Расстрельное дело наркома Дыбенко

И.д. Начальника штаба Генерал-майор Бонч-Бруевич».

По факту беспорядков на линкоре «Гангут» было проведено расследование, которое выявило серьезные упущения в действиях офицерского состава корабля. В ходе расследования обстоятельств дела 95 матросов было арестовано, 34 из них привлечены к суду. 26 матросов были приговорены к каторжным работам на срок от 4 до 15 лет, а 8 матросов судом были оправданы. Приказом командующего Балтийским флотом были объявлены взыскания и командному составу.

Из воспоминаний кандидата исторических наук Н. Красильникова: «Я пришел на флот в 1938 году. Первую морскую практику проходил на линкоре “Октябрьская революция” – такое имя получил “Гангут” в 1925 году. В первые же дни нам, молодым курсантам, рассказали о волнениях на корабле в 1915 году. Участников тех событий на “Октябрьской революции” уже не было, а вот в нашем военно-морском училище такие ветераны еще были. В минном и торпедном классах демонстрантами (лаборантами) служили двое старшин (помнится, Кабанов и Баранов, мы их часто путали), активные участники бунта, избежавшие, однако, ареста и суда. Они долго не хотели говорить о “Гангуте”, считая, что в газетах, журналах и книгах искажается правда о тех событиях.

– Не было никакого революционного восстания, никакой партийной ячейки, – говорили они. – Брожение было, команды не выполнялись, офицеров били, но не сильно. А всего нас бунтовало человек 100–150 из тысячной команды. Большинство матросов пошло на камбуз, взяли хлеб, чай и пошли спать, пока на корабле не сыграли общий сбор».

Ну а теперь посмотрим, как в своих мемуарах Дыбенко описывает то, как он «возглавил восстание» на линкоре «Павел Первый» в поддержку восстания на «Гангуте»: «В ночь на 18 ноября (откуда Дыбенко взял эту дату, совершенно непонятно, т. к. на самом деле “буза” произошло вечером 19 октября. – В.Ш.) на броненосце “Император Павел I” по инициативе товарища Марусева и моей было созвано собрание в броневой палубе всех активных работников среди моряков. В 2 часа ночи на собрание явилось до 130 человек. Кроме того, у орудий, пороховых погребов, винтовок, на телеграфе, у машин и в походной рубке были поставлены свои люди. Ключи от погребов, где хранились револьверы, были в наших руках. По радиотелеграфу была установлена связь с “Гангутом”, телефонную связь держали с броненосцами “Андрей Первозванный” и “Цесаревич”. Там в эту ночь тоже происходили собрания. Мы должны были решить: присоединиться ли к “Гангуту” и поднять всеобщее восстание или пожертвовать командой “Гангута” и выждать более удобного момента? Мнения разделились. Мое предложение – немедленно приступить к активным действиям, уничтожить офицерский состав и поднять всеобщее восстание – было большинством отвергнуто. Принято предложение товарища Марусева: выждать, установив тесный контакт с Кронштадтом и петроградскими организациями. Свое решение мы передали на другие корабли. Однако тут же написали воззвание: оказывать активное противодействие при арестах. Принятое решение и написанное воззвание в корне противоречили друг другу. Спор между собравшимися обострялся и затягивался. Время приближалось к побудке. Кроме того, наше собрание могло быть ежеминутно открыто, тем более, что дежурным офицером в эту ночь был лейтенант Ланге. В 5 часов утра собрание разошлось. Команды на кораблях были наэлектризованы. Можно было ожидать дезорганизованных выступлений. Однако уже к вечеру 19 ноября повстанцы на “Гангуте” были арестованы и под усиленным конвоем жандармов отправлены на берег. Ждали арестов и на других кораблях. У нас на корабле было арестовано только два человека – Марусев и Ховрин. Это объяснялось тем, что многие из офицеров были против арестов, они считали, что аресты могут вызвать общее восстание».

Лихо закрутил Павел Ефимович! Если верить его словам, то на сутки раньше погрузки угля на «Гангуте», он, Дыбенко уже знал, что там начнется большое восстание, так как на «Гангут» вовремя не завезут макарон, которые гангутцы очень любят. Не очень верю я и в то, что на боевом корабле ночью в каком-то закутке может собраться чуть ли не четверть команды и заседать несколько часов. Для этого надо, чтобы на корабле вообще отсутствовала дежурно-вахтенная служба и офицеры отстранились от выполнения своих обязанностей, чего по определению не могло иметь место в российском флоте, да еще во время войны. А где были вахтенный офицер корабля, дежурный по низам и т. д.? А как же командир, который, по свидетельству того же Дыбенко, каждую ночь обходил весь корабль и проверял кубрики на наличие команды? Неужели и он не заметил отсутствия сразу 130 человек? В целом все написанное Дыбенко выглядит фантастично.

