Чесменское сражение. Граф Орлов против Хасан-бея

Зимою Балтийскому флоту передышка: корабли во льдах, команды в казармах, столица под боком, чем не жизнь! Но Хметевский должность свою исполнял с такой великой ревностью, что вечерами валился замертво, а следующим утром вновь засучивал рукава. Торопился капитан корабль свой к предстоящей кампании как можно лучше изготовить, нутром чувствуя скорые перемены.

К капитанству шел Степан Петрович Хметевский двадцать пять лет флотской службы. Дворянства он был самого захудалого. Отец умер рано, не оставив семье ничего, кроме неоплаченных долгов да забытой Богом и людьми деревеньки Хомяково, что затерялась где-то в глуши лесов за Переславль-Залесским.

Вместе с ребятишками деревенскими гонял в детстве Степка к реке, по грибы да по ягоды, мчался зимой на санках с горок снежных. Когда же стукнуло ему четырнадцать годков, забеспокоилась мать – куда недоросля своего пристроить, у кого помощи искать да протекции? Был, правда, у Степки дядя развеселый и бравый, лейб-кумпанский гренадер, иногда заезжавший отойти у сестрицы от запоев. Но на дядюшкину помощь рассчитывать особо не приходилось. Кроме того, как пить крепко да кричать матерно, кулаками стол дубася, дядюшка приучен ни к чему не был.

Насоветовал матери отставной гвардейский капитан Роставлев, обитавший по соседству. Приковылял как-то на своей деревянной ноге.

– Ты, матушка, сдай-ка Степку своего в шляхетский корпус морской, глядишь, там и в люди выйдет!

Дело говорил ветеран баталии Полтавской – в Морской корпус брали самых худородных, служба флотская была не в почете. Подслушивая разговор под дверью, плакал с перепугу Степка. Шутка ли – по окиянам плавать! А он и речку переплыть боялся!

Но мать решила твердо, и плач уже не мог ее остановить. Весной того же 1744 года Степана, сына Петрова, записали в ученики Морской академии.

Шли годы. Спустя семь лет упорного труда получил он первый свой унтер-лейтенантский чин. В Прусскую войну успешно откомандовал потрепанным линком «Вологда», возил к Мемелю осадные орудия. А закончилась война – и отправили Степана Хметевского на Волгу, в далекую от моря Рыбную слободу. Грузил там усердно дубы казанские для будущих кораблей. Старался крепко, чуть жилы себе не надорвал, зато исполнил все добросовестно и в срок.

Погрузив лес, пошел Степан на барках вверх по рекам в Петербург. Но не дошел: стал лед, и пришлось зимовать в занесенном снегами селе Леонтьевке.

Стоял в тамошнем Новгородском уезде полк драгунский. Офицеры жен своих попривозили, весело было. Степан дамам нравился. Голос зычный, силы через край, сожмет ручищами – аж корсеты трещат! Ну и умный, конечно: о звездах говорит, о странах да землях, что за морями расположены, интересно – страсть! Не то что драгунские, те лишь усы крутят да в вист режутся. Приглашали Степана в гости часто. Каждому приятно, чтобы у него на десяток дураков хотя бы один умник был.

Как-то на одном из вечеров познакомился он с девицей Шишковой. Была Маша Шишкова хороша собой: пухленькая, розовая, как колобок, на щеках ямочки – смешливая. Влюбился Степан. Походил-походил да решил предложение сделать. Напудрил парик, отгладил мундир, спитым чаем почистил шляпу и, прицепив шпагу, с дрожью в сердце пошел.

Вытоптанная в глубоком снегу тропинка вилась над застывшей рекой. Там, где деревенская ребятня облюбовала себе ледовые горки, услышал он вдруг смех и визг женский. Подошел ближе – и остолбенел: каталась на санках с горы его Маша, а рядом с ней офицер драгунский. Офицер Машу к себе руками прижимал, а Маша хохотала без умолку. Перевернулись санки, упали драгун и Маша в снег, целоваться начали. Пальцы Степана невольно эфес сжали. Развернулся он и побрел прочь…

Прошел ледоход, вскрылись реки, и привел лейтенант Хметевский свой отряд в Санкт-Петербург. С началом же кампании ушел в море. А на следующий год избрала Адмиралтейств-коллегия толкового офицера в адъютанты к наследнику – великому князю Павлу Петровичу. Завидовали многие: шутка ли, без всяких протекций, а куда прыгнул! Карьер сам в руки идет, только лови момент!

