Наварин (Собрание сочинений)

– Слава великому падишаху и потрясателю вселенной Махмуду – прекрасному убийце проклятых янычар, да продлит Аллах его счастливые годы на земле! – кричали толпы людей, пиная ногами изувеченные трупы своих недавних врагов.

Через два дня с янычарами в столице было покончено навсегда. Затем их начали резать в других городах Блистательной Порты, но убили далеко не всех. Не смотря на все усилия, несколько янычарских гарнизонов все же уцелели. Эти гарнизоны располагались на границе с Россией, а потому желающих служить там просто не было. Дунайские янычары чудом остались в живых. Придет совсем не много времени и Махмуд Второй об этом еще сильно пожалеет…

По странному совпадению выступление янычар произошло по времени почти одновременно с мятежом русской гвардии в Петербурге, вошедшей в историю, как восстание декабристов. Схожего в обоих случаях очень много. Даже разгоняли мятежников одинаково – пушками. Разумеется, причины обоих мятежей были совершенно разными. Однако совпадение по времени и характеру восстания достаточно знаковое.

Едва с янычарами было покончено, султан Махмуд сразу же приступил к созданию новой регулярной армии. Египетские инструкторы, которые сами толком ничего не умели, его уже не устраивали. И султан обратился к прусскому королю Фридриху Вильгельму Третьему.

– О, да! – обрадовался Фридрих Вильгельм, в предвкушении турецкого золота. – Мы научим вас настоящей выправке и вымуштруем ваших феллахов так, что они будут маршировать не хуже потсдамских гренадер!

Среди инструкторов, посланных в Турцию был и молодой, но уже весьма амбициозный капитан Гельмут фон Мольтке. Его кровавая слава еще далеко впереди…

Турция несколько отстала в развитии от остальной Европы, и теперь всеми силами стремилась ее догнать. Прусским инструкторам султан велел подготовить новую армию «низам-джедид» за два года.

– Через две весны я верну себе Грецию, усмирю Сербию и наведу порядок в Египте. Мое имя будет столь же грозным как имя Сулеймана Великолепного! Еще ничего не было решено. Все еще только начиналось.

* * *

Высказывая свои претензии Константинополю, Россия не шутила, но султан Махмуд Второй этого так не понял. Раздосадованный тем, что многие из возмутителей греческого восстания были в свое время взращены в Петербурге, султан в припадке бешенства, ни с того ни с сего, порвал в клочья присланную из Петербурга бумагу.

– О, коварные, гяуры москов! – кричал он, стуча кулаками в шелковые подушки. – Я знаю, что разбойник Ипсилати был русским генералом, а негодяй Каподистрия ведал в России всеми делами европейскими!

Отныне по капризу Махмуда Босфор и Дарданеллы закрывались полностью. Если раньше удавалось провозить через проливы хоть часть товаров, то теперь и с этим было покончено. В Петербурге встревожились не на шутку. Турки уже начали конфисковывать товары. Склады Одессы и Херсона, Николаева и Таганрога были доверху забиты зерном и шерстью.

– Куды девать все, когда продать некуда! – хватались за голову купцы и тут же наставляли приказчиков. – Больше не брать!

– А нам что теперь делать прикажите! – кричали помещики, показывая на нескончаемые вереницы телег с зерном. – Жечь все это добро, что ли?

– А хоть и жгите! Все одно пропадет! Вывоза та нету, и не будет!

– Это от чего же? – срывались на плачь хозяева полей и усадеб.

– Да от того, что турка окаянный ворота босфорские закрыл накрепко!

– Где же наши Суворовы да Кутузовы, чтобы ворота те открыть, а турку наказать примерно! – раздавалось повсюду.

Все несли миллионные убытки. Возмущены были судовладельцы и помещики. Нечем было платить и работному люду. Зароптали крестьяне в деревнях и ремесленники на фабриках. В одно мгновение империя лишилась вывоза большей части хлеба – главной статьи экспорта. Теперь речь шла уже о безопасности самой России. Полицейское начальство доносило в тревоге:

– Брожение умов скоро достигнет точки кипения и тогда все выплеснется разом!

– Неужели возможен бунт? – таращили глаза интеллигенты.

– Еще какой! – просвещали их. – Не просто бунт, а наш русский, самый беспощадный!

– Нешто новая пугачевщина? – крестились помещики и интеллигенты. – Свят, свят, свят!

Надо было что-то срочно предпринимать… Но что?!

– Нам ли победителям Наполеона, разгромивших нашествие двунадесяти народов терпеть капризы гололобых! – в открытую кричали на улицах городов и деревень. – Не хотят добром ворота открывать, так мы сорвем запоры цареградские сами, чай не впервой!

Герцог Веллингтон еще не добрался до родных британских берегов, а российская политика уже совершила крутой поворот. Русский посол в Константинополе Минчиаки (тоже из греков!) предъявил султану ноту, составленную в выражениях угрожающих. Россия требовала немедленного восстановления договора о проливах, освобождения из застенков сербских депутатов и отвода турецких войск от русских границ.

Турки бумагу приняли и затаились, словно ничего и не было. Тогда настырный Минчиаки явился в диван вторично, и там громогласно объявил:

– Российский император дает вашему султану еще шесть недель для раздумий. После чего я покидаю Стамбул. А что ожидает вашу страну, скоро узнаете!