Ну, ладно, допустим, каким-то образом, матросы все же собрались, чтобы обсудить волнующие их вопросы. Но для чего выставлять людей к погребам, у машин и т. д.? Еще никто ничего не решил, никто ничего толком не знает и не понимает. Но кто-то без согласия «братвы» уже до собрания единолично принял решение о готовности к мятежу и даже начал претворять этот план в жизнь. Кто же мог приказать команде исполнять его приказы и вместо сна торчать у орудий, одновременно скрываясь от глаз начальства. Да и зачем их сторожить? Неужели их могут унести или выбросить за борт? Это полный бред.

Далее Дыбенко утверждает, что именно по его приказу телеграфисты «Павла» установили связь с «Гангутом». Если это так, то можно представить, какой кабак творился в телеграфной рубке на образцовом «Павле», а ведь это строго режимное помещение, куда вход посторонним заказан, а каждая телеграфная передача фиксируется и заносится в журнал телеграфной связи. Ведь в разгаре война, и враг не дремлет. Неужели на «Павле», в отличие от всего остального Балтийского флота, где связь находилась под строжайшим контролем не только органов контрразведки, но и лучшей на тот момент в мире службы связи во главе с капитаном 1-го ранга Непениным, все было так запущено? Не верю!

Казалось бы, кто мог подтвердить, давал ли тогда в реальности какие-нибудь команды на «Гангут» Дыбенко. Но вот незадача: матрос с «Гангута» Д.И. Иванов, оставивший мемуары об этом мятеже, оказалось, отвечал именно за связь с другими кораблями… Вот что он пишет: «По поручению Полухина распоряжения восставшим передавал машинист Павел Петров… Увидев меня, Петров крикнул:

– Бери, Иванов, людей – и на бак, сигнальте кораблям!

Я вбежал на бак, ударил в колокол, Талалаев с Питляком (матросы “Гангута”. – В.Ш.) стали кричать в мегафон:

– “Гангут” восстал! “Гангут” восстал! Власть в наших руках. Присоединяйтесь к нам, павловцы! Присоединяйтесь, рюриковцы! Все присоединяйтесь!

Сменяя друг друга, мы долго звонили, долго кричали, но Гельсингфорсская бухта не отзывалась. Словно и не стояли здесь корабли 1-й и 2-й бригад. Подавленными спустились на кормовую палубу…»

Конечно, Иванов с сотоварищами в данном случае действовали как настоящие провокаторы, обманывая команды других кораблей, будто у них произошла не «буза» из-за макарон, а самое настоящее восстание. Я уже не говорю, о том, что они якобы уже захватили власть на корабле, которую, как нам известно, никто вообще не собирался брать. Но речь наша сейчас все же о Дыбенко, который, обманывая своих читателей, нагло врет о том, чего никогда не было. Ведь если не было никакой связи с «Гангутом», то вообще непонятно, зачем собирались 130 человек глубокой ночью накануне «макаронного бунта»?

Перед нами еще одни любопытные мемуары «Балтийцы идут на штурм!» известного матроса-большевика с дореволюционным стажем Н.А. Ховрина. Для нас они интересны тем, что Ховрин и Дыбенко служили на одном корабле. Но удивительно, что фамилию такой яркой личности, как Павел Ефимович, Ховрин, рассказывая о годах службы на «Павле Первом», упоминает только один раз, да и то не слишком лицеприятно. О себе Ховрин при этом пишет как об одном из руководителей корабельного подполья вместе со своим другом матросом Марусевым. Факт того, что именно Ховрин и Марусев были в рядах главных заговорщиков на «Павле», признает и Дыбенко. Однако, в отличие от Ховрина, к этим двум вожакам Дыбенко добавляет и третьего – себя.

