Отблески таёжного костра

Идем ужинать. Дед достает бутылку «Московской», угощает мужиков. Я, поужинав, иду спать на сеновал, находящийся в дальнем конце сада, захватив овечий тулуп. Прошу деда разбудить меня в два часа ночи, поясняя, что хочу сходить на ток, послушать глухарей. Дед провожает меня, подсвечивая фонариком, привезенным еще с войны. Я помню с детства, что у него было несколько цветных стекол и работал он на одной плоской батарейке. По дороге рассказывает, что на прошлой неделе из бора, видимо с Выруба, в деревню прилетел глухарь, сел к нему на крышу избы и минут пять расхаживал по коньку. «Большой, как баран», – добавляет он.

Незаметно, как один день, пролетела неделя. Днем мы с братом ходили по нашей деревне, заходили в гости к таким же, как дед, одиноким старикам.

Пилили и кололи дрова деду, помогали ему на пасеке. Встав ночью, уходили на ближайшие тока, где встречали рассветы, слушая песни глухарей.

Провожая нас, дед расчувствовался, долго прощался, говоря, что больше меня не увидит, так как умрет, пока я буду служить. Нам было жаль его, но мы были молоды, и нас звала дорога.

Дед дождался меня из армии, прожив после той нашей встречи еще пятнадцать лет. Хоронили его в районном центре двадцать третьего февраля, в день Советской Армии, в возрасте девяноста пяти лет.

Я ЛЮБЛЮ

Я люблю это, – слышишь!
Я люблю это, – знай!
Цвет черемухи белый,
Крик вернувшихся стай.
Я люблю это, – слышишь!
Я люблю это, – знай!
Зной короткого лета
И ромашковый рай.
Я люблю это, – слышишь!
Я люблю это, – знай!
Осень в красках багряных,
Псов охотничьих лай.
Я люблю это, – слышишь!
Я люблю это, – знай!
Малик* заячий свежий,
Снегирей шумный грай**.
Я люблю это, – слышишь!
Я люблю это, – знай!
Тихий шепот таежный,
Из смородины чай.
Я люблю это, – слышишь!
Я люблю это, – знай!
Нрав Сибири суровый
И родимый мой край

*Малик – заячий след на снегу. (Словарь Даля В.И)

**Грай – гомон птичьей стаи. (Словарь Ушакова Д. Н.)

В НОРЕ

История эта произошла со мной в теперь уже далекой юности, когда мне только- только исполнилось восемнадцать. Рассказать ее хочу в назидание другим охотникам, молодым и горячим, каким когда-то был и я. А где молодость, там поспешность, необдуманность действий и поступков, а это, зачастую, приводит к трагическим последствиям. Печальная статистика несчастных случаев – достоверное тому подтверждение.

Но обо всем по порядку.

Не имея еще охотничьего опыта, но уже получив охотничий билет и купив первое в своей жизни ружье, я с большим азартом занялся охотой на барсуков. Обилие зверя, который жил в прямом смысле сразу за околицей, его вкуснейшее мясо, жир, обладающий целебными свойствами, красивая шкура послужили этому поводом. Охотился с собаками, обходя места, куда вечерами выходили кормиться барсуки. Из засидок – на овсах. Ловил капканами. В общем, использовал все доступные способы. Почти все свое свободное время проводил на природе, отыскивая новые места охоты. Исходил и изъездил множество холмов, лощин и оврагов, непосредственно примыкающих или расположенных на небольшом расстоянии от полей с произрастающими на них зерновыми культурами – излюбленные места обитания этих зверей.

В один из дней сентября, занимаясь сбором грибов на северном крутом склоне, поросшем редким березняком, кипреем и дикой малиной, обнаружил большое барсучье городище. Полтора десятка нор и хорошо набитые в лесной подстилке тропы говорили о том, что городок обитаем. На плешинах из суглинка, выброшенного из нор, тут и там виднелось множество отпечатков лап барсуков, не замытых вчерашним дождем. По всему было видно, что не одно поколение зверей родилось, росло и живет здесь.

Созрело решение сделать засидку прямо здесь. Понаблюдать ночную жизнь обитателей нор и, если повезет, добыть достойный экземпляр. Стараясь не шуметь, стал подыскивать хорошую позицию, с тем расчетом, чтобы свет луны падал из-за спины. Метрах в десяти ниже по склону росла старая раскидистая черемуха. Остановил свой выбор на ней, решив устроиться в развилке сучьев невысоко над землей.

