Он остановился возле освещенной витрины магазина. «Граммофоны и пишущие машины», – гласила вычурная надпись на вывеске. Было уже довольно поздно, но за стеклом еще горел свет. Военная пора заставляла торговцев с остервенением бороться за каждого покупателя, работать, не считая часов, до последнего клиента!
«Пишущие машины», – по слогам повторил Лунев, волевым усилием переключаясь с таинственной служительницы храма Эстер на имевшиеся в деле о заговоре улики. Таковых на сей момент было совсем немного, и потому на общем безликом фоне служебной переписки между инстанциями особо выделялась одна бумага, строго говоря, и послужившая детонатором, воспламенившим кажущийся мир и покой императорского двора.
Это было письмо, перехваченное военной цензурой в Харькове. Вернее, письмо не было перехвачено. Его доставил в полицию обычный почтальон, заявив, что на его участке нет указанного адреса. Конверт бесхозного послания сильно пострадал, должно быть, от дождя, буквы по большей мере расплылись и были абсолютно неразборчивы. И все же первые литеры названия улицы читались ясно: «Рыб…». В городе имелась улица Рыбная, но указанного номера на ней не оказалось, да и обозначенного в качестве адресата «полковника» никто из окрестных жителей не знал и припомнить не мог.
Лунев машинально толкнул дверь и, отряхивая снег с рукавов шинели, вошел в помещение. На него сразу пахнуло теплом и той дивной смесью уюта и деловитости, которую создавали расставленные кругом шедевры инженерного гения и научной мысли человечества.
– Чего изволите? – Немолодой приказчик незамедлительно возник перед запоздалым клиентом, изгибаясь в поклоне.
– Покажите мне печатные машины.
– К сожалению-с, новых поступлений не было, но у нас есть замечательные «Ундервуды» всего только прошлого года выпуска. Очень хорошие. Печатают четко, бумагу не рвут. Можно сразу приготавливать несколько копий. Для вас, – приказчик вскользь смерил полковничий мундир возможного покупателя, – это будет весьма кстати.
Лунев молча обвел глазами представленные ему образчики.
– Сию минуту, я сейчас заправлю бумагу.
– Сделайте одолжение, – не отвлекаясь от своих мыслей, утвердительно кивнул Лунев.
«На одной из таких машин и был напечатан текст нашего загадочного послания. Брошено оно в почтовый ящик, несомненно, в Харькове, иных штемпелей на конверте нет. Но текст, похоже, свидетельствует об определенной близости к императорскому двору».
«Дражайший кузен и кум! – гласило послание. – Как ты знаешь, события у нас в Петербурге продолжают развиваться стремительно, неуклонно приближая конец нынешнего царствования. Недовольство императорской семьей тем больше, чем сильнее влияние на нее „полоумного Старца“, чем меньше деятельной воли в поступках самого государя. Считаю должным сказать тебе, что недовольных, готовых к решительным действиям, предостаточно не только в гвардии, но и вокруг трона. Даже и среди тех, кто чувствует ступнями его ступени и свысока взирает на них.
Полагаю несомненным, что дамоклов меч, висящий над российской короной, уже скоро рухнет на нее всей своей тяжестью. В этот час прямая обязанность и долг чести всякого дворянина, а тем паче каждого офицера, сделать правильный выбор…»
– Вот, пожалуйте. – Расторопный приказчик ловко вставил белые листы, проложенные черной копировальной бумагой. – Если желаете – сами испробуйте.
Лунев мельком поглядел на круглые белые клавиши из слоновой кости, на черные значки буквиц, размял озябшие пальцы и неспешно, литера за литерой, отпечатал слово, заменявшее подпись в адресованном никуда письме:
ФЕХТМЕЙСТЕР.
Платон Аристархович задумчиво расправил еще недавно девственно чистый лист, любуясь достигнутым результатом, словно пытаясь в ровном начертании букв узреть душу неведомого заговорщика.
