Трехглавый орел

– Признаться, я не ожидал вашего визита, – начал мой визави. – Собственно говоря, чем обязан?

– Дела чести, мой адмирал. Исключительно дела чести.

Внимательные голубые глаза фон Ротта прорезались среди пухлых щек, переходящих в лоб.

– Вот как? – недоуменно воскликнул он. – Если вы полагаете, что ваш сегодняшний арест как-то связан со мной, то можете мне поверить, я здесь ни при чем.

– О, полноте! – махнул рукой я. – Банальная ошибка. Передо мной уже извинились. Комендант просто был не в курсе… Впрочем, что это я? – Я чуть помедлил, чтобы насладиться произведенным эффектом. Соображательные способности фон Ротта напряглись, как снасти во время шторма: он мучительно пытался понять, о чем же таком был не в курсе комендант Санкт-Петербурга, если в тот же день с извинениями отпустил никому не ведомого иностранца, ранившего на дуэли самого Григория Орлова. – Я пришел сюда совсем по другой причине.

– Я слушаю вас, милорд.

– Вы позволите. – Я вытащил кошелек из кармана камзола. – Вот это просили передать вам. – Кошелек лег на столешницу перед адмиралом.

– Что это? – удивленно спросил фон Ротт.

– Посмотрите сами, – улыбнулся я. – Пусть это будет для вас небольшой сюрприз.

Мой собеседник развязал кошелек и вывалил на стол его содержимое.

– Рубли?

– Да, – кивнул я. – Здесь ровно тридцать сребреников. Можете не пересчитывать.

– Что?! – гневно сдвинул брови адмирал.

– Человек, который просил передать вам эти деньги, говорил что-то о судовой казне брига «Ганимед». И еще он просил передать вам привет от Петра Реброва.

– Что?! – вновь взревел гостеприимный хозяин. – Вон отсюда! Наглец! Я не знаю никакого Петра Реброва!

– Полноте, господин контр-адмирал, вы знаете Петра Реброва. В адмиралтейской коллегии хранится список экипажа брига «Ганимед», в котором значится это имя, причем как раз в то время, когда вы были командиром корабля. А вот доклада Петра Реброва о том, как вы продали таблицы стрельб из «единорогов» агенту иностранной державы, в тайной канцелярии еще нет, но он там будет. Вместе с надлежащими доказательствами. – Конечно же, я блефовал. Никаких доказательств у меня не было и быть не могло. Но фон Ротту об этом было ничего не известно. А будучи артиллеристом, то есть человеком, привыкшим иметь дело с числами, он уже сложил как дважды два, что попал в цепкие лапы английской разведки. А уж что могла нарыть по этому поводу английская разведка, известно лишь одному богу.

– Вы пришли меня шантажировать? – все так же нелюбезно поинтересовался фон Ротт, выхватывая из-под шлафрока пистолет. – Глупо, чертовски глупо. Если даже Петр Ребров жив, в чем лично я не уверен, все равно он остается дезертиром. И то, что он видел, никому ничего не докажет – ему никто не поверит. А вас я просто убью. Скажу, что вы были английским шпионом и пытались меня подкупить. Конечно же, денег в ваш кошелек я добавлю…

Мысленно я похвалил выдержку поручика Ислентьева, ибо появление его в эту минуту ломало бы всю игру. Конечно же, фон Ротт уже наговорил себе на вполне весомый приговор, но, по мне, он мог сказать много больше. Я слушал его слова как музыку, потому как с каждой произнесенной фразой петля вокруг шеи бравого адмирала затягивалась все туже и туже. Картинно подняв руки, я с восторгом внимал пылкой речи гневливого собеседника. Хотя, признаться, пистолетный ствол, направленный в мою сторону, был не самым приятным моментом этой сцены. Надежда была лишь на то, что сначала наш сумрачный германский гений выговорится и только потом нажмет на спусковой крючок. Хотя, что мудрить, мне совсем не улыбалось словить грудью птичку, готовую вылететь из железного дупла этого прусского дуба. Тем более что у меня уже был готов ответный спич. В тот момент, когда я поднял руки, из небольшого кармашка, вшитого в левый рукав камзола, выпал маленький жилетный пистолетик, закрепленный на прочном шнуре. Подобный «последний довод королей» был заранее предусмотрен для бесед, требующих веских аргументов, и сейчас он ждал своей секунды.

