Лёд

– Его зовут Мохо.

– Мохо, – произнес мужчина. Поморщился. Улыбнулся.

Брат и сестры

Боренбойм открыл глаза.

Он сидел в треугольной ванне. Теплые струи воды приятно обтекали его тело. Напротив сидели две голые женщины.

Ар: 31 год, полная, блондинка, голубые глаза, большая грудь, округлые полные плечи, простоватое улыбчатое деревенское лицо.

Экос: 48 лет, маленькая, стройная, блондинка, голубые глаза, лицо внимательное, умное.

В просторной ванной комнате был полумрак. Только три толстые голубые свечи горели по краям ванны.

– Здравствуй, Мохо, – произнесла маленькая женщина. – Я Экос. Твоя сестра.

– Здравствуй. Мохо, – улыбалась полная. – Я Ар, сестра твоя.

Боренбойм вытер влагу с лица. Огляделся. Задержал взгляд на свече:

– А я Боренбойм Борис Борисович. Моя единственная сестра, Анна Борисовна Боренбойм Викерс погибла в автомобильной катастрофе в 1992 году. Близ города Лос-Анджелес.

– Теперь у тебя будет много сестер и братьев, – произнесла Экос.

– Сомневаюсь. – Боренбойм потрогал обширный синяк на груди. – Мама уже на том свете. Отец лежит после инсульта. И вероятность, что он осчастливит меня братом или сестрой, практически равна нулю.

– Родная кровь не единственная форма братства.

– Конечно. Есть еще братство по несчастью, – кивнул Боренбойм. – Когда живьем в братскую могилу кладут.

– Есть сердечное братство, – тихо произнесла Ар.

– Это когда один другому сердечный клапан продает? А себе искусственный ставит? Слышал про такое. Неплохой бизнес.

– Мохо, твой цинизм скучен. – Экос взяла его левую руку. Ар – правую.

– А я вообще скучный человек. Поэтому и живу один. А цинизм – это единственное, что меня спасает. Вернее – спасало. До второго марта.

– Почему только до второго марта? – Экос гладила под водой его запястье.

– Потому что второго марта я принял ошибочное решение. Я решил ездить только с водителем, а охранника не брать. Временно отдать его Рите Солоухиной. Которой? Нужен водитель. Потому что? Она ошпарила руку. Когда? Делала фондю. Сыром расплавленным, сыром…

– Ты жалеешь, что помог ей? – Ар гладила его другую руку.

– Я жалею, что на время изменил своему цинизму.

– Тебе стало ее жалко?.

– Не то чтобы… просто мне нравятся ее ноги. И как она работает.

– Мохо, но это довольно циничный аргумент.

– Нет. Если бы он был по-настоящему циничным, я бы не оказался лохом. Лохом. Которого взяли голыми руками.

– Разве они были не в перчатках? – подняла тонкие брови Экос. Они с Ар засмеялись.

– Да, – серьезно пожевал губами Боренбойм, – эти суки были в перчатках. Кстати, девочки, а где мои очки?

– Ты ложишься в ванну в очках?

– Иногда.

– Они же потеют.

– Это мне не мешает.

– Видеть?

– Думать. Где они?

– Сзади.

Он обернулся. Рядом с его головой на мраморном подиуме лежали очки и часы. Часы показывали 23. 55.

Он надел очки. Стал надевать часы.

В приоткрытую дверь вошла голая девочка: 12 лет, угловатое худое тело, безволосый лобок, русые короткие волосы, большие голубые глаза, спокойное и доброе лицо.

Она угловато перекинула ногу через невысокий края ванны, ступила в нее. Подошла к Боренбойму и опустилась перед ним на колени:

– Здравствуй, Мохо.

Боренбойм сумрачно глянул на нее.

– Я Ип.

Боренбойм собрался сказать что-то, но заметил большой белый шрам на груди девочки. Он посмотрел на свой синяк.

– Можно я положу тебе руку на грудь? – спросила девочка.

Боренбойм перевел взгляд на ее шрам, потом посмотрел на женщин. В центре груди у каждой тоже были шрамы.

– Вас что… тоже? – поправил он очки.

Женщины кивнули, не переставая улыбаться.

– Меня били в грудь ледяным молотом шестнадцать раз. – Ар приподнялась на коленях. – Смотри.