Хвост огненной кометы

Повисла тишина.

– Хотя бы пару планов снять, как вы ордена обмываете! – взмолился Саня Анненков.

– Это можно.

Командующий кликнул своих орденоносцев, и мы действительно сняли довольно приличный эпизод, который потом, к сожалению, потерялся в Москве.

Возле БТРа Рохлин крепко пожал мне руку и, глядя, прямо в глаза сказал:

– Если бы это была не наша земля, не Россия, война бы уже пару недель назад закончилась. Поверь мне. Тяжело воевать со своими.

Всю обратную дорогу до Консервного я думал над текстом, который в любом случае пришлось бы писать-есть информация у меня или нет, это Москву не волнует. Что-то, конечно, начало вырисовываться после посещения авангарда Рохлина, но для информационного материала мало, очень мало. В Моздоке нужно попытаться, кровь из носа, отловить Пашу Грачева или, на худой конец, Квашнина.

Оносовский меня обрадовал сходу:

– В Моздоке, после совещания с офицерами, Грачев устраивает пресс-конференцию.

Я рассказал Шуре, что никакой картинки, кроме как обмывания орденов в штабе Рохлина, снять не удалось.

– Главное ты со Львом Ивановичем познакомился. Завтра во дворец войдем.

Не разделить Сашкиного оптимизма было трудно. Теперь же вся надежда оставалась на пресс-конференцию. Главное чтобы Павел Сергеевич не подвел.

И Павел Сергеевич не подкачал, да так что после той встречи с журналистами, едва усидел на своем министерском кресле.

Совещание проходило в штабе, в одном из классов. Телевизионщиков пригласили внутрь, когда Анатолий Васильевич Квашнин заканчивал доклад о завершении первого этапа контртеррорестической операции в Чечне. Командующий объединенной группировкой походил на студента, основательно вызубрившего свой урок. Несколько смущенно, но уверенно, он тыкал указкой в кружки и стрелочки на карте. Из президиума, сидя за обычной ученической партой, ему внимали директор ФСК Сергей Степашин, министр МВД Виктор Ерин и, разумеется, Павел Грачев. Ерин все время что-то жевал, и, казалось, думает о постороннем. Степашин, опустив голову, прятал глаза под партой. Зато Грачев своего лучезарного взгляда не скрывал. На его лице застыло что-то среднее между восторгом и недоверием.

Закончив доклад, Квашнин положил указку и чуть ли не строевым шагом направился на свое место.

Павел Сергеевич, дождался, когда он сядет, объявил об окончании совещания и обратился журналистам:

– Что, соскучились по мне? Ну, давайте, будем говорить на чистоту.

Как таковой пресс-конференции не было. Камеру поставили напротив стола с министрами-силовиками, а Шура взял в руки микрофон. В общем-то, никто и не провоцировал Павла Сергеевича на резкое заявление, просто попросили подвести итоги первого этапа контртеррорестической операции, о чем собственно и шла речь на совещании. Но, видно, у министра обороны давно уже накипело. Он скрестил руки на парте, пару раз хрустнул суставами, промямлил что-то об успехах и некоторых просчетах командования ОГВ, а затем на одном дыхании выдал:

(диктофонная запись)

– Эти восемнадцатилетние юноши за Россию умирали, и умирали с улыбкой. Им нужно памятники ставить, а их порочат. Вот этот.… Вот этот миротворец-депутат…

– Ковалев, – подсказал министр внутренних дел.

– Ковалев. Да ему клейма некуда ставить, клейма некуда ставить. Это враг России, это предатель России. А его там, везде там встречают. Этот Юшенков, этот гаденыш! Его по-другому, его нельзя сказать, хает армию, которая дала ему образование, дала ему звание. К сожалению, в соответствии с постановлением, он еще является полковником российской армии. И он, этот гаденыш, защищает тех негодяев, которые хотят развалить страну. Я лично этого не понимаю. Понимаете? Я не понимаю. Я не хочу сказать, что я вот такой уж единственный патриот России. Ну, вы видели сегодня в окопах, там все патриоты. 18-летние,19-летние, 50-летние. И погибают все – от рядового, до генерала, но никто не уходит с позиций.

