С оголившихся деревьев падали дождевые капли.
– Красота-то, а?.. – Бокшеев потянулся.
– Слушай, Петь, а прошлым летом не здесь были?
– Подальше… – Винокуров выбрался из кабины, открыл багажник. – Ну что, давайте устраиваться.
– Давай, давай…
Расстелили на мокрой траве брезент, поставили канистру с пивом, авоську с продуктами. Бокшеев достал из портфеля четыре воблы.
– Ну вот, а вы хотели в рыгаловку в эту идти. – Винокуров разлил пиво по стаканам. – Здесь у него и вкус-то совсем другой. А там оно мочой старого киргиза пахнет.
– Ну, Петруша, не преувеличивай. – Соловьёв стал чистить воблу. – Это ведь от бара зависит…
– От бара! Сказал тоже. Западная терминология, дорогой мой. В Москве баров и ресторанов нет, запомни. Есть тошниловки и рыгаловки.
– Да брось ты. «Националь» – тошниловка, по-твоему?
– Абсолютная! Хорошие рестораны, а тем более бары сохранились только в Прибалтике. И то пока. Лет двадцать пройдёт – и там тоже будут тошниловки и рыгаловки.
– В Ленинграде хорошие рестораны.
– Немного получше наших. Берите. – Винокуров протянул стаканы.
– Слушай, так у нас же нормы ещё, забыли?
– Ой, мама родная…
– А может, ну их, а?
– Да давай уж съедим заодно…
– А чего, идея хорошая…
– Предлагаю средний вариант. Одну съем, две выкинем.
– А что, идея что надо. И нашим и вашим. Волки сыты, овцы целы.
– Ну что, согласны?
– Распечатывай.
Винокуров распечатал свою норму, положил на газету:
– Эту, что ли?
– А хоть и эту… моя старая, вон корявая какая…
Соловьёв вытряхнул свою норму из пакетика на брезент.
Бокшеев долго рылся в портфеле, наконец выложил пакетик:
– Моя тоже сохлая.
Винокуров разломил норму на три куска, раздал:
– Давайте с пивком.
Стали жевать, запивая пивом.
На рядом стоящую берёзу села ворона, каркнула, спланировала вниз и опустилась недалеко от брезента.
– Ну что, птичка божья, – Винокуров допил пиво, отряхнул руки, – хлеба хочешь? Щас…
Он развернул бутерброды, отломил кусок белого хлеба и швырнул вороне. Соловьёв нагнулся, взял с брезента норму и кинул следом:
– Может, унесёт от греха подальше…
Ворона покосилась на лежащие рядом белый и тёмно-коричневый куски, быстро подошла, схватила белый и полетела прочь.
Лёха накрыл ладонью звонок.
– Кто? – осторожно спросили за дверью.
– Клав, открой. – Лёха оперся о косяки, но руки съехали вниз, он ткнулся головой в дверь и закачался, сохраняя равновесие.
– Нажрался, гад… первый час уже… не открою… господи…
Клавин голос удалился.
– Да чо, чо ты, Клав, – Лёха взялся за ручку, – эт я… ну, Лёшка… чо ты.
За дверью не отзывались.
Леха откачнулся, хлопнул по звонку:
– Клав! Ну хватит. Чо ты, Клав. Чо ты… открой…
Дверь молчала.
– Открой, кому сказал! – Лёха стукнул кулаком под номер. – Открывай! Слышишь?
– Слышишь? Клавк!
– Открой! Слышишь!
– Слышь! Клавка!