Судя по манере излагать мысли, человек, отправивший письмо, довольно резок и, без сомнения, решителен. Он требует, настаивает, пусть даже и слегка маскируя свои требования мишурой светской учтивости. Если полагать, что изложенное в данном образчике эпистолярного жанра – правда, а не бредовая выдумка наподобие неисчислимых революционных орд господина Нечаева,[2 - С. Г. Нечаев – русский революционер, организатор тайного общества «Народная расправа», автор «Катехизиса революционера», активно применял методы провокации и мистификации.] то государю и впрямь есть о чем беспокоиться!
Эзопов язык письма весьма прозрачен, автор даже и не удосужился всерьез зашифровать столь компрометирующее послание. Скажем, особы, могущие взирать свысока на ступени трона, – не иначе как великие князья. Они, в отличие от прочих смертных, сами на этих ступенях располагаются и, естественно, смотрят на них сверху вниз. Но вот «Фехтмейстер»?..
Будь неведомый покуда автор профессиональным разведчиком, не стоило даже сомневаться в том, что прозвище его никак не связано с родом деятельности. Но если это не так, а вероятно, это не так – настоящий шпион никогда бы не ошибся адресом, – то резонно предположить, что заговорщик и впрямь признанный в гвардии мастер клинка. А ежели данное предположение верно, то число возможных подозреваемых сравнительно невелико. К тому же неведомый корреспондент неосторожно писал «у нас в Петербурге». Между тем большая часть гвардейских полков сейчас на фронте, и это тоже значительно сужало круг поиска.
Лунев восстановил в памяти приложенный к письму список инструкторов и учителей фехтования, служивших за последние десять лет в Петербургском округе. Перечень их был не слишком длинным, к тому же всех унтер-офицеров контрразведчик отбросил с самого начала. Никто из них не мог вращаться в придворных и офицерских кругах. Оставалось восемь человек, из которых пятеро сейчас находились в действующей армии.
– Ну, как вам машина? – по-своему оценивая задумчивость клиента, поинтересовался приказчик.
– Хороша. – Полковник вытащил отпечатанный лист и поднес к глазам.
Так и есть, у букв наличествует свой характер. Вот, у «т» чуть-чуть, самую малость, не допечатывается ножка, а на «е» какая-то точка…
– Желаете приобрести?
– Возможно, – уклончиво ответил Лунев. – Однако не нынче, иным разом. – Приказчик едва сдержался от бурного выражения неодобрения. – А скажите, голубчик, – между тем продолжал Лунев, – много ли у вас таких вот машин покупают ныне?
– Отчего ж, – без особой охоты, но все же вполне учтиво ответил продавец, – покупают. Вот и господа офицеры берут. Нынче-то небось в штабах работы много, а их в Петрограде теперь вон сколько. Да и магазин у нас солидный. Место хорошее, товар знатный.
– Это верно, – согласился контрразведчик, – работы много.
В его голове отчего-то не желал складываться образ ловкого фехтовальщика, орудующего клавишами пишущей машинки, точно рапирой, легко и непринужденно. «Быть может, все же „Фехтмейстер“ – лишь кодовое обозначение? И я копаю не в ту сторону?»
– А вот еще, – выходя из задумчивости, проговорил Лунев. – Вы случайно такие вот пробные листы для каких-нибудь нужд не храните?
– Ну что вы? – приказчик развел руками. – Нам без надобности.
– Очень жаль. – Полковник направился к выходу.
– А вот не желаете ли, скажем, пластинку купить? Панова есть, Вяльцева. Или вот новый Шаляпин.
– Нет, благодарю.
Лунев вышел на улицу, и за спиной его над дверью печально звякнул колокольчик.
До квартиры, арендованной Луневым здесь же на Садовой еще двенадцать лет назад, оставалось идти не более четверти часа. Миновав здания Гостиного двора и Публичной библиотеки, Платон Аристархович перешел Невский. За спиной, дребезжа в темноте, прокатился трамвайный поезд. Сей наследник конки, уже привычный жителям столицы, неизменно вызывал живейший интерес у приезжих. Лишь семь с небольшим лет назад колеса первого самобеглого вагона коснулись земли Санкт-Петербурга, но появился-то он здесь куда раньше! Правда, до сентября 1907 он ездил лишь зимой, по рельсам, уложенным на лед замерзшей Невы.