Это была сенсация. Министр обороны, и с молчаливого согласия, Степашин с Ериным, открыто выступили против миротворческого корпуса Государственной Думы! Это война не только в Чечне, но и на политическом фронте. Такой материал не должен был пропасть. Его нужно выдавать сегодня. Потому что завтра, после опубликования пламенной речи Грачева в Интерфаксе, он будет иметь уже вторую свежесть. А продуктами второй свежести программа «Время» не питается.

18.30. Звоним в Москву, в группу оперативной информации. Однако выясняется, что перегон сюжета из Моздока возможен лишь после полуночи. Никуда не годится. Борт Петра Степановича Дейнекина вылетает в столицу через пятьдесят минут. На «Время», конечно, не успеваем, а на вечерние Новости в самый раз.

Монету бросать мы с Шурой не стали. Как-то само собой решилось, что летит он со своим оператором Володей Кипиным, а мы с Анненковым остаемся здесь. Я был рад, что Кипин вернется в Москву. Позже мы с ним не раз попадали в Чечне в различные переделки, и у него не дрожала рука, и всегда сохранялся четкий фокус. Но тогда он, искренний, добрый парень, бесконца повторял: «Боюсь, ребята, хоть зарежьте, боюсь».

19.20. Самолет главкома ВВС оторвался от земли. Сенсационный материал отправлен и это главное.

Мы с Саней Анненковым стояли на пороге штаба и прикидывали, что делать дальше.

Грачев тоже улетел в Москву, Степашин, Ерин и Квашнин растворились в неизвестном направлении. Да и вряд ли мы были им нужны. Пресс-службы ОГВ еще и в помине не существовало. Дежурный по штабу лишь плечами пожал, когда мы у него спросили, где бы нам переночевать:

– Езжайте в город, там есть гостиницы.

Легко сказать «езжайте». На чем? На своих двоих? От военной базы до Моздока – семь верст до небес.

Но нас, как выяснилось, все же кому-то перепоручили. Этот молчаливый и безликий «кто-то» накормил нас в офицерской столовой и уложил спать в казарме. На этом его функции закончились.

Засыпали под грохот взлетающих и приземляющихся штурмовиков. Мы не знали, что завтра воочию увидим, как они работают по целям.

Сюжет второй. Во дворце Дудаева

Гостеприимные осетины

Я растолкал Саню, как только начало светать. Быстро умылись, собрали аппаратуру. У дежурного поинтересовались, поступали ли по поводу нас какие-нибудь указания.

– Конечно! – радостно кивнул майор.

– Какие?

– Накормить.

– И все?

– Все.

– Нам нужно до Грозного добраться.

Майор зевнул:

– Этого я, хлопцы, не знаю. Сходите на аэродром. Может, летуны вас на какой-нибудь борт пристроят.

Вышли на улицу. Было снежно и в, отличие от вчерашнего вечера, тепло. Почти прямо напротив штаба, у широкой брезентовой палатки полукругом сидели на корточках беженцы. Все курили, в том числе и женщины. К полевому госпиталю подъехала крытая машина, начали разгружать раненных. Я отер лицо пушистым снегом, закинул на плечо штатив, подхватил кофр с батареями и кассетами:

– Завтрак отменяется. Раньше нужно было вставать.

Оператор спорить не стал. Он шустро преодолел неширокую дорогу, почти на ходу снял несколько планов с беженцами и раненными.

По аэродрому гулял сильнейший ветер. Мы остановились у кромки поля. Недалеко загружались два Ми-8. Тогда, почему-то и в голову не пришло зайти на КП, узнать какой борт куда идет и официально на него попроситься.

Подошли к первой вертушке. Солдаты, закидывающие в вертолет зеленые ящики, в разговор вступать не пожелали. У второй машины стояли пилоты. Увидев камеру и штатив, они поинтересовались:

– Откуда, рэбята?

– Программа «Время».