Воспоминания бывшего студента

Конечно, мы, в пределах школьного курса, в довольно общих чертах имели представление о настоящем, прошедшем и будущем времени. В то, что есть ещё «тонкости» в этих «временах», мы не особенно вдавались. Знаний «английского» за время обучения в девятом и десятом классах у меня не прибавилось.

Прочитав эти строки, может сложится впечатление, что Анна Львовна мне не нравилась. Это совсем не так. Я хорошо успевал по многим предметам. Почти все учителя это отмечали с первого моего появления в школе. Естественно, они рассказывали об этом «классной» (так все тогда сокращенно называли классного руководителя). И она относилась ко мне очень хорошо. А я, как воспитанный человек, отвечал ей взаимностью. А когда у меня умер отец, она мне очень помогла. Нет, она не утешала меня и, тем более, не жалела. Я сейчас и не вспомню, что конкретно и как она делала. Но только мне с её помощью удалось сгладить это горе, за что я ей до сих пор благодарен.

А ещё она ругалась с несколькими преподавателями. В школе я был человек очень спокойный и ни с кем не ругался. Чем я не понравился «географу», «чертежнику» и «русичке», сейчас уже не вспомню. Но, только у меня не то, что серебряной медали не было, а появилась даже «тройка» в «аттестате». И это была «тройка» по русскому языку.

Я не учил «украинский язык и литературу». Несколько раз учительница пыталась меня спрашивать, но я, наверное, ответил, как ей казалось, «недостаточно уважительно». Она «взъелась» на меня, требовала, чтобы я на уроках присутствовал и, хотя бы, слушал «язык того народа, на территории которого я живу». Я сказал, что не понимаю этого языка, поскольку не изучал его. А выучить за год невозможно. В общем, мы на каждом уроке «скандалили». Когда была возможность, я с уроков уходил, сидел на улице. Но когда погода была плохая, приходилось сидеть на уроке. Я всегда занимался другими предметами. И это ещё больше раздражало «украинку».

Наверное, вот из таких людей и появились потом «нацики», которые ненавидят все русское. Некоторые «шедевры» современной, на тот момент, украинской «поэзии» я запомнил: «Трактор у поли дыр-дыр-дыр, ты за мир и я за мир» – Павло Грыгорьевич Тычина.

Нет, конечно это не Шевченко. И, наверное, были и среди современных украинских литераторов люди, достойные называться «народными украинскими поэтами и писателями». Но, почему-то, я запомнил только «дыр-дыр-дыр». Наверное, так преподавали. А ещё «украинка» дружила с преподавателем «русского». И вот результат. Как ни боролась Анна Львовна, «трояк» по «русскому языку» в аттестате у меня появился. А по русской литературе «пятерка»! Преподаватель был другой, и на уроках я отвечал, надо полагать, с любовью к предмету. Ну, да, Бог им судья. Вот Анну Львовну жаль, она переживала за меня больше всех, и на выпускном утешала маму, и говорила, что я все равно поступлю, и выучусь. И так, как и я, любили нашу «классную» все без исключения. Даже завзятый двоечник Толя Нечипоренко на выпускном говорил ей слова благодарности за то, что его не выгнали, а вручили «Аттестат». А то, что мы не знали «английский», так тогда задачи такой не было в стране, учить иностранные языки.

Когда я уже учился в институте, я несколько раз заходил в школу и обязательно встречался с Анной Львовной.

И в институте изучение «английского» тоже было «не на уровне». Некоторые мои знакомые, которые хотели изучать английский или учились на «ин язе» в университете, занимались факультативно с преподавателями. Знание языка в то время было делом небольшой группы людей, которые либо работали преподавателями, либо экскурсоводами у иностранцев.

Ещё в Одессе, как приморском городе, знание языка необходимо было морякам, точнее капитанам судов, радистам и ещё некоторым категориям моряков, которым необходимо было общаться с иностранцами по долгу службы.

Преподаватель английского в институте Иван Степанович Луценко – пожилой, несколько склонный к полноте мужчина, носивший очки на краешке носа. Почему-то мне запомнилось, что он в любое время года приходил на занятия в сером пиджаке «в мелкую клетку» и галстуке «на резинке». Причем галстук всегда «висел» под воротником рубашки не «по центру» и был не затянут, так, что всегда была видна застегнутая верхняя пуговица. За «глажкой брюк» он тоже не особенно следил.

В руках, точнее под мышкой, он носил потертый портфель желтого цвета. Позже, когда на сцене появился Михаил Жванецкий, я вспомнил этот портфель. Мне даже казалось, что одессит Луценко передал портфель одесситу Жванецкому.

