Калиакрия (Собрание сочинений)

Собрав у острова Парос флотилию, он взял курс на Кастель-Россо. Утром 24 июня Качиони внезапно высадил на берег острова десант и начал штурм крепости. Вначале, как и подобает в таких случаях, крепость подверглась жестокому многочасовому обстрелу. Этого оказалось более чем достаточно. К середине дня престарелый гарнизон спустил флаг. Переговорщиком они выслали местного митрополита, которому не без труда удалось убедить Качиони не резать головы сдавшимся. Нехотя Качиони пообещал никого не убивать.

После чего турки с облегчением передали ему ключи от крепости и открыли ворота. Но Качиони не был бы Качиони, если бы не нашел способа, хоть как-то унизить своих заклятых врагов. Выходящих из крепости стариков-отуряков прогнали под склоненными греческими саблями. Старые янычары плакали от позора.

– Чтобы никогда не забыли победоносное наше оружие! – громко смеялся старый корсар, плюясь в их сторону.

Надолго задерживаться у острова Качиони не собирался. Весь порох, ядра и три десятка пушек были быстро погружены на суда. Большие крепостные пушки сбросили в воду. Сама крепость и городок при ней, между делом, основательно разграбили.

Это был уже откровенный вызов султану, и он не остался безнаказанным. Вскоре в Эгейском море появилась карательная турецкая эскадра. Поначалу она была небольшая, но к концу лета турки нарастили силы и эскадра уже имела два десятка вымпелов. Теперь корсары гонялись за купцами, а турки за корсарами.

На отдых Качиони отводил свои суда на Мальту. Дело в том, что российским поверенным там был бригадир Антонио Псаро, старый соратник Какчиони еще по прошлой войне. Мальтийские рыцари были бедны, и все время клянчили в Петербурге деньги, против флотилии Качиони они, по этой причине, ничего против не имели.

– Да стойте, сколько хотите! – улыбался великий магистр Эмманюэль де Роан-Польдюк. – Ваша императрица так щедра, что мы и обретаемся ныне лишь ее милостью!

Встреча заклятых врагов была неизбежна, и она произошла 20 августа 1788 года, когда «Минерва» случайно столкнулась у острова Скарпента нос к носу с отрядом в восемь вымпелов. Встреча произошла неожиданно для Качиони и в самый неподходящий для него момент. Как раз перед этой встречей шторм разъединил флотилию и «Минерва» в одиночестве конвоировал два накануне захваченных приза с грузом кофе и пшеницы. Вождь корсаров в это время отдохновлялся в каюте с бутылкой анисовой водки-узо, запивая ее водой и неспешно заедая помидором.

– На горизонте паруса! Много парусов! Правят на нас! – внезапно раздалось сверху.

Как был в феске и босиком, Ламбро выскочил наверх. Фрегат тяжело валяло на послештормовой зыби.

– Это турки! – сразу определил Качиони, разглядев внезапно появившиеся на горизонте суда. – И кажется, нам от них сегодня не уйти! Они на ветре!

Пытаясь спасти трофеи, предводитель корсаров прокричал на призы, чтобы, находящиеся на них греки, уводили трофеи с места предстоящего сражения.

– У турок линейный корабль, фрегат и шесть кирлангичей! Это, как минимум, пятикратный пекревес! Спавимся ли? – вопрошали матросы, с тревогой глядя на приближавшихся турок и с надеждой на Качиони.

– Что головы повесили! Пятикратный перевес это же не десятикратный, а значит, будем драться! – кричал им со шканцев Ламбро. – Но вначале помолимся!

На «Минерве» готовились к решительному, и может быть последнему для себя бою.

– Ах, проклятые малаки! – внезапно затопал Ламбро босыми ногами. – Это уже слишком! Они хотят обогатиться за наш счет!

Турецкий командующий отделил три наиболее быстроходных кирлангича, которые на всех парусах устремились за убегающими призами. Остальные же развернули свои форштевни на «Минерву». Ближе к полудню ударили выстрелы. Сражение началось. Турки непрерывно маневрировали, стараясь взять «Минерву» в два огня, но ведомая рукой опытного кормчего, та уворачивалась от такого смертельного соседства. Спасало греков и неточная пальба турок, которые никак не могли пристреляться на стремительной короткой качке.

Как турки, так и греки палили, прежде всего, в рангоут. Турки делали это в надежде, что, повредив оный на фрегате, они затем возьмут его на абордаж, греки, в надежде, что получив повреждения в рангоуте, турки от них отстанут.

К вечеру море несколько успокоилось, и стрельба турок стала точнее. Все чаще кричали раненные, и летела во все стороны острая щепа от разбитых бортов.

– Если нас что еще и спасет, так это темнота! – с надеждой глядел Качиони на садящееся в море солнце. – Скорее! Скорее!

И вот солнце село. Над морем сразу опустилась темнота. Турки тоже стали палить все реже и реже, а потом совсем затихли, посчитав за лучшее дождаться утра и тогда довершить начатое.

На шканцах «Минервы» лихорадочно совещались, что делать дальше. Поначалу решили сжечь «Минерву» и уходить под парусами на лодках. Но тут же выяснилось, что крюйт-камера пуста, весь порох за день распалили.

Наскоро исправив повреждения, стараясь не шуметь, Качиони начал потихоньку отрываться от турок. Вот силуэты их судов и фонарей на них стали бледнее, вот их уже совсем не стало видно. Теперь только вперед, чтобы успеть за темное время уйти как можно дальше!

Утром турок на горизонте уже не было. Корсары приободрились.

– Каковы потери? – справился предводитель.

– Один мертв и четыре ранены. Еще один возможно к вечеру представится! – доложили ему.