Странная ситуация: Дыбенко утверждает, что являлся руководителем корабельного подполья, а те вроде как его и не замечают. Как же так, как могли они не заметить рядом с собой такого пламенного революционера и вожака матросских масс? Дело в том, что Дыбенко был действительно весьма известен на «Павле Первом», но не как революционер, а как пьяница и дебошир. Именно поэтому такие признанные «авторитеты», как Ховрин и Марусев, к своим делам его близко не подпускали.

Реальность «бузы» на «Павле» в 1915 году не признал даже известный своей тенденциозностью историк революционного движения в российском флоте С.Ф. Найда. Скорее всего имела место ночная сходка нескольких матросов, на которой якобы звучали антиправительственные лозунги (версия историка С.Ф. Найды, да и то лишь со ссылкой на воспоминания Дыбенко). Здесь тоже много неясностей. Неужели собравшиеся в каком-то трюме матросы наперебой выкрикивали антицарские воззвания и вовсю горланили революционные песни? Если все обстояло именно так, то в своем ли уме они были? Ну, собрались, ну, пошептались, и тихонько разошлись. Впрочем, нет никаких свидетельств, что ночные бдения нескольких матросов на самом деле имели революционный оттенок. Известно лишь то, что они нарушили распорядок дня и ночью где-то собрались гурьбой – вот и все. А раз так, то почему бы не предположить, что собравшиеся старослужащие-«годки» могли просто организовать себе ночной ужин с распитием горячительных напитков (как это, кстати, нередко бывало и в советские времена). Затем они были застигнуты на месте преступления и подвергнуты наказанию за нарушение дисциплины.

Заметим, что, в отличие от Дыбенко, в своих мемуарах тот же Ховрин ни словом не обмолвился и о «тайной вечере» на «Павле» то ли в ночь на 18, то ли в ночь на 19 октября 1915 года. А ведь, по словам Дыбенко, именно Ховрин, Марусев и Дыбенко были инициаторами этого ночного сборища, которое Дыбенко гордо именует «восстанием». Ховрин в своих воспоминаниях, разумеется, пишет о массовом недовольстве матросов на «Гангуте», но однозначно утверждает, что на «Павле», обо всем случившемся они узнали значительно позднее, да и то лишь отрывочно, так как пользовались лишь слухами. Вот ведь как получается: один вожак подполья чуть ли не руководит неким восстанием, а второй в тот момент не имеет об этом ни малейшего представления!

Итак, Дыбенко принять участие в «бузе» 1915 года на «Гангуте» не мог. И все же Дыбенко сумел до революции реально отметиться в матросском подпольном движении, впрочем, совсем не так, как ему бы хотелось рассказать в своих поздних воспоминаниях.

* * *

В своих мемуарах П.Е. Дыбенко пишет: «У нас на корабле было арестовано только два человека – Марусев и Ховрин». Если верить Дыбенко, двух руководителей корабельного подполья, Ховрина и Марусева, арестовали непосредственно после «бузы» на «Гангуте», т. е. в октябре 1915 года. Однако, как оказалось, один из арестованных, Ховрин, о своем аресте в октябре 1915 года ничего не знал и в своих воспоминаниях об этом аресте даже не вспомнил! Кому прикажете верить в данном случае? Может быть, Дыбенко что-то запамятовал или была причина, чтобы ввести заблуждение читателей? Как оказывается, причина для вранья у Павла Ефимовича имелась.

Для начала восстановим цепь событий. Итак, вскоре после инцидента на «Гангуте» линейный корабль «Павел Первый» совершил переход в Кронштадт на плановый ремонт. И Ховрин, и Марусев в это время как ни в чем не бывало продолжали службу на корабле.