По прибытии домой занялся подготовкой к ночной охоте: отобрал патроны с крупной дробью, уложил в рюкзак свитер, куртку из шинельного сукна, вязаную шапочку, фонарик, пару бутербродов, термосок с чаем, все время с тревогой поглядывая на небо – не затянуло бы тучами. Незадолго до заката, оседлав старенький «ИЖ-Планету», прибыл на место. Одевшись потеплее и положив в развилку черемухи кусок толстого поролона, сел в засидку. Запели свою голодную песню вездесущие комары. Медленно-медленно догорала вечерняя заря. Казалось, замерло время. Постепенно сумрак одел лес в необычный наряд, и он перестал быть таким знакомым и светлым, как несколько часов назад. Теперь он казался загадочным и даже немножко враждебным. Взгляд неожиданно выхватил в загустевшем воздухе силуэт какого-то чудовища, и сердце отозвалось на это учащенным ритмом. Разум подсказал, что это всего лишь пень и согнутый ствол дерева позади него, которые в вечерней мгле слились воедино. По дну лощины молочной рекой поплыл туман. Чья-то невидимая рука раскачивала волны этой реки. Временами казалось, что это сам холм, с барсучьим городком, кустами и деревьями, плывет куда-то в тумане. Посвежел воздух. Не заметил, как исчезли назойливые комары. Ничто больше не нарушало тишину леса. Восточный край неба стал светлеть – всходила луна.

Неожиданно, громко шурша опавшей листвой, кто-то пробежал под засидкой. Разум вновь успокоил: мышь. Обдав лицо волной воздуха, на соседний сук беззвучно опустилась сова. Повернув в мою сторону голову с большими круглыми глазами, она какое-то время рассматривала меня, а затем нырнула под полог леса. Минуту спустя оттуда раздался писк мыши.

Чем выше поднималась луна, тем короче становились тени, лес светлел и приобретал знакомые очертания. Стали видны норы, круги суглинка у их основания. Внизу вновь зашуршало, послышалась какая-то возня, и из бокового отнорка выскочили два барсука, каждый размером чуть больше футбольного мяча. Остановившись на площадке возле норы на несколько секунд, смешно засеменили один за другим вниз по косогору. Практически сразу из соседней норы показался еще один зверек. Сев по-собачьи и почесав задней ногой у себя за ухом, он вразвалочку направился вверх по тропе. В течение получаса норы покинуло пять барсуков. Они разбрелись в разные стороны, видимо преследуя свой интерес.

Я увлеченно наблюдал за происходящим. В какой-то момент наступило затишье в жизни городка. Никто больше не показывался из нор и отнорков. Вновь ничто не нарушало тишину леса. Словно очнувшись, вспомнил, для чего сижу здесь. Надо было решать, что делать. Ждать или уходить? Интерес натуралиста был удовлетворен, но во мне жил охотник-зверобой, взращенный героями книг Григория Федосеева, Фенимора Купера, Валерия Янковского. Поэтому закономерным итогом этой охоты должна была стать достойная добыча. Решил ждать до победного. Вновь тягуче потянулось время. Где-то в отдалении изредка ухала сова. Луна набрала полную силу и висела над макушками деревьев, освещая лес мертвенно-бледным светом. Занемели ноги, заныла спина от долгого неподвижного сиденья. Захотелось слезть, размяться. И в этот момент слух уловил – в норе осыпалась земля. Я замер. И только сердце готово было выпрыгнуть из груди. Прежде чем увидел, ощутил всем своим существом: кто-то затаился у выхода. Через минуту-другую показалась голова барсука. Сам же он оставался невидим. Поводив носом из стороны в сторону, голова скрылась. Так повторялось много раз. Я уже потерял надежду увидеть зверя, но, видимо, духи леса сжалились надо мной, и через какое-то время барсук показался весь. Таких больших мне еще не доводилось видеть. Это был поистине великан подземного городка. Постояв немного у норы, он быстро скрылся в ней. Последними словами мысленно ругал себя за то, что не выстрелил сразу. А зверь, словно насмехаясь над незадачливым охотником, больше не выходил. Томительные минуты ожидания казались нескончаемыми. Потом слух вновь уловил шорох, и на поверхность высунулась голова барсука. Все повторялось, как первый раз. Когда голова появилась в очередной раз, выстрелил – зверь исчез. Спрыгнув на землю, достал из рюкзака фонарик и поспешил к норе. Посветив внутрь, увидел ход, на протяжении двух метров наклонно уходящий вниз и заканчивающийся площадкой, от которой вправо и влево отходили две норы. На изгибе левой виднелся кончик хвоста лежащего за поворотом барсука. Смертельно раненый зверь успел нырнуть в спасительные катакомбы. Теперь я ругал себя за поспешный выстрел. За то, что не хватило выдержки дождаться, когда барсук полностью покажется на поверхности.