– Легко отделались! – перекрестился корсар.

– А хорошо мы османам вчера дали! Будуть помнить! – хохотали корсары – А то губу раскатали – Качиони им подавай!

В письме князю Потемкину Качиони докладывал: «…Близ острова Скарпанта, где, случившись один без моей флотилии только с двумя призами, встретился с восемью турецкими военными судами. Из которых три отделились тогда, чтобы догнать и те мои два приза, а с прочими пятью от полудня до наступления ночи непрерывно сражался и защищался, и напоследок турки сбиты и замешаны, что едва могли направить парусы и обратиться с немалым убытком в бег; с моей же стороны последовала очень малая потеря…»

В конце 1788 года Качиони предпринял со своей флотилией рейд к самим Дарданеллам.

– Мы причешем турок своим гребнем так, что не оставим ни одного волоса!

Итогом этого рейда стал захват девяти больших груженных зерном судов. Мелких захвачено было столь много, что их просто сжигали. Морские пути опустели. В турецких портах царила паника. Никто не желал идти в море. Мгновенно подскочили цены на хлеб в Константинополе.

– Наш Качиони довольный страх в турках посеял! – потирал руки довольный Зборовский. – То ли еще дальше будет!

Помогая отважному корсару, генерал слал ему припасы и деньги в Триест. Однако вскоре восторг у Зборовского поубавился.

Дело в том, что постоянные нападения корсаров Качиони на суда нейтральных государств возмутили Екатерину, так как послы резонно заявляли, что все нападавшие имели на мачтах Андреевские флаги. А потому императрица выразила свое недовольство:

– Что же о нас подумают в Европе, будто мы пираты какие! Качиони с дружками грабят всех, кого ни попадя и делают это под флагом Андреевским, имея на руках наши патенты. Ежели так будет продолжаться и далее, то скоро флаг наш будут в державах европейских почитать за пиратский! Такого быть не должно и безобразия следует прекратить немедля!

Чтобы образумить азартных греков в Ливорно отбыл капитан генерал-майорского ранга Семен Гибс, моряк опытный и человек решительный. Перед отъездом его напутствовал вице-президент адмиралтейств-коллегии граф Чернышев. Сидя на своем знаменитом стуле-пеньке, среди клеток с кенарями, он был лаконичен:

– Образумь и внуши!

На груди Гибс вез высочайший указ «для прекращения притеснений, оказываемых подданным нейтральных держав арматорами, плавающими под русским военным флагом». Помимо этого, Гибсу были дадены и особые правила для «партикулярных корсаров» специальные правила с приложением переводов этих правил на французский, итальянский и греческий языки.

«Турецкие пленные преклоняются перед Кацонисом»

Узнавши о бесчинствах Качиони на морских дорогах, разгневался и Потемкин, велевший Качиони прибыть к нему для объяснений. Дорога от Петербурга и Очакова до Ливорно не слишком близкая. И пока капитан генерал-майорского ранга Гибс и потемкинский курьер тряслись на перекладных, Ламбро Качиони, в какой уже раз вычищал дороги Средиземноморья от всех встречных, невзирая на флаги и угрозы.

С наступлением осени и периода штормов Эгейское море, однако опустело, и ловить там стало некого. Настало время и Качиони возвращаться в Триест, чтобы ремонтировать изношенные суда, а заодно держать ответ перед местными банкирами.

Но прежде Триеста флотилия зашла в Зант, где ее восторженно встречали местные греки.

– Ламбро! Ламбро! – неслось отовсюду. – Ты наш герой! Ты наш Геракл! Счастлива Эллада, имея такого сына!

Ламбро скоромно улыбался. В душе же его переполняла гордость. Весной он уходил в море всего на одном судне, а осенью возвращается, имея полтора десятка вымпелов. Помимо этого, все ушедшие с ним в море уже стали весьма состоятельными людьми, получив немалую долю с награбленного.

Однако, когда веселье и празднование прибытия флотилии было в самом разгаре, к Ламбро подошел некий господин и положил руку на плечо.

– Имею к вам письмо от его сиятельства графа Моцениго! – сказал господин.

У Качиони дернулось лицо. Ничего хорошего от Моцениго он не ожидал, и не ошибся. В присланном пакете значилось, что императрица Екатерина весьма раздражена его, Качиони, поведением и сильно на него сердится, а потому отныне должен Качиони подчиняться генералу Зборовскому, который отныне ему своевольничать не даст. За там прибыл и потемкинский курьер с повелением прибыть под Очаков. Кроме того, корсар должен был вернуть обратно и все награбленное у рагузских купцов. Последнее было для Ламбро самым обидным.

На словах курьер сообщил, что в настоящее время в Сиракузах формируется еще одна флотилия, казенная, с которой ему и следует соединиться. А помимо всего прочего, там же в Сиракузах начала заседать комиссия во главе с контр-адмиралом Гибсом, рассматривающая все приходящие на него, Качиони, жалобы. Для корсара все это было настоящим ударом. Поэтому в своем письме Мордвинову он даже не стал скрывать раздражения и обиды: «…Что я, как выше значит, впал было в несчастие, причина главная греки. Греки! И из оных господа Псаро и Моцениго сии искали всегда поглотить меня и за что! Единственно по ненависти, что я, не имея ни одной казенной копейки, сделал таковые дела, как выше значит, а они, употребя немалые тысячи казенных денег на вооружение судов ничего не сделали и в Архипелаге поныне не были».

Едва прибывшие в Триест суда зашли в гавань, то были немедленно поставлены в обязательный для всех карантин. У карантина уже теснились кредиторы Качиони. Среди них выделалась богатая карета банкира Каваллара, которому не терпелось добраться до обманщика Качиони.