Более того, Ховрин даром времени в Кронштадте не терял и занимался антигосударственной деятельностью. Из воспоминаний Н.А. Ховрина «Балтийцы идут на штурм!»: «Наша центральная пятерка поручила каждому члену партии через знакомых и родных узнать, что только можно о кронштадтских большевиках. Первым радостную весть принес нам матрос четвертой роты Василий Ломакин. На берегу он встретил своего двоюродного брата Федора, который тоже служил на флоте… Он сообщил, что на “Павел” придет представитель кронштадтского подполья… Кронштадтцы передали нам манифест Циммервальдской конференции и другие материалы… Стал известен нам и взгляд ленинцев на выход из войны: только превращение ее в войну гражданскую может дать демократический мир. Полученные материалы легли в основу нашей агитационной работы… Наконец, в один из вечеров Дмитриев и Марусев отозвали меня в сторонку и сообщили, что завтра на линкор придет представитель кронштадтской большевистской организации Иван Давыдович Сладков. Вести переговоры с ним поручалось мне… Основная цель визита Сладкова на наш корабль состояла в том, чтобы договориться о способах связи в дальнейшем, когда “Павел” вернется в Гельсингфорс. Мы просидели с ним часа два. Для маскировки на столе стояли чайник и кружки. Но чаепитием нам некогда было заниматься – мы составляли шифр. Так, крейсер “Рюрик” условились называть Антоном, линейный корабль “Гангут” – Гаврилом, крейсер “Диану” – Дашей. Фраза “мама жива и здорова”, например, обозначала, что в организации все обстоит благополучно… Шифр составили в двух экземплярах – один для Сладкова, другой для меня. Все черновики были тут же уничтожены. Сладков рассказал, что через несколько дней из Петрограда должны поступить прокламации, и обещал занести пачку к нам на корабль. В случае, если к тому времени “Павел” уйдет, политические листовки будут доставлены в Гельсингфорс».

Можно по-разному относиться к деятельности Ховрина, но следует признать, что он действительно был реальным вожаком матросского подполья на линкоре «Павел Первый», причем работал весьма активно. В воспоминаниях Н. Ховрина о его службе на «Павле», в отличие от воспоминаний Дыбенко, есть конкретные факты подпольной работы, которые напрочь отсутствуют в воспоминаниях последнего. Отметим, что в своих мемуарах Дыбенко именует матроса Марусева своим ближайшим соратником по революционному делу. При этом Дыбенко практически нигде не упоминает Ховрина. Самое интересное в том, что Марусев погиб в начале 1918 года и не мог свидетельствовать, чей же он в действительности был друг и соратник – Ховрина или Дыбенко. При этом именно Марусев в воспоминаниях Дыбенко – главный свидетель всех его дореволюционных подвигов. Что и говорить, брать в свидетели покойника – прием далеко не новый, хотя и не слишком убедительный.

Заметим, что после возвращения «Павла Первого» в Гельсингфорс на линкоре произошло весьма странное событие, главным действующим лицом которого на сей раз оказался именно Дыбенко.

Предоставим слово Н.А. Ховрину: «В это время произошло событие, которое едва не закончилось трагически. В центре его оказался матрос Павел Ефимович Дыбенко. Высокий, плечистый, быстрый в движениях, он отличался шумным и общительным нравом… По специальности Дыбенко был электриком, следил за исправностью электрических сетей. Имея доступ во все уголки корабля, он успел завести немало приятелей среди специалистов самых разных служб. Дыбенко смело и убедительно критиковал существовавшие порядки. Он мог бы стать прекрасным большевистским агитатором. Но нас смущало одно обстоятельство – уж слишком открыто выражал он свои мысли. Порой ругал царя и правительство со всеми его министрами даже в присутствии малознакомых людей. Бывало даже, вступал в споры с офицерами, в присутствии непроверенных людей позволял себе нелестно высказываться о командовании. Из-за этого мы воздерживались давать ему какие-либо поручения. Однажды декабрьским вечером Дыбенко вернулся на корабль из увольнения очень возбужденным и начал собирать вокруг себя матросов. Через некоторое время ко мне прибежал взволнованный Марусев. С трудом переводя дыхание, он сказал:

– Срочно собирай центральную пятерку!

– А что случилось?

– Дыбенко агитирует матросов начать сегодня восстание.

