Если мальчики ничего вкусного не приготовили, я не стану слушать, а завалюсь спать, и даже твои демоны мне не помешают всхрапнуть.

– Ш-ш! – испуганно зашипел Лю Пи. – Слушай, демоны воздуха уже завыли!

Накаленный воздух темной ночи был странно неподвижен, когда рудокопы вылезли из шахты; серая мгла, надвигавшаяся с запада, уже окутала небо и скрыла звезды. Зловещая тишина царила вокруг. Но, прекратив беседу, рудокопы ясно расслышали глухой шум, шедший с запада, и резкий свист и вой, доносившиеся из ущелий Кату.

– Идем в фанзу, сейчас и у нас начнется бесовское веселье! – вскрикнул Лю Пи, подхватывая холстину с рудой.

Резкий порыв ветра пронесся над поселком, и устья многочисленных шахт приветствовали его глухим вздохом. Что-то зашуршало поблизости. Из другого конца поселка донесся хриплый и протяжный крик осла, закончившийся фырканьем, звучавшим как насмешка, и опять все стихло. Рудокопы направились к фанзе, бумажное окно которой еле светилось в темноте.

– Готов ли ужин? Что сварили? – спросил Мафу, едва ввалившись в дверь.

– Не совсем готов. Огонь плохо горит сегодня, – ответил голос Хуна, скорчившегося около топки.

На кане в осколке разбитой чашки горел в масле фитиль. Пао вытирал посуду, тряпкой, которая при этом скудном освещении казалась совершенно черной.

– У-у, нахалы! За хуан-янгами опять бегали, оттого и. огонь не горит, – проворчал Мафу.

Лю Пи положил в угол холстину с рудой; под вечер ему удалось наткнуться на место в жиле с видимым золотом, и он осторожно выковырял из него весь кварц и принес с собой, чтобы утром, при дневном свете, измельчить его в ступке, промыть в чашке с водой и таким способом утаить полученное золото от надзирателя, присвоив себе и казенную долю. Так поступали все рудокопы, когда им попадалось видимое золото – надзиратель обвешивал их в свою пользу, они отыгрывались иным способом, и в результате страдала китайская казна. Но предупредить утайку не было никакой возможности; нельзя же было приставить к каждому рудокопу надзирателя.

Сложив мешок, Лю Пи подошел к топке кана, присел на корточки, достал трубку и табак и, закуривая от огня, пылавшего под клокотавшим котлом, спросил:

– Что ты настряпал, Хун?

– Гуамянь[9 - Гуамянь – гороховая вермишель.] с салом. Сейчас поспеет.

– Гуамянь с салом! Ай, ай, как хорошо! – воскликнул Мафу, присаживаясь на корточки возле Лю Пи и собираясь закурить.

В это время вся фанза затряслась, словно от подземного удара; по камышовой крыше, сверху покрытой слоем глины, застучали мелкие камни; из топки выбросило язык пламени; бумажное окно вздулось пузырем, угрожая лопнуть; утлая дверь широко распахнулась, и в нее глянула черная ночь и ворвались свист, гул и вой налетевшей бури вместе с – тучей песку и пыли. Хун проворно, как кошка, метнулся к двери, запер ее и подпер изнутри киркой. Лю Пи взял из угла две кирки и поставил их накрест в окно, чтобы прижать бумагу.

– Еще лопнет. Засыплет нас пылью, – проворчал он, возвращаясь к кану и тревожно поглядывая на крышу: буря могла легко снести ее.

Пламя под котлом замирало, и дым проникал в фанзу – буря не давала ему выходить из низкой трубы на крыше.

Хун старался раздуть огонь под котлом, но горело плохо и дымило.

– Брось, мальчик, – недовольно проворчал Мафу, глотнувший горького полынного дыма. – Гореть все равно не будет, а глаза ест.

