Корфу (Собрание сочинений)

Фрегат внезапно провалился носом вперед, и Шостак с трудом удержался на ногах. Приступ морской болезни заставил пошатнуться и ухватиться за планширь. Фрегат снова ушел носом вниз, корма задралась, и капитан-лейтенанта швырнуло вперед. Палуба под ногами вздымалась и кренилась одновременно, так что устоять на ногах не было никакой возможности, но если матросы могли позволить себе передвигаться на карачках, то командир был обязан твердо стоять на ногах, чего бы это ему ни стоило.

– Как слушается руля?

Рулевой для пробы переложил на пару румбов, скривился, услышав хлопанье паруса, и завертел штурвал обратно.

– Хорошо! Зажимает, но самую малость, ежели бы немного на ветер, совсем хорошо бы было!

– И так сойдет!

Чтобы отвлечься от подступающей к горлу тошноты, Шостак смотрел, как мечется стрелка в матке нактоуза, пытался учесть смещение под ветер и скорость фрегата. Но сложить все воедино никак не удавалось. Шторм с каждой минутой усиливался и усиливался.

Так проштормовали почти двое суток. Едва ветер немного спал, командиры начали докладывать Ушакову, что у кого приключилось. На «Святой Троице» был поврежден руль, на «Марии Магдалине» и других судах сильная течь.

В эпоху парусного флота льяльные воды вообще были неизбежным злом, так как герметичности корабельного короба добиться было невозможно. Щели в обшивке все время расходились от ударов волн. Порой уровень воды достигал 2–3 футов, а то и больше. По этой причине во время штормов команды были обречены на каторжные шестичасовые вахты у цепных помп. Так было и в этот раз.

Затем над «Павлом» подняли сигнал вызова капитанов на совет. Посовещавшись, Ушаков обошел шлюпкой все корабли и лично их осмотрел. Настроен вице-адмирал был мрачно, еще бы, только вышли в море и такая незадача. Но делать нечего. Пришлось «Троицу» с авизо «Ириной» под началом Овцына возвращать в Севастополь на ремонт. Остальным же чиниться прямо в море.

Подняв паруса, эскадра продолжила путь к румелийским берегам. Утром 22 числа с салинга фрегата «Счастливый» прокричали:

– По курсу вижу берег!

– Это мыс Эмине! – сразу же уточнили штурмана. – А на зюйд-вест виден Сизеболи. А к зюйд-осту мыс Центавр!

Не доходя Босфора, эскадра легла в дрейф в ожидании возвращения из Константинополя авизо «Панагия». Наконец из пролива показался авизо. На нем Тизенгаузен и чиновник нашей миссии.

– Ваше превосходительство! – доложились они Ушакову. – Султаном Селимом дано разрешение на вход в проливы!

– Тогда не будем задерживаться! – махнул рукой вице-адмирал. – Поднимай паруса!

Впереди по сторонам узкой щели пролива высились его безмолвные сторожа – крепости Пойрас и Карибше.

На входе в Босфор эскадру встретил порывистый нордовый ветер. Один за другим корабли клали якоря в столь непривычном для них месте.

Едва Селиму доложили о появлении русских кораблей, тот радостно потер ладони:

– А теперь по нашему древнему обычаю посадите посла франков в Семибашенный замок на самую тяжелую цепь! Впереди у него теперь целая вечность!

Когда бедного посла тащили на веревке в тюремный замок, толпы народа осыпали его проклятьями и плевали вслед. Увы, но такова была доля многих дипломатов в Турции.

…Корабли Ушакова уже подходили к босфорским кручам, когда император Павел подписал полномочия послу Томаре на заключение договора с Турцией.

В те дни в турецких верхах произошла весьма значимая рокировка, вместо престарелого Изет Мегмет-паши новым великим визирем был назначен молодой и деятельный Юсуф-Зея-паша, давно известный своими симпатиями к России. Это был знак Петербургу и там его поняли.

* * *

В полдень 25 августа 1798 года российская эскадра при легком попутном ветре вошла в пролив. Медленно один за другим линейные корабли России втягивались в узкие каменные врата. И офицеры, и команды не сводили глаз с окрестных берегов, зубчатых крепостей и селений. Вот он – Босфор, желанный трофей прошлой турецкой войны, престол великой Византии и мечта российских политиков! Как странно, что на сей раз Андреевский флаг приветствуют здесь не калеными ядрами, а несмолкаемым салютом и криками радости.

Из воспоминаний Егора Метаксы: «Мы сидели все в кают-компании и завтракали. Как вдруг восклицания: “Царьград! Царьград!”, часто повторенные наверху матросами, заставили нас взбежать поспешно на шканцы. Какое зрелище поразило вдруг глаза наши! Нет! Ничто не может быть прелестнее, величественнее и живописнее вида Константинополя…»

Константинополь открылся сразу в великолепии Святой Софии, убегающих вверх кварталов, обилия кипарисов. Воды пролива были заполнены снующими лодками, играющими дельфинами и множеством птиц. С палуб офицеры и матросы с интересом разглядывали берега. Проходя мимо султанского дворца, на кораблях посылали матросов по вантам. С берега янычары били в литавры и в барабаны, что-то кричали. Султану наши палили, как и положено по морскому уставу, 21 залпом.