От этой новости я чуть не сел на палубу. Звать команду к неподготовленному выступлению – значило бессмысленно подставить людей под пули, обречь восстание на неизбежное поражение. Я помчался по кубрикам, разыскал Дмитриева, Чистякова, Чайкова и других членов комитета. Мы подошли к группе, в центре которой находился Дыбенко. Он рассказывал, что побывал в “Карпатах” (так у нас называли скалистое место за городом, где обычно собирались матросы, желавшие быть подальше от глаз начальства). Дыбенко говорил, что в “Карпатах” состоялось собрание военных моряков. Оно постановило сегодняшней ночью подняться на всех кораблях и освободить ожидавших суда матросов “Гангута”. Мы видели, что идея пришлась многим по душе. Даже отдельные члены нашей организации поддержали мысль о восстании. Эти горячие головы могли наломать немало дров. Некоторые из них предлагали не дожидаться ночи, а начать действовать немедленно. С большим трудом нам удалось унять разгоревшиеся страсти и уговорить матросов подождать, что скажут представители всех рот корабля. Созывать многолюдное собрание было, по меньшей мере, неосторожно. Однако в сложившейся ситуации мы, скрепя сердце, вынуждены были пойти на это. Собраться договорились на броневой палубе. После отбоя пробирались туда с большой осторожностью, торопливо спускались в единственный люк. Когда пришли все, выделили товарищей, которые в случае опасности должны были предупредить нас, и собрание началось. Дыбенко изложил суть дела. В заключение сказал, что первым выступить предстоит экипажу нашего линкора. На вопросы, кто присутствовал на сходке в “Карпатах”, Дыбенко не мог ответить толком. Разогрелись ожесточенные споры. Решить задачу было сложно. Если восстание на других кораблях в самом деле начнется, то мы не имели права остаться в стороне, обязаны были выступить вместе со всеми. Если же это была затея лишь группы не в меру горячих голов, то, поднявшись, мы подставим под удар сотни матросов, провалим с таким трудом налаженную организацию. Представители рот, в конце концов, поддержали точку зрения комитета – сейчас не выступать. Расходились не спеша, по одному, по двое. Вышедший за мной Дмитриев заметил:

– Больше никакой такой неосторожности допускать нельзя! Стоило только одному шпику выследить нас и захлопнуть люк, как весь актив очутился бы в мышеловке.

Он был прав. Но, к счастью, все обошлось благополучно. Я думаю, что никто из матросов не заснул в ту тревожную ночь. Лежали молча, чутко прислушиваясь – не донесутся ли звуки выстрелов с соседних кораблей. Однако на рейде было спокойно.

Прошло утро, за ним день – никаких событий. Члены нашей организации, увольняющиеся на берег, получили задание разузнать все, что возможно, о собрании, которое, по словам Дыбенко, происходило в «Карпатах». Выяснить ничего не удалось. На Дыбенко стали смотреть косо. Не знаю, как сложились бы наши отношения с ним дальше, но вскоре он был отчислен в батальон морской пехоты, направляемый на фронт. Я вспоминаю об этом вовсе не для того, чтобы как-то опорочить человека, который впоследствии так много сделал для революции, стал одним из крупных военачальников Красной Армии. Мне и самому приходилось впоследствии работать с Дыбенко бок о бок, и действовали мы дружно. Скорее всего, тот случай был следствием нетерпеливости и горячности Дыбенко, который, не подумав, как следует, решил своим вмешательством ускорить события, поднять матросов “Павла”, а там, дескать, и весь флот поддержит…»

В своих воспоминаниях Н.А. Ховрин, разумеется, смягчает формулировку истинного отношения к Дыбенко и затеянной им провокации, но это ему до конца не удается. Если внимательно прочитать написанное Ховриным, то получается, что Дыбенко, которого не подпускали к серьезной подпольной работе, так как не доверяли, решил перехватить инициативу и фактически придумал мифическое совещание, чтобы самому встать во главе очередной «бузы» на «Павле». При этом Ховрин пишет, что никакой закадычной дружбы Дыбенко с Марусевым не существовало и в помине. Более того, именно благодаря активным действиям Ховрина и Марусева удалось вывести на чистую воду Дыбенко, как реального провокатора. После этого встал вопрос: что же делать дальше с провокатором Дыбенко? Думается, что его ожидал нож под ребро в трюме или падение ночью головой на лед с верхней палубы. По крайней мере Ховрин намекает на то, что он и его соратники горели желанием разобраться с провокатором.

Помимо воспоминаний Ховрина, относительно предательства Дыбенко дела революции есть и определенная информация в Интернете. Конечно, Интернет – это не источник, которому следует полностью доверять. Однако уж больно все сходится там с осторожными выводами старого большевика Ховрина.

Итак, источник http: //maxpark.com/community/129/content/5132365 пишет: «Дыбенко показал на допросе, что в мае 1915 года, когда он работал в машинном отделении корабля “Император Павел I”, у него была обнаружена нелегальная литература, и он был арестован. На допросах ему было сделано предложение офицером Ланге сотрудничать в охранном отделении. Ланге предупредил, что в противном случае Дыбенко будет предан военному суду за подготовку восстания на военном корабле. Дыбенко на предложение жандармского офицера ответил согласием, в результате до февральской революции он был связан с указанным офицером Ланге и выполнял задания охранки по освещению революционных матросов на кораблях Балтийского флота. В частности, по заданию охранки он вёл наблюдение за революционными матросами корабля “Император Павел I” Ховриным и Марусевым… В ноябре 1915 г. Дыбенко выдал охранке планы организации большевиков во флоте по подготовке восстания на линейном корабле “Севастополь”, им же выданы организаторы этого восстания Полухин, Ховрин и Сладков».

Разумеется, что Владимир Карлович Ланге не был жандармским офицером, а являлся штурманским офицером на линкоре «Павел Первый». Впрочем, вполне возможно, что, стремясь не допустить беспорядков, он вполне мог вербовать осведомителей. Конечно, это выглядит не совсем благородно, но после кровавых мятежей на «Потемкине» и «Памяти Азова» офицеры стремились хоть как-то себя обезопасить. Надо признать, что в сообщении из интернета есть явная ошибка относительно В.Ф. Полухина, на самом деле он служил на линейном корабле «Гангут», а после «макаронного бунта» был не арестован, а разжалован из унтер-офицеров в матросы и переведен в службу связи Белого моря.

В целом же данные интернета дополняют воспоминания Ховрина, что руководители реального матросского подполья на «Павле» никогда не доверяли Дыбенко и сторонились его.

Из воспоминаний Н.А. Ховрина «Балтийцы идут на штурм!»: «28 декабря вечером, уже после отбоя, я лежал в койке и читал книгу. Другие матросы укладывались спать. Неожиданно в каземат вошел наш ротный командир мичман Князев в сопровождении фельдфебеля. В визите командира не было ничего необычного. Он обязан был время от времени посещать нас, смотреть за порядком. Но то, что вместе с ним был фельдфебель, сразу насторожило. Пришедшие подошли к старшине Веремчуку и что-то тихо у него спросили. Мне показалось, что была произнесена моя фамилия. Я быстро отложил книжку и притворился спящим. Мичман Князев вышел, а фельдфебель, приблизившись к моей койке, потряс меня за плечо.

– Одевайся! – приказал он.

Натягивая робу, я лихорадочно думал: “Что могло случиться?” Провожаемый молчаливыми взглядами товарищей, вышел вслед за фельдфебелем из помещения. Он направился к матросским рундукам. Похоже было, что сейчас начнется обыск. Тут я вспомнил, что у меня на одном кольце с другими ключами и ключ от нашей подпольной библиотеки. Хорошо, что спохватился вовремя. Когда спускались по трапу, мне удалось незаметно отцепить ключ от фанерного ящика и засунуть его в сапог. Подойдя к рундукам, фельдфебель спросил, какой из них мой, и потребовал открыть. Я повиновался. Среди вещей ничего крамольного не оказалось. Фельдфебель забрал только письма из дому и несколько старых журналов. По возвращении в каземат, он приставил ко мне матроса, объявив, что это мой выводной и без него я не могу никуда выйти. А выводному велел никого не подпускать ко мне. Но как только фельдфебель ушёл, меня сразу же окружили товарищи и начали спрашивать, в чем дело. А я и сам ничего не знал. Кто-то из подпольщиков тихо спросил, не приходилось ли мне в последнее время разговаривать с кем-нибудь из посторонних. Я отрицательно покачал головой. Не прошло и часа, как фельдфебель появился вновь.

– Забрать койку, – сказал он.

Это означало, что меня отправляют в судовой карцер. В нем я пробыл двое суток, безуспешно гадая: за что могли меня посадить, в чем проявил неосторожность? Держали в полной изоляции и никуда не вызывали. Лишь мельком удалось увидеть Марусева. Он воспользовался тем, что помещенным в карцер приносили пищу матросы их же роты. Передавая миску, он шепотом спросил:

– За что?

Я развел руками. Обеспокоенный Марусев забрал грязную посуду и ушел. Глядя на уходившего товарища, я не знал, что вновь встречу его только после Февральской революции… В тот же вечер под конвоем двух матросов и одного унтер-офицера меня сняли с корабля и пешим порядком отправили на гарнизонную гауптвахту. Затем арестовали и Марусева».

Тогда же якобы арестовали и Дыбенко. Но из-за чего конкретно арестовали Павла Ефимовича? Может быть, он слишком активно агитировал матросов за свержение государственной власти или его кто-то выдал? Оказывается, не первое и не второе. Дыбенко, по его словам в воспоминаниях, «погорел» на своей записной книжке, в которой он якобы писал что-то крамольное. Эту книжку у него нашли при обыске, и именно она стала основанием для ареста.

Историю с записной книжкой Дыбенко повторил и в своих показаниях много лет спустя, после ареста за участие в заговоре против советской власти. Однако на этом совпадение с мемуарами заканчивается. В мемуарах Павел Ефимович далее рассказывает о том, как трудно ему жилось в царской тюрьме, а затем весьма невнятно сообщает, что его вдруг как-то случайно выпустили, причем без всякого суда.

Казалось бы, признание исчерпывающее, но не будем торопиться! Во-первых, любопытно, какие именно тайные записи мог вести Дыбенко. Глубоко сомневаюсь, что в его записной книжке был расписан план мировой или хотя бы российской пролетарской революции, но даже план мятежа на отдельно взятом корабле или даже ховринские шифры. Какие именно записи о предстоящем мятеже вообще мог вести не посвященный ни во что матрос? Поминутный план захвата корабля, расстановки людей, тексты речей перед командой? Но это явно не уровень Дыбенко, для этого надо было быть настоящим, а не мнимым руководителем. Так какие же записи могли быть в его записной книжке? Перечень имен участников? Но это граничило с откровенным предательством!

Наверное, все служившие на нашем флоте в 70—80-х годах ХХ века помнят, что каждый уважающий себя матрос имел тогда при себе записную книжку, куда записывал то, что его больше всего интересовало в период флотской службы. Что же записывали советские матросы? Прежде всего, какую-ту информацию по своей специальности, ТТД своего корабля, самодеятельные матросские песни с гитарными аккордами, которые можно было бы выучить и потом спеть. Кроме этого, в записные книжки записывались поговорки и матросские афоризмы типа: «Призрак бродит по Балтфлоту – это призрак ДМБ» или «Дембель неизбежен как приход коммунизма», которые также можно было выучить и при случае блеснуть остроумием. Периодически эти записные книжки просматривались начальством во время проверки кубриков и рундуков на предмет наличия в них секретной информации. За такие записи наказывали. На остальное смотрели обычно лояльно, понимая, что доморощенные афоризмы и не менее наивные песни – это лишь дань матросской моде. Думаю, что и в матросской записной книжке Дыбенко «джентльменский набор» был примерно такой же. Истинную причину своего освобождения Павел Ефимович разъяснил лишь на допросе в 1938 году, после причитаний об ужасах царской тюрьмы, сообщив, что сразу же после ареста был завербован сотрудником контрразведки Балтийского флота.

В случае с Дыбенко записная книжка оказалась настоящей палочкой-выручалочкой. Так как в реальности никакой революционной работы он не вел, то записная книжка с некими мифическими записями (книжечку, кроме ее владельца, никто, разумеется, не читал) явилась формальным обвинением против него. В этом признается сам Дыбенко. При этом что именно было записано в пресловутой книжке, Дыбенко так и не упоминает, думается, также не случайно. Для офицера же контрразведки, осведомителем которого являлся Дыбенко, придуманная история с записной книжкой была идеальным вариантом для разгрома революционного корабельного подполья с последующим выводом Дыбенко из-под удара. Ну, нашли у неосторожного и лихого Дыбенко во время «шмона» записную книжку, что ж, такое бывает. Затем в книжке и кое-какие записи антигосударственные обнаружили, ну, это Павел Ефимович по наивности и неосторожности написал! К тому же, как рассказал сам Дыбенко, записи в записной книжке, которые вначале были предъявлены ему в качестве обвинения, затем, когда выданные им матросы-революционеры были арестованы, мгновенно стали поводом для его оправдания. Провокатора выпустили из-под мнимого ареста, и он «на голубом глазу» рассказал своим наивным сослуживцам, что при более тщательном прочтении его записей в книжке жандармы не обнаружили там ничего особо крамольного. Вроде как зазря и посадили. А так как, кроме самого Павла Ефимовича, разумеется, никто не знал, что именно он чиркал вечерами в своей книжице, то никаких конкретных обвинений в предательстве предъявить ему не могли. Впрочем, несмотря на отсутствие конкретных доказательств предательства, матросы все же его подозревали Дыбенко в провокаторстве. Как оказалось, подозревали не зря.