Гибель Царьграда

«Так оно действительно спокойней, – мелькнуло в голове купца. – А то, не дай бог, эту посудину еще выбросит на контролируемый османами берег, или какой-нибудь турецкий корабль натолкнется на нее в море. На генуэзцев османы вряд ли подумают, те – чуть ли не ноги готовы целовать их султану, лишь бы разрешил торговать в подконтрольных ему городах, а вот на венецианцев, чей корабль в ноябре месяце за отказ остановиться и заплатить мзду за проход потопили в Босфоре турецкие пушки, – о эти проклятые Хиссары! – вполне могут».

По правде говоря, у Марза, как и других колонистов, узнавших о Босфорской трагедии и страшной участи команды потопленного судна – матросов казнили, а капитана посадили на кол, – давно чесались руки поквитаться с погаными, но так, чтобы одновременно не провоцировать. И не провоцировали: плавали через Босфор все также гордо и независимо, но немалую пошлину турецким мытарям после того случая все-таки платили. Скрипели зубами, но платили, ибо грозен был вид двух османских крепостей по обеим сторонам пролива…

А тут такой случай отомстить. И концы, как говорится, в воду…

– Правильно, капитан, – удовлетворенно кивнул купец и тут же добавил. – Я хочу видеть янычар. Всех шестерых.

Пока ждали пленников, Марза пригласил капитана позавтракать вместе с ним, и даже распорядился, чтобы гостю принесли что-нибудь посущественнее творога, но сам уже не притронулся к еде, охваченный странным волнением, словно это, в общем-то, заурядное происшествие имело какое-то отношение к его личному несчастью…

Наконец ввели скованных одной цепью янычар. Первое, на что обратил внимание купец, были их лица: все в синяках и кровоподтеках.

– Мои рогацци чуток погорячились, – словно угадав его мысли, весело отозвался капитан, и прежде чем отправить в рот очередную порцию смоченных лимонным соком говяжьих лепестков добавил: – Пустяки, синьор. Пускай еще спасибо скажут, что сразу же не повесили…

Все пленники были одеты в суживающиеся у щиколоток шаровары красного цвета и когда-то белые, а теперь потемневшие от крови и пота рубахи, плотно облегающие их крепкие тела. На некоторых, правда, были еще зеленые кафтаны, или, вернее, то, что от них осталось после солдатских рук. Бритые наголо, безбородые, но с усами, примерно одного роста и возраста – купец дал бы самому старшему не больше двадцати лет – пленники показались ему братьями. В глазах – плохо скрываемая тревога, но не страх. «Не страх, – отметил про себя Марза. – Такие больше боятся неизвестности, чем смерти».

Янычары!

Джорджио знал, что готовят их из христианских мальчиков, насильно оторванных от родительского дома и увезенных в самое сердце империи османов, где их заставляют забыть свою веру, семью и родину, закаляют физически и воспитывают в духе преданности магометанству и султану. Верные псы последнего, готовые умереть по первому его слову.

Прищурившись, купец смотрел на юношей, еще не зная, что с ними делать. Судьба остальных пленников, запертых сейчас в пропахшем рыбой и тухлой водой трюме, его нисколько не волновала. Путь этих несчастных был уже предопределен: невольничий рынок, галеры, рвущие тело удары бичей и скорая смерть от переутомления. Им просто не повезло, как могло бы не повезти и захватившему их капитану и его команде, как могло не повезти и самому купцу… Правда, у Марза хватило бы денег выкупить себя на свободу. Что касается стоящих перед ним янычар, то что-то мешало купцу поступить с ними обычным порядком. Какое-то нутряное чувство подсказывало Марза, что они еще могут ему пригодиться…

– Вот этот – их командир. Он знает наш язык, – коротенький палец капитана, украшенный массивным золотым перстнем, ткнул в одного из стоящих. Тот, на кого он указывал, был несколько выше своих товарищей и, судя по развороту плеч и развитости угадывающейся под рубахой мускулатуры, обладал значительной физической силой.

Марза встал и, тяжело опираясь на трость, подошел поближе, чтобы получше рассмотреть его, а когда приблизился, едва сдержал удивленное восклицание. У юноши были точно такие же глаза, как у его жены: необычного светло-серого цвета (правда, один из них почти заплыл, но другой был ясен и лишь чуть сощурился, встречая пристальный взгляд венецианца).

«Быть может, это само провидение подает мне знак», – мелькнуло в смятенной голове купца. С преувеличенной, чтобы скрыть свое замешательство, суровостью он спросил:

– Ты, правда, знаешь наш язык?

– Да, синьор, – на ломанном итальянском ответил юноша, почтительно наклонив стриженую голову.

– Кто ты по национальности? На турка ты вроде бы не похож…

– Я – серб….

– А откуда знаешь язык?

– Мой отец позаботился об этом…

– А кто твой отец?

– Сербский властель…то есть князь. Он погиб под Варной девять лет назад…

– Какие языки ты еще знаешь?

– Турецкий.

– Ну, это понятно..

– Еще я знаю греческий, синьор… и немного латынь…

– Хорошо, – кивнул головой купец и, собираясь с мыслями, на мгновение замолчал.

Какой-то ошалелый, залетевший в раскрытое окно жук, несильно, но колко ударился ему в щеку и, с недовольным гудением, снова уплыл к залитым солнцем кипарисам и ясно проглядывающему меж ними бирюзовому клину моря.