– Ваше высокоблагородие, огоньку не найдется? – Перед Луневым стоял инвалид в долгополой солдатской шинели с пустым рукавом.
– Да-да. – Лунев достал из кармана коробку шведских спичек.
– Благодарствую! – поднося к огню папиросу, вымолвил служивый и добавил чуть тише: – Господин полковник, вы уж, того, поосмотрительней будьте, там за вами малый хвостом вьется, морда ненашенская, как бы чего дурного не вышло.
Лунев оглянулся, опуская в карман спичечный коробок и нащупывая рукоять маленького пятизарядного браунинга. Местные остроумцы именовали такие пистолеты – «опасная игрушка для самоубийц». Он мельком повернул голову, оглядываясь через плечо, точно привлеченный перезвоном отправки электрического вагона. Невысокая мужская фигура, плохо различимая в темноте, резко повернувшись, скрылась в подворотне.
– Экая чертовщина, – пробормотал себе под нос Лунев, поворачиваясь и уже открыто глядя в сторону Невского. – Кому это я вдруг понадобился? – Он простоял еще несколько минут, но соглядатай не появлялся. – Может, почудилось? – не выпуская на всякий случай браунинг из руки, вздохнул Платон Аристархович.
Всю оставшуюся дорогу он шел, тщательно прислушиваясь к шагам за спиной и пытаясь догадаться, вправду ли его кто-то выслеживал, или же померещился бывшему солдату «коварный враг».
У самого подъезда стоял роскошный новенький автомобиль «делоне-белльвиль». Возле мотора перетаптывался с ноги на ногу дюжий казак-атаманец. Увидев полковника, тот вытянулся во фрунт, вскидывая руку к папахе. «К кому бы это?» – отвечая на приветствие, подумал Лунев, вспоминая всех живущих в подъезде. Но не успел он припомнить каждого из соседей, как из машины, словно чертик из табакерки, выскочил еще один человек.
– Лейб-гвардии Атаманского казачьего полка сотник Холост! – на всю Садовую отрапортовал офицер.
– И что ж с того? – с недоумением глядя на стоящего перед ним казака, осведомился Лунев. – Я, чай, не сваха, на что мне знать, холосты вы или женаты?
– Фамилия моя Холост, – ничуть не смутившись, явно не впервой, ответил улыбающийся атаманец, – звать Сергеем Ивановичем. Лет сто тому обратно предку моему, войсковому старшине, писарь документ выправлял, да с пьяных глаз перепутал: там, где фамилия значиться должна, семейное положение влепил. А так-то у него прозвание было Жук! Мы о-го-го, еще те Жуки были! – Сотник поднял кулак, видимо, демонстрируя впечатляющие размеры жуков. – Ну а писарь, стало быть, волосья на тыковке своей подергал и предложил моему незабвенному пращуру аж десять целковых за то, что в пачпорте напишет фамилию по-благородному – «Холост-Жук».
– И что? – уже заинтересованно глядя на балагура, спросил контрразведчик.
– Предок мой славный почесал старательно лоб да за пять рубликов и шкалик зелена вина согласился просто Холостом зваться, а то уж совсем несусветно получается. Так вот с тех пор уже век холостыми и значимся. С барышнями удобно знакомиться – женат, не женат, а все холост.
– Ловко! – усмехнулся Платон Аристархович. – А ко мне у вас что за дело?
– Прибыл к вашему высокоблагородию с высочайшим предписанием! – отчеканил сотник, протягивая Луневу опечатанный конверт. – Шо тот ревизор! Приказано быть вам отцом родным, тенью и у-у-у!.. – Он погрозил кулаком, явно копируя поведение высокого начальства, отдававшего приказ. – Насчет «у-у-у» я не настаиваю.