– Господин адмирал, – улыбаясь как можно слаще, произнес я. – Можно назвать вам, как минимум, три причины, чтобы не нажимать спусковой крючок. Первая: даже если вы меня убьете, Петр Ребров останется жив и дезертиром его не признают, ибо в любом краю, в любом положении на пользу Отечества супротив его врагов умышлял. К тому же документы, подтверждающие вашу измену, останутся в целости и сохранности и будут предъявлены в тайную канцелярию еще до того, как меня похоронят. Второе: вы приняли меня за английского шпиона, а это ошибка. Там, за дверью, – я перенес вес тела на правую ногу, указывая рукой в то место, где находится дверь, – ждет офицер тайной канцелярии. Он слышал наш разговор от первого до последнего слова и под присягой подтвердит, что вы безо всякого принуждения, по своей воле сознались в измене. И третье и последнее состоит в том, – я ускорил темп речи, – что я, – небольшая пауза, – выстрелю первым.

При этих словах я рухнул влево в нижнюю стойку, резко выбрасывая руку вперед. Под собственным весом мой пистолетик вылетел прямо в ладонь. Оружие «последнего шанса» было готово к стрельбе.

Конечно же, мое действие было чистейшей провокацией. Стоило мне заявить адмиралу, что я выстрелю первым, он тут же нажал спусковой крючок. Я искренне надеялся на то, что мой оппонент был все же артиллеристом, а не ганфайтером. А потому попытается словить ускользающую цель, довернув в сторону противника запястье с пистолетом. Попасть в таком случае можно исключительно случайно, а вот повредить руку при выстреле – вне всяких сомнений. Выстрел грянул, и зеркало, находившееся мгновение назад за моей спиной, осыпалось вниз градом блестящих осколков. Фон Ротт взвыл, роняя пистолет и хватаясь за вывихнутую кисть.

На пороге комнаты возник поручик Ислентьев с обнаженной саблей в руке. В другой он держал бронзовую бляху на цепочке, предваряющую вопрос о цели его внезапного визита.

– Простите, адмирал, я ошибался, – скорбно произнес я, принимая подобающую джентльмену позу. – Вы быстрый стрелок. Неловкий, но быстрый. Во всем же остальном, как видите, я вас не обманул.

Фон Ротт перевел взгляд с бляхи тайной канцелярии на меня, мучительно сжал губы в страдальческой гримасе.

– Оставьте пафос, вы еще не в застенках. Итак, у нас налицо измена родине, попытка устранения свидетеля матроса российского флота, попытка убийства офицера российского флота и… – Я сделал эффектную паузу. – Герман, простите, не знаю, как вас по батюшке. Самое интересное для тайной канцелярии: попытка государственного переворота, намечающаяся, если не ошибаюсь, на день Чесменского парада.

– Что за глупости вы говорите? – мрачно кинул фон Ротт.

– Не надо строить из себя идиота, – пожал плечами я. – Как вы думаете, почему я нахожусь сейчас перед вами, вместо того чтобы сидеть в Петропавловской крепости? А раненный мною сегодня Григорий Орлов по указу императрицы малой скоростью направляется в имение, где ждут его, можете мне поверить, весьма худые вести. Вы проиграли, фон Ротт, полностью и окончательно. Спасти вас от петли может только чистосердечное признание. Причем желательно до того, как его дадут все остальные участники заговора. Вы понимаете, о чем я говорю?

Адмирал молча кивнул. В дверях показался дворецкий с алебардой и несколько слуг с кочергами и метлами. Переполошенные выстрелом, они спешили на подмогу своему хозяину.

– Пшли вон, собаки! Тайная канцелярия! В Сибири сгною! – с неожиданным напором рявкнул мой ассистент.

Увидев бляху в руках Ислентьева, подмога поторопилась обратиться в бегство, дабы не искушать судьбу. Усмехнувшись неудаче деблокирующего маневра противника, я вновь обратился к адмиралу:

– Итак, послушайте мое предложение. Вы пишете чистосердечное признание о своем участии в заговоре, сообщаете все, что вы знаете на эту тему, без изъятия и добровольно, но, понятное дело, в сопровождении поручика, следуете в тайную канцелярию. Мы же со своей стороны в этом случае обещаемся забыть все остальные ваши грехи, что дает вам реальный шанс выпутаться из этой истории с наименьшими потерями.

– Разрешите я сяду, – обреченно выдавил фон Ротт.

– Хорошо, только без глупостей. Я не промахнусь.

На губы фон Ротта наползла кривоватая улыбка.

– В это я верю. – Усевшись, он подвинул к себе лист бумаги, чернильницу и, морщась от боли в правой руке, начал писать.