Мальчики вытащили из топки полусгоревший хворост, который Мафу затоптал своими медвежьими лапами, потом поставили котел, подали посуду и стали есть не совсем уварившуюся гуамянь, похожую на полупрозрачных тонких червей, плававших в горячей воде вместе с кусочками поджаренного бараньего сала. За неимением ложек гуамянь вылавливали губами и запивали ее сальной водой.

Буря продолжала свирепствовать. Порывы ее налетали один за другим, потрясая фанзу и осыпая крышу градом мелких камешков; потрескивание колебавшейся в окне бумаги сливалось с гулом ветра, сквозь который слышались словно тяжелые вздохи, стоны, порой пронзительный свист и как бы протяжный вой волков.

– Пожалуй, и впрямь волки подошли к поселку? – предположил Мафу в промежутке между двумя чашками.

– В такую бурю никакой зверь не выйдет из норы, – ответил Лю Пи, обсасывая губы.

– Не говори! Когда я пас казенный табун в песках под Гученом, в бурные ночи волки часто (подходили совсем близко, пользуясь шумом и тем, что собаки прятались, носы у них песком засыпало и чутье ослабевало. Приходилось самим за собак быть.

– А разве здесь есть волки? – поинтересовался Пао.

– Как не быть! Где хуан-янг, там и волк! – сказал Лю Пи.

– Как бы не съели сегодня ишачка с мельницы надзирателя, – заметил Мафу. – Он что-то раскричался перед бурей.

– Если съедят, завтра нам не придется молоть нашу руду, – сказал Пао.

Покончили с ужином, убрали котел, заменив его чайником. Вечером и мальчики участвовали в чаепитии, проворно вылизав свои чашки после сальной воды. Старшие закурили, младшие поглядывали на них с завистью.

Подземные духи

Лю Пи выколотил горячий пепел на ладонь, положил новую порцию табаку, раскурил тем же пеплом и, выпустив клуб дыма, начал почти шепотом обещанный рассказ о демонах.

– Случилось это в Дагуне лет восемь назад. Это рудокопный поселок к востоку от нас, в конце Джаира. Там богатое золото, но воды на тридцать ли[10 - Ли – китайская мера длины, равная 576 метрам.] кругом нет. Дикое место – скалы, щебень, даже полыни мало, так что с топливом худо. И жилы своенравные, как женщины. То вильнет вправо, то влево, то раздвоится; пойдешь по одной ветви – становится все тоньше и пропадет; вернешься на другую – то же самое. Ну, думаешь, пропала твоя шахта. Но вот, где-нибудь сбоку, если поискать зорко, найдется прожилок с хорошим золотом. Доверишься ему – и он вознаградит, раздуется опять в настоящую жилу. Но работа там трудная, не то, что у нас.

– Ну, и здесь не сладко, – проворчал Мафу.

– Нет, здесь жилы правильные и золото хорошее, нечего роптать на судьбу, – продолжал Лю Пи. – Так вот, имел я в Дагуне отвод в компании с одним рудокопом из Хами. Звали его Фу Пян. Он был длинный и тощий, сгорбленный, как кочерга, но хороший работник, и золото в жиле умел находить отлично. «Оно, – говаривал он, – свой запах имеет, я его чувствую».

Ну, так вот, однажды мы с ним ковыряли кварц в нашей шахте, недалеко друг от друга, искали жилу по боковым веточкам, потому что главная потерялась. В глубину нельзя было уже идти – под ногами вода, шахта старая, три раза перед нами ее уже бросали. Оставалось еще недоработанных пять размахов[11 - Размах – мера длины, равная расстоянию между концами пальцев широко раскинутых рук человека.] по длине в одном боку и два размаха в вышину. А нам досадно. Ну, ковыряли, ковыряли – все напрасно, нет золота.

Вот Фу Пян и рассердился. Бросил кирку прочь и крикнул: «Чтоб дракон проглотил тебя, проклятая жила». Совсем забыл он в гневе, что в шахте нельзя так говорить. И чуть он сказал эти нехорошие слова, как над ним загремело, зашумело, и большой камень, больше нашего котла, прямо ему на ногу скатился.