Степан же пребывал в сомнении великом. Слов нет, назначение льстило, но сколь ко двору он придется – Хметевский не знал, как вести себя в высшем свете, – понятия не имел, а что родом не вышел для должности такой – это уж точно!

В обязанности морского адъютанта входило, помимо иного, сопровождение четырнадцатилетнего генерал-адмирала в Морской корпус на прослушивание курса флотской тактики и корабельной архитектуры. У парадного крыльца «высочайшего ученика» встречал всегда сам директор Голенищев-Кутузов, кланялся низко, пудру с парика ссыпая. Рядом караул почетный при барабанах и знамени. На знамени герб корпусный – руль и градшток со шпагою, короной увенчанный.

Голенищев-Кутузов, усадив Павла в кресло рядом с собой, увлеченно рассказывал о своем крушении на корабле «Москва», когда его носило в штормовом море от Рюгена до самой Либавы, как рубили мачты и спасались на самодельных плотах, тонули и мерли с голоду. Великий князь слушал рассказы старого морского волка, не дыша… Голенищев знал, чем завлечь романтичного мальчика!

Пока глава российского флота слушал уроки, Хметевский гулял по гулким коридорам, вспоминая былые корпусные шалости и проказы. При удобном случае заглядывал к учителю своему Гавриилу Курганову. Курганов – знаток наук многих, ученик Ломоносова и Эйлера, воспитатель не одного поколения русских моряков. Сиживали с ним в учительской, пили чай с вареньем вишневым, сетовали на беспорядки флотские и корпусные…

Бродя как-то по этажам в ожидании наследника, услышал Степан звуки флейты. Кто-то неумело, но весьма старательно играл штуку танцевальную. Удивился капитан-лейтенант – вроде бы не тяготело никогда разудалое кадетство к музыке. Пошел посмотреть. Подойдя к одной из жилых камор, увидел кадета, сидящего на койке с флейтой в руках. Лицо у кадета простое, нос картошкой. Заметив офицера, вскочил он и доложился по всей форме:

– Кадет старшей роты Ушаков Федор!

– Садись, дружок. К музыке охоту имеешь? – кивнул Хметевский на флейту.

– Есть малость, да не всегда время свободное бывает, – отвечал Ушаков.

– На что же ты его тратишь, время-то? – еще больше удивился адъютант великого князя, воспитанный на славных традициях корпусной вольницы.

– На то наук морских хватает! – отвечал невозмутимый кадет.

– Ну, коли так, быть тебе, Федор Ушаков, флагманом знатным! – улыбнулся Хметевский и зашагал прочь.

Иногда встречал в корпусе племянника директора, розовощекого капитана Михайлу Кутузова. Любил Степан перекинуться с ним парой-другой фраз. Адъютант ревельского губернатора Гольштейн-Бекского, бывая по делам в столице, непременно заезжал к своему дядюшке и, в свою очередь, всегда был рад потолковать с приятным собеседником. Особой, впрочем, дружбы меж ними не было, просто встречались два симпатичных друг другу человека, обменивались новостями и, пожав руки, расходились. Каждому судьба уготовила свою дорогу и место в истории…

Летом решила императрица Екатерина катать сына по Финскому заливу на яхте, к морю приучая. Обрадованный таким известием, корпусный директор Голенищев-Кутузов вручил Степану на память книжицу, им самим с французского переведенную. Тонкие белые листы еще пахли типографской краской. То было «Искусство военных флотов» сочинительства Павла Госта – книга, для каждого моряка нужная. Поблагодарил Хметевский генерала за столь щедрый дар, Голенищев на это отвечал мудро:

– Тебя благодарствую, что увозишь цесаревича отсель, глядишь, и не вернется боле!

Все лето проплавал Степан вдоль и поперек залива Финского. Надоело до зарезу, но зато за услуги оказанные произвел его наследник в капитан-поручики своего комнатного флота – честь немалая!