К пограничному Пруту уже потянулись русские полки: с песнями и барабанным боем пехота, на рысях казачьи сотни. Колотились по дорожным колдобинам пушки и фуры. То двинулась с места Вторая Южная армия империи. У Босфора забелели паруса Черноморского флота. Россия серчала, и серчала сильно!

И тогда испугался не на шутку и султан.

– О, я несчастный! – горестно вздыхал он, будучи о скорой войне извещенным. – И все из-за этой проклятой Аллахом Греции! Что же мне теперь делать?

А делать, к слову сказать, ему было и в правду нечего. К большой войне Высокая Порта была совершенно не готова. Виной же тому был сам Махмуд Второй. Немногим более года назад он, устав от своеволия и непомерных требований янычарского корпуса, решился навсегда от них избавиться. Спровоцировав янычар на бунт, Махмуд затем подавил его с ужасающей жестокостью. Очевидцы вспоминали, что трупы в те дни валялись на стамбульских улицах внавалку, а добивать раненных поручали уличным мальчишкам (у палачей просто не было сил этим заниматься). Так навсегда исчезли с исторической сцены свирепые янычары, те, что на протяжении многих веков внушали ужас и трепет всей Европе.

Рубя головы строптивцам, султан Махмуд мечтал о создании настоящей европейской армии с полками и дивизиями, с дисциплиной и выправкой. Но реальность оказалась сложнее. Набранные в новоустроенные полки землепашцы и скотоводы никак не желали маршировать и при каждом удобном случае разбегались. Создать армию пока никак не получалось… Даже греческую смуту султану пришлось давить руками египетского паши, что ж тогда говорить о возможной войне с Россией!

И Махмуд Второй пошел на попятную. Уже через день турки торопливо начали очищать Молдавию и Валахию. А когда на левом берегу Прута стала восьмидесятитысячное русское воинство, готовое к стремительному броску на Константинополь, то в Анкерман прикатили турецкие дипломаты. Переговоры с ними вел генерал-губернатор Новороссии граф Воронцов. Без лишних слов турки подписали все требуемые бумаги и заверили графа в своей вечной и безмерной любви. Провожали послов под грохот орудийных залпов, чем окончательно повергли последних в смятение.

В Петербурге ликовали! Несмотря на весь воинский пыл, там желали мира не меньше турок. Причины тому были веские: еще не улеглись отголоски декабристского восстания, не спокойно было и в Польше, плохо обстояло дело с финансами, да и позиции ведущих держав внушали известные опасения.

Аккерманский договор произвел на Европу впечатление неприятное. Ведь Россия отныне развязала себе руки. Настораживало всех и то, что о греческих делах в Аккермане не было произнесено ни слова. Первым почуял неладное британский министр иностранных дел лорд Каннинг.

– В Аккермане русские продиктовали свою волю загнанному в угол Махмуду, – резюмировал Каннинг. – О Греции ж они промолчали, так как не пожелали пока ограничивать себя в этом деле какими-либо обязательствами. Но какими? Откуда царь Николай, теперь нанесет нам удар и когда?

В тот же день британскому послу в Петербурге полетела соответствующая шифровка. За англичанами зашевелились и другие.

Канцлер Священной римской империи Меттерних был раздосадован не менее.

– Образ действий царя Николая в этом дипломатическом походе поразил меня в самое сердце! – высказал он своему министру иностранных дел фон Генцу. – Ничего не помню более вероломного со времен Наполеона!

– О, ваше сиятельство, я разделяю ваше возмущение! – энергично кивал головой белобрысый Генц. – Я не могу передать словами свою ненависть к русским. Они оторвали нас от союзной Англии!

Многоопытный Меттерних, заложив за спину руки, подошел к окну. Внизу, за дубовыми ставнями нес воды мутный Дунай.

– Не это главное сейчас, – покачал он седой головой. – Естественный ход событий все равно вернет Лондон в наши объятья. Нам же следует попытаться вырвать из этого чудовищного альянса хотя бы Париж!

Глава третья

Повстанцы и каратели

А Петербург готовил соседям все новые и новые сюрпризы. После многих совещаний было признано, что наиболее приемлемый вариант помощи Греции – это посылка в Эгейское море и Дарданеллам боевой эскадры с одновременным крейсированием Черноморского флота у Босфора. Но и здесь было, над чем подумать. Английский флот к этому времени насчитывал более ста тридцати линейных кораблей и две сотни фрегатов, не считая прочей мелочи. Российский флот только еще начинал приходить в себя после александровского правления. Но выбора не было, и Николай Первый передал указание Балтийский флот к плаванию готовить.

24 июня 1827 года оттуда последовал новый политический шаг. Российский посол в Лондоне князь Ливен, французский посол принц Полиньяк и британский министр виконт Дублей по настоянию Ливена, подписали тройственный договор в защиту греческой независимости.

Особая статья этого договора гласила о том, что Турция дается всего месяц на заключение перемирия с греками. В противном случае союзники обязывались послать в Средиземное море свои эскадры, дабы воспрепятствовать дальнейшей переброске в Пелопонес свежих египетских войск. И хотя Дублей с Полиньяком уговорили Ливена применительно к эскадрам, употребить фразу "ограничиться наблюдением", главное было достигнуто.

Больше других перечитывал присланный документ французский король Карл Десятый.

Александр Иванович Рибопьер