Герои русского парусного флота

Дела каторжные

Охотские соляные промыслы – место гибельное, живут здесь недолго, кто год, кто два. Посылая сюда Соймонова, усопшая императрица Анна особо не рисковала: с промыслов не возвращался еще никто.

Дни и ночи, стоя по колени в соляном растворе, грузят каторжники огромные деревянные тачки, а, нагрузив, возят их по сопкам, соль выпаривать. Кандалы быстро растирают ноги, раны солью разъедаются до костей. Летом тучи гнуса, зимой сильнейшие морозы со шквальными морскими ветрами. На каторге нет фамилий, здесь у каждого своя кличка. Одного зовут Васька-Каин, другого, кто на дорогах разбойничал, Митяй-Кистень, Соймонова величали Федькой-варнаком. Он не обижался – каторга есть каторга.

Императрица Елизавета, придя к власти, велела:

– Федьку Соймонова, которого батюшка мой любил и отличал, с каторги забрать, шпагу ему вернуть, да знаменем покрыть, дабы никто никогда не порицал его наказанием!

Но приказать куда легче, чем приказание исполнить. Куда в точности сослали Соймонова, никто, разумеется, не знал. Кроме того, каторжан в то время лишали фамилий и обитали они на каторге только под отчествами. На поиски Соймонова был послан лейтенант Чекин, помнивший его в лицо. Проехав Западную и Восточную Сибирь, где никто слыхом не слыхивал о каком-то каторжном адмирале, лейтенант добрался до Охотска. Дальше ехать было уже некуда – дальше океан. Просмотрев списки работников на местном соляном заводе, Чекин не сыскал Соймонова и там.

– Все! – заявил офицер охотскому начальству. – Что мог, я сделал, но следов соймоновских нигде сыскать не смог, да может, бывшего генерал-кригс-комиссара и в живых-то давно уже и нет! Чего ж я буду до скончания века своего по дебрям шататься! Пора и в путь обратный!

Перед отъездом зашел лейтенант в пекарню заводскую, чтобы взять себе булок в дорогу. Одна из баб как раз вытащила из печи горячий хлеб.

– Вот вам в дорожку с пылу с жару!

Завернув каравай, Чекин спросил баб по привычке:

– Не знаете ли вы такого работника каторжного, как Федька Соймонов из морских?

– Не! – покачали бабы головами. – Такого знать не знаем!

А та, что караваи в тряпицу заворачивала, кивнула в угол:

– Вона в углу храпит Федька-Варник, он говорят, когда-то на лодке плавал, можа, и знает что!

Офицер растормошил старика. Тот спросонья протирал глаза.

– Не знаешь ли, старый, нету ли здесь Федора Соймонова?

Спросив, пригляделся к старику. Несмотря на распатланную бороду и грязное лицо, что-то показалось в каторжнике знакомым.

– А на что он вам? – спросил дед недоверчиво.

– Да воля ему вышла от государыни нашей, вот ищем по всей Сибири-матушке!

– Да, был некогда Федор Соймонов, но теперь он несчастный Федька Иванов!

– Федор Иванович! – схватил Чекин каторжника за плечи. – Вы ли это?

– И я, и не я! – вздохнул Варнак, и из глаз его выкатилась скупая слеза.

В тот же день сообщил лейтенант охотскому начальству об обнаружении бывшего генерал-кригс-комиссара и предъявил высочайший указ о его освобождении.

Немедленно на городской площади были выстроены полтора десятка солдат-инвалидов при офицере – весь охотский гарнизон. За неимением знамени воздели на древко флаг Андреевский. Лейтенант зачитал вслух высочайший указ, Соймонова накрыли Андреевским флагом и Чекин вручил ему офицерскую шпагу.

В кибитке (но под конвоем!) Соймонова повезли в Москву. Там, перед Успенским собором его снова покрыли знаменем и объявили о возвращении всех привилегий. Гремели барабаны. Когда действо закончилось, вчерашнего каторжанина вновь взяли под караул и повезли в родовую деревеньку Волоково, что в лесах под Серпуховом. Там Соймонову было велено жить безвыездно. Почему? Отчего? Разве ж прознаешь! Потянулись годы…

– Как поживаешь? – спрашивали его участливо немногие приезжающие друзья.