– Ну что ж, молиться свой Аллах, ибо все вы заслуживать смерть, – по-турецки обратился к пленником Марза, невольно провожая взглядом слегка затуманенного работающими крылышками жука.

Подбирая слова, купец говорил очень медленно и от этого, так ему, во всяком случае, хотелось думать, они звучали еще весомей, еще жестче:

– Четырнадцать мой люди мертвый и его душа требовать месть, – он покосился на капитана. Тот, не понимая ни слова, отставив в сторону чашу с вином, с напряженным вниманием смотрел то на губы консула, то на побледневшие, вытянувшиеся лица пленников. – Но я готовый (тут купец снова сделал паузу) щадить пять вас при том, что один…ответить свой жизнь за смерть мой люди…

Он еще не закончил, как все шестеро, не сговариваясь, шагнули вперед, громыхнув тяжелой, сковывающей их цепью. На лицах, еще по-юношески нежных, – решимость.

«Похоже, эти парни действительно готовы умереть друг за друга,» – подумал тут консул, невольно проникаясь к ним симпатией.

– Ну что ж, похвальный мужество. Такой дружба можно завидовать. И я… я не казнить никого. Пока. Я буду думать еще…

Он сделал знак стражникам увести пленных, а затем повернулся к стоящему рядом слуге:

– Распорядись, чтобы их покормили, а потом отвели в тюрьму… Эээ, в мою тюрьму. Надеюсь, ты не возражаешь, капитан?

Тут консул вперил властный взгляд в своего гостя.

– Они ваши, синьор, – почтительно ответствовал тот, показывая Марза свой идеально ровный пробор…

А купца уже ждали другие неотложные дела и заботы, коими был полон его день – день консула венецианской фактории: надо было рассмотреть просьбу о ссуде, разобрать тяжбу между двумя колонистами, проверить, как идет строительство нового грузового корабля, заказанного колонией на трапезундской верфи. Дела эти надолго отвлекли купца от мыслей о пленных.

А ближе к обеду, когда невозможное, слепящее солнце зависло прямо над городом, Марза сообщили еще одну не менее интересную новость: к городской пристани не более получаса назад пришвартовался груженный хлебом византийский корабль, идущий из Тавриды, и что капитан этого корабля во что бы то ни стало намеревается добраться до осажденного города. В общем, пленные временно отошли на второй план…

И лишь поздно вечером, уже отходя ко сну после обязательной молитвы, Марза снова вспомнил о шестерке томящихся в его тюрьме янычар, но, так и не придумав, что с ними делать, решил отложить решение их судьбы до утра. С тем и заснул.

И снился купцу огромный, объятый пламенем Константинополь и турки, которых уже не могли сдержать его древние стены. Подобно мутному нескончаемому потоку растекались они по улицам, врывались в дома, и великий стон, сотканный из тысяч людских криков, висел над гибнущим городом. Марза бежал в толпе несчастных горожан, торопясь спасти свою маленькую птичку, и уже видел ее дом, и знакомый силуэт в распахнутом окне, и в немой мольбе протянутые руки, но за спиной все явственнее слышалось тяжелое дыханье настигающих его солдат, а сил оставалось все меньше, и нестерпимо ныла, мешая бежать, больная нога. И вот, наконец, свершилось то, чего со страхом ожидал и больше всего боялся купец: тяжелая рука преследователя вдруг схватила его сзади за ворот и с силой потянула назад, но не на городскую мостовую, а в черную непроглядную бездну..

Марза проснулся совершенно мокрый от ужаса. В полуприкрытое окно ломилась молодая луна, освещая его скрюченные вцепившиеся в одеяло пальцы. С моря тянуло приятной прохладой, и где-то далеко в городе зычно перекликались стражники…

Вместе с успокаивающей мыслью, что это был всего лишь дурной сон, к купцу вдруг пришло ясное осознание того, что Константинополь падет, причем в ближайшие дни, и если сейчас не предпринять каких-нибудь мер по спасению супруги, то уже никогда больше не увидит он своей маленькой птички…

Марза снова подумал о сероглазом янычаре, но теперь он точно знал, что делать с ним и его товарищами. И так кстати приходился этот зашедший в порт ромейский корабль…

Дотянувшись до шнура, Марза несколько раз с силой потянул за него, зная, что сейчас в ответ за стеной призывно звенит маленький медный колокольчик.

– Распорядись, чтобы немедленно привели в пыточную того… сероглазого янычара. – приказал купец возникшему на пороге слуге. Тот сладко зевнул и недоуменно уставился на хозяина.

– Ну, того, который знает языки… их командира, – раздраженно пояснил тот. – И еще: пошли кого-нибудь в порт к капитану греческого корабля. Только потолковей. Слышишь, Франческо, потолковей! Пускай предлагает капитану любые деньги, лишь бы тот согласился взять на борт двух моих людей, понял меня? Все, иди, да скорее возвращайся – поможешь мне одеться…

6

Тюрьма венецианской фактории, ибо ни одна уважающая себя фактория не обходилась без тюрьмы, располагалась прямо под роскошным домом купца, и чтобы попасть в нее, дону Марза достаточно было только открыть потайную дверь и спуститься по крутой лестнице вниз. Правда, сейчас ему потребовалась помощь слуги.