Положив портфель на стол, он доставал учебник и тетрадь, которая служила журналом. Найдя в тетради нужную страницу, он поверх очков оглядывал класс.

Никакой системы в выборе «отвечающих» у Ивана Степановича не было. Он просто с первого занятия начал опрос «по алфавиту». И то, что одни отвечали лучше, а другие хуже, его нисколько не смущало.

Любимчиков у него не было. И, когда отвечал последний по списку, следующим отвечающим всегда был первый. Мне ни разу не удалось заглянуть в его «журнал», но, думаю, что против моей фамилии большинство оценок были тройки. Увы, на первых курсах моя успеваемость, в том числе и по «английскому» была не на высоте.

Конечно, зная систему, можно было подготовиться и получше. Но, когда я увидел, что независимо от того, как я отвечаю, похвалы не будет, интерес к предмету у меня пропал. Конечно, я читал и переводил все, что задавали. Но были предметы поважнее, и желания тратить время на английский у меня не было. А ещё меня смущало произношение Лученко. Он не особенно напрягался и иногда просто "читал русским языком английские буквы".

Он быстро запомнил каждого из нас по фамилии. Этому в немалой степени способствовало то, что занятия почти всегда проходили в одном классе, а мы садились на одни и те же места.

Вот взгляд Луценко остановился на мне, и далее следовало: «Comrade Terekhov. Read and translate, perhaps, the text, page fifty-four». Это так должно было быть. А звучало примерно так: «Ну (небольшая пауза), камрид Терехов, рид энд транслейт пэрхэпс зы тэкст, пэйдж фифти фор».

Я поднимался, брал в руки книгу, заранее открытую в нужном месте, и начинал читать. Прочтя нужный текст, я переводил его на русский. С произношением при чтении у меня проблем почти не было. Но когда я к занятиям не готовился, с переводом иногда были проблемы. Точнее, не с переводом, а с расстановкой времени.

Возможно, на начальном этапе обучения я чего-то не понял или не запомнил. И поэтому никак не мог взять в толк, как это в настоящем (и других тоже) времени можно ещё что-то выделить, от чего и слова будут звучать по- разному, и перевод будет разный. И если смысл текста мне всегда был понятен, то разницу в том, что, например, «действие совершается постоянно, или сейчас, или продолжается или…ещё чего-то» я вроде и понимал, но зачем вся эта, извините, «галиматья» в толк взять не мог.

Учебники, которые нам предлагались, были, как и положено, ориентированы на специфику ВУЗа. И если мы эту специфику понимали, то для Ивана Степановича, по-моему, это был такой же «темный лес» как для меня «времена».

Конечно, он знал, что «ток бывает переменный и постоянный». Но объяснение, почему «трамвай для движения использует постоянный ток» нас, извините, Иван Степанович, насмешило. А он «на полном серьезе» считал, что, если бы трамвай «попытался» двигаться на «переменном токе», то «он бы дергался туда-сюда с частотой пятьдесят герц».

Выслушав перевод он, считая, наверное, что оценку моих знаний «по-английски» я (как, впрочем, и другие) не пойму, делал разбор ответа по-русски. Сделав после ответа небольшую паузу, он протяжно произносил примерно такую фразу:

–Да а а, камрид Терехов, слабовато.

–Я старался, Иван Степанович,-с тоской произносил я в ответ.

–Не сильно старались, камрид Терехов, ситдаун.

Так я и закончил изучение английского языка в институте, не сумев понять «их», английскую, разницу в настоящем, прошедшем и будущем времени.

Мои институтские друзья запомнили фразу Ивана Степановича, и когда у меня что-нибудь не получалось, иногда звучало: «Не сильно старались, камрид Терехов».

«Штангист»

Первое сентября 1968 года у меня началось, как у всех студентов: с лекции. Появились новые предметы, появилось и новое увлечение.

Во дворе главного учебного корпуса располагался спортзал. Точнее, здание, переоборудованное в спортзал. И было это здание, до тех пор, как его не переоборудовали, кирхой. Ки?рха или ки?рка (нем. Kirche) – германизм, обычно используется для обозначения лютеранских культовых сооружений. Оригинальное немецкое значение – церковь, как таковая, во всех смыслах, как сообщество, так и здание, без какой-либо конфессиональной окраски.

Так все спортзал и называли «кирха». Здание классической готической архитектуры, построенное в начале 19 века снаружи, как я полагаю, не ремонтировалось к тому времени, очень давно. Но то, что оно очень красивое, было видно и без