– Скучно! – коротко отвечал Соймонов.

Скучный период продолжался без малого одиннадцать лет. Чем занимался все это время Соймонов? Конечно, читал и писал. Работал, не покладая рук, при свете солнечном и при свечах. Не имея возможности заниматься любимой картографией, Соймонов обратился к истории.

– Мои намерения более чем скромны! – говорил он подросшим сыновьям. – Хочу не фолиант премудрый писать, а едино короткий текст для любознательных!

Нам, живущим в веке двадцатом, увы, уже никогда не увидеть этот первый российский учебник истории. Рукопись Соймонова была после его смерти безвозвратно утеряна.

Всероссийского отечества всенижайшему патриоту (так любил именовать себя в письмах Соймонов) шел уже седьмой десяток, когда о нем наконец-то вспомнили. Из деревенского небытия вернул его друг юных мичманских лет, а ныне сибирский губернатор Василий Мятлев.

Историки в один голос называют Мятлева большим вором и человеком государственного ума. Императрице Елизавете Мятлев заявил:

– Камчатская экспедиция, что батюшкой вашим содеяна была, завершена со славою, но изыскания в пределах сибирских продолжать надобно и далее.

– Что же еще пройти следует? – вопросила дщерь Петрова, томная и румяная.

– Края студеные, нерчинские!

– Дело многотрудное, – махнула пухлой рукой Елизавета, – пусть высокий Сенат решает?

Сенат против экспедиции не возражал. Деньги выделили на редкость быстро, спросили лишь, кого хочет губернатор начальником ставить.

– Лучше Соймонова Федора кандидатур нету! Он и практик, и ученый, и картограф, и моряк! – объявил Мятлев.

– Но ведь каторжник? – возмутились сенаторы в париках напудренных.

– Ну а это на Руси почти что академик! – парировал упрямый Мятлев. – Да и не в столицу же его посылаем, а в самую что ни на есть глухомань, в Нерчинск!

– Ладно, в Сибирь пущай катится! – посовещавшись, решили мудрые сенаторы. – Нам забот меньше.

Надо ли говорить, как воспринял предложение Мятлева Соймонов! В неблизкую дорогу он собрался в два дня. С собою взял старшего из сыновей Михаила да двух учеников-геодезистов, Гвоздева и Чекина, пожелавших разделить с ним тяготы предстоящей экспедиции.

Задача был очень сложная. Прежде всего надо было составить описание всех водных путей от Иркутска до Нерчинска, затем нанести на карты реки: Селенга, Хилок, Ингода, Онон, Нерчь, Шилка, Газимур и Аргунь, подробно изучить все прилегающие к ним земли. В Томске Соймонов укомплектовал свою команду матросами, солдатами и казаками. Проездом через Иркутск помог организовать местную навигацкую школу. Ну а затем была бескрайняя сибирская тайга, бурные реки с перекатами и порогами и работа, работа, работа…

Спустя полтора года в Ирку прибыл, обросший бородой, Соймонов-младший. Губернатор Мятлев принял его незамедлительно:

– Как дела у Федора Иваныча?

В ответ Михаил вывалил на стол ворох бумаг:

– Вот планы Амура, Шилки и Аргуни. А это генеральная карта Нерчинска, здесь и речка Нерчь.

В тот же день Мятлев сел за стол и самым подробным образом отписал в Сенат о подвигах соймоновских. «А в том, чтоб ево определить чином, крайняя нужда состоит, ибо из имеющихся в Камчатской экспедиции офицеров я в команду ево поручить их не смею…»

Тем временем соймоновские отряды уходили все дальше в тайгу. Так в неустанных трудах и заботах прошло без малого три года. Наконец к 1757 году Соймонов смог донести в Сенат, что им и его соратниками составлен полный Нерчинский атлас.

Губернатор всея Сибири