Покаянные записки фон Ротта отняли значительно больше времени, чем я рассчитывал. Герцогиня уже явно ожидала меня на балу, и несвоевременное мое на нем появление вполне могло грозить бедствиями и разрушениями ни в чем не повинной российской столице. Судя по беседе ее светлости с моим дядюшкой, настроена она была более чем решительно.

– Никита, – спросил я Ислентьева. – Ты сам здесь управишься?

– Я думаю, да.

– Вот и славно. Тогда я должен ехать дальше. Сейчас главное, чтоб Алексей Орлов не узнал о нашем визите до времени, – громко произнес я, рассчитывая донести слова не столько присутствующим в кабинете, сколько прятавшемуся за драпировкой дворецкому. – Нельзя его спугнуть.

Бал удался. Остатки сливок общества, вынужденные киснуть в Петербурге посреди лета, привязанные к городу либо делами службы, либо семейными обстоятельствами, беспорядочно бродили анфиладами особняка, представляя возможность собравшимся любоваться богатыми коллекциями минералов, носимых на груди, на шее, в волосах, в ушах, на запястьях и, быть может, даже на лодыжках, но любоваться этим изыском мешал фасон платьев. По танцевальной зале гордо дефилировали высокопоставленные защитники отечества, слепя глаза обилием высоких наград, так что попади на сегодняшнее празднество какой-нибудь астроном, он был бы подавлен и обескуражен таким количеством звезд, обретающихся не на своем месте.

Слухи в этом городе действительно распространялись быстро. Стайка кавалеров от корнета до ротмистра включительно, окружавшая герцогиню, заметно стаяла при моем появлении. Тем более что у благородного общества в этот момент сыскалось новое развлечение. Какой-то светский остряк незаметно засунул кусочек лимбургского сыра в карман камзола престарелого сенатора, и тот едва ли не волчком теперь крутился по праздничной зале, пытаясь отделаться от преследовавшего его гнусного запаха. Шутка имела грандиозный успех.

– Милорд Вальдар. – Леди Кингстон благосклонно склонила головку, озаряя меня дежурной улыбкой. – Я весьма рада вас видеть.

– Я обещал быть, ваша светлость. – Поклон мой был шедевром поклонного искусства. Думаю, не здесь, так в Китае такое должно было существовать. – Я не мог обмануть ваших ожиданий.

– Вы очень любезны, друг мой. – Герцогиня подала мне руку для поцелуя. Я приложился к ней губами, оставаясь до конца галантным кавалером.

Во всей этой встрече был какой-то подвох. Не то чтобы что-то в ней было неправильно, но в словах и жестах хозяйки торжества я не чувствовал чего-то до боли необходимого. Искренности, что ли? Впрочем, вздохнув, я списал это на бальную суету.

– Милорд Вальдар, – услышал я голос ее светлости. – Я была бы весьма рада, если бы вы написали несколько строк в моем альбоме. – Она протянула руку, почти повелевая сопровождать ее к столику, где на обозрение гостей была выставлена своеобразная книга отзывов и замечаний, обтянутая пурпурным сафьяном. – Посмотрите, – прошептала она, перелистывая страницы, проложенные тончайшей рисовой бумагой, – здесь расписывались замечательные люди. Вот это рука Вольтера, вот Поуп, это Дидро. Я вам потом как-нибудь расскажу о нем массу забавных вещей. Это написал король Георг, батюшка нынешнего короля Георга. А вот здесь автограф императора Фридриха. Да, обратите внимание, вот этот сонет посвятил мне лет девять назад ваш дядюшка. Прелестные стихи.

Я скользнул взглядом по альбомному листу. Рядом с ровным, как шеренги солдат на плацу прусского императора, росчерком моего дяди красовался вполне отчетливый чернильный отпечаток пальца.

– Он так волновался, – пояснила леди Кингстон, замечая, куда направлен мой взгляд, – что посадил кляксу на столе, а я, когда брала альбом, сразу не заметила. Рукав, пальцы – все перепачкала. Конфуз был необычайный, – нежно ворковала она, улыбаясь своим воспоминаниям. – Однако все это было очень давно. Надеюсь, вы порадуете меня чем-нибудь?

– Постараюсь, миледи.

– Тогда не буду вам мешать. Полагаю, попозже вы пригласите меня танцевать. Я оставляю для вас любой танец по вашему выбору. – Она помахала мне пальчиками и удалилась, сопровождаемая шлейфом кавалеров.