Центральный ход был достаточно широкий, чтобы в него можно было залезть. Видимо, когда-то это было логово волков, а потом здесь поселились барсуки. Скинув курточку и вытянув вперед обе руки, с включенным фонариком стал протискиваться в подземный лабиринт, стараясь как можно быстрее заполучить долгожданный трофей. Сравнительно быстро достиг площадки. Одной рукой дотянулся до задних лап барсука и, отталкиваясь другой с зажатой в ней фонариком, попятился назад. Сделать это оказалось непросто. Протискиваясь в нору, я сползал по наклонной вниз, теперь же двигаться предстояло вверх, да еще вперед ногами. Свитер стал цепляться за выступающие корни, неровности свода, препятствуя продвижению назад. Осознав драматизм ситуации и испугавшись, рванулся из норы, упираясь обеими руками. Завернувшись валиком, одежда сыграла роль уплотнителя, наглухо закупорив меня в норе. Кровь ударила в голову, зазвенело в ушах, стало не хватать воздуха, а в глазах замелькали черные мошки. За какие-то мгновения вся моя недолгая жизнь промелькнула перед глазами. «И найти-то сразу не найдут. Никому ведь не сказал, куда еду», – словно молотком долбанула мысль.

Точно не помню, терял ли я сознание, но какое-то время находился в забытье. Потом пришло осознание того, что мне никто кроме меня самого, не поможет. Немного успокоившись и отдышавшись, стал прокручивать в уме варианты, как выбраться из западни. Главное, поправить, развернуть одежду. А для этого надо было просунуть руку за спину. Сделать это в норе было невозможно – слишком тесно. Оставалось одно – снова ползти вниз до площадки. Собравшись с духом, двинулся в глубину. На развилке нор развернул руку, поправил одежду, затем медленно стал пятиться назад. Сантиметр за сантиметром, постоянно поправляя и сглаживая складки одежды, полз к выходу. Лишь когда коленями почувствовал площадку перед норой, рванулся наружу. Здесь все так же, безучастно ко всему, светила луна. Изредка где-то ухала сова. Ничего не изменилось вокруг, будто время остановилось. Мне же показалось, что с того момента, как я залез в нору, прошла вечность.

Дома я взвесил барсука, он оказался рекордсменом из всех добытых ранее – более двух пудов.

А случай этот стал для меня поучительным примером на всю жизнь. Своего рода девизом: «Прежде чем что-то сделать – хорошенько подумай!».

БЕЛЫЙ

Он появился на свет теплой июньской ночью. Точно в срок, назначенный природой. Появился, чтобы продолжить род благородных оленей, существующий уже миллионы лет. Мать-маралуха, тщательно вылизав его, незаметно исчезла. Мараленок даже не успел заметить, как и когда. Первым его порывом было найти ее. Но, подчиняясь инстинкту самосохранения, не зная почему, забился под низко нависшие лапы ели. Свернулся в комочек и замер неподвижно. Все, что окружало его – деревья, трава, камни – казалось враждебным. Все запахи были чужими. Он хорошо запомнил только мать. Ласковые прикосновения языка, ее голос и неповторимый родной запах. Внутренне сжавшись от страха и настороженно прислушиваясь, мараленок с нетерпением ждал ее. Порой ему казалось, что он слышит шаги. Ему нестерпимо хотелось вскочить и бежать под защиту матери. Но проходили томительные минуты, и он понимал, что ошибся, и вновь замирал в нескончаемом ожидании. В какой-то момент к уже знакомым прибавился едва уловимый, но такой нестерпимо удушливый запах. Еще не понимая почему, мараленок испытал ни с чем не сравнимый страх. Плотнее прижался к земле, стараясь быть как можно незаметней. Затем он услышал шаги, но это были шаги не его матери и голоса резкие и чужие:

– Петрович, как думаешь, может отсюда пустить встречный пал? Склон южный – высох хорошо. Огонь возьмется дружно, и к тому времени как подойдет пожар, здесь уже все выгорит и будет минерализованная полоса.

Егерь обращался к крепкому, подтянутому, с густой проседью в усах и бороде, мужчине лет пятидесяти пяти, который стоял на скалистом гребне хребта, разделяющим две пади, и задумчиво глядел на восток – туда, где вставало солнце. Сквозь густую завесу дыма виден был только мутный диск:

– Сколько леса, ягодников погорит, а зверя, птицы, другой живности и не счесть, – как бы не слушая, о чем говорит ему егерь, произнес он. – Слышь, Александр, о чем толкую. Я бы тем, кто пускают палы, губят лес и все живое, давал бы пожизненный срок. Чтобы другим неповадно было. Пусть бы всю жизнь сажали лес своими руками, восстанавливая урон. – А пал встречный пустим отсюда, лучшего места не найти, это ты верно говоришь.

– Петрович! Смотри, чудо, какое – заяц белый. На дворе лето, а он еще не вылинял. – Александр указывал рукой под соседнюю ель, на белеющий сквозь густые ветви комочек.

– Пугнуть его надо, Александр, а то погорит, как пал пустим. Видишь запал, крепко … – не закончив фразу, Петрович на полуслове смолк. Треща валежником и громко храпя, на поляну выметнулась маралуха. Подняв загривок и приложив уши, она вплотную подступила к людям, делая выпады в их сторону. – Поберегись! Зашибет! – крикнул Петрович, отступая за ствол дерева. А из-под ели, навстречу матери, выскочил мараленок. Маралуха, не задерживаясь на поляне, повернула назад, уводя за собой сына.

– Вот так кино, – произнес егерь, вытирая выступившую на лбу испарину. – Думал, точно зашибет, бешенная. А заяц-то мараленком оказался. Я такого белого первый раз вижу, – продолжал возбужденно говорить Александр.

– Мать есть мать, – отозвался Петрович. – А мараленок – альбинос. Редко, но такое встречается в природе. Трудно ему жить придется, уж больно приметный, – добавил он.

Прошел год. Весна уходила, уступая дорогу лету.

Александр с Петровичем, выполняя биотехнические мероприятия, развозили и разносили по солонцам соль. Подсаливали старые, делали новые. С очередной ношей соли поднялись на скалистый водораздел, где в прошлом году бушевал пожар. В северной его части, не захваченной пожаром, уже несколько десятков лет был хороший солонец. Со всей округи копытный зверь приходил сюда весной утолять солевой голод. Присев на поваленное дерево, мужики отдыхали. На восток – сколько хватало глаз – тянулась гарь. Скелеты обгоревших деревьев, падая, переплелись и некоторые зримо напоминали кресты. Не пели и не гнездились здесь птицы, не заходил сюда зверь. Только ветер резвился в горельнике, изредка роняя на землю обожженные огнем стволы.

– Сколько зла природе приносит человек. Пожарами. Рубит кедрачи, боры заповедные, что когда-то деды для нас сохранили. Живет одним днем. Не думает, что будет завтра, как будут жить внуки. Алчные стали по натуре, все ради наживы. Ничего не осталось святого, – как бы высказывая мысли вслух, трудно говорил Петрович. – Пошли, Александр, тошно смотреть на это кладбище.

Не доходя до солонца метров двести, шедший впереди егерь остановился.

– Падалью откуда-то несет, – пояснил он причину остановки подошедшему Петровичу. Очередной порыв ветра принес тошнотворную волну разлагающейся плоти. Пройдя по ветру метров семьдесят, на зверовой тропе, ведущей к солонцу, увидели труп маралухи, шею которой перехватывал стальной тросик.

– Едриттвою в кандибобер! – выругался Петрович. – Ты посмотри, что творят ироды! Сгубили матку ни за понюх табаку. В свое время и я бил зверя на осеннем промысле ради пропитания. Пантачей бил на солонцах, но ведь то другое: панты, мясо – все в дело. А эти петли ставят весной, да еще гноят зверя.