Морским адъютантом наследника императрица была не особенно довольна.

– Моряк он, может, и хороший, – заметила она при случае Мордвинову, – да на вид уж больно свиреп, а о манерах я уж и молчу: что слон в лавке! Поищите Павлуше кого-нибудь пообходительнее да лицом приятнее, а этого забирайте обратно.

На следующий год вырвался Хметевский из дворца, помчался на перекладных в Архангельск принимать новостроенный фрегат и перегонять его из Белого моря в Балтийское. Дорогой остановился отобедать в одной из деревушек у местного помещика-хлебосола Куприянова. Едва сели за стол, в комнату вошла девушка. Степан как глянул, так и понял – это судьба.

– Дочь моя Анна, – представил девушку хозяин.

А она стояла, не смея поднять на бравого капитана 2-го ранга свои серые глаза. Никуда Хметевский в тот вечер не уехал, дал себя уговорить и загостился, благо время свободное у него еще было. Бродили вечерами они с Анной средь берез, слушали щебет птичий и стук сердец своих. Волнуясь, читал Степан избраннице своей стихи сумароковские:

Мы друг друга любим, что ж нам в том с тобою?
Любим и страдаем всякий час,
Боремся напрасно мы с своей судьбою,
Нет на свете радости для нас.
С лестною надеждой наш покой сокрылся,
Мысли безмятежные отняв,
От сердец зажженных случай удалился,
Удалилось время всех забав…

Счастьем сияли огромные серые глаза девушки. Вскоре и сговорились, а на следующий год по возвращении Степана из плавания и свадьбу сыграли.

Но недолгим было семейное счастье Степана Хметевского. Спустя год умерла при родах его любимая Аннушка, и все переменилось. Остались лишь непроходящая тоска по любимой да море, без которого не мыслил Степан жизни своей.

В окне экипажной казармы, несмотря на поздний час, – свет. В капитанской каморе трое: Александр Круз, Степан Хметевский и Федор Клокачев. Все однокашники по выпуску из корпуса, а ныне капитаны кораблей. Курили они трубки, коротали время и резались в юрдон, игру карточную. Беседы вели о политике высокой. Больше всех, как обычно, горячился Круз, вспыльчивый и крикливый капитан «Евстафия»:

– Как так? Татары опять в Крыму в набег подались. А мы все глаза пучим. Щипками не больно с них урвешь, здесь вмах лупить надо!

– Экий ты шустрый, Саша! – крутил головой рассудительный Клокачев. – Пока флота на Азове не будет, не видать нам Крыма как своих ушей!

– Не о том толкуем! – сорвался в крик капитан «Евстафия». – Флот мало-мальски создать – года три надо, а мы наставим пушек на суда партикулярные и ну в каперы – поди, гололобый, догони!

Сидевший подле спорщиков Хметевский молча чесал пальцем свой тяжелый подбородок, в дискуссии горячие не встревая да поглядывая, как багровеет разгорячившийся Круз. Клокачев, не подумавши, нарушил негласную заповедь капитанской среды: с Крузом не спорь, ибо кончиться это может весьма печально и больно. Слишком уж крутой был нрав у капитана «Евстафия»! Опомнившись, Клокачев пошел на попятную.

– Правильно! – сказал примирительно. – Надо и воевать и строить одновременно!

– Понял наконец-то! – хлопнул себя по толстым ляжкам Круз. – Лишь бы дело дали. Мы поднажмем, армейские навалятся – и конец басурману. Эх, скорее бы! Надоело шляться меж островов Березовых!

– Не руби с плеча, Саша! – молвил Степан Хметевский, откладывая в сторону надоевшие карты. – Высокая политика есть дело особ высоких, без нас там разберутся…

– А я в адмиралы и не мечу, – разобиделся сразу Круз, зло тараща водянистые глаза, – это вы все норовите, а мне и на моем «Евстафии» неплохо. Лишь бы дело побойчее дали. А что языком треплюсь, так то за дело радею! – Капитан 1-го ранга опять начал горячиться.

Со скрипом отворилась дверь.

– Ну и кричите вы, аж на лестнице слышно. – В комнату с клубами морозного воздуха ввалился замерзший Яков Сухотин, капитан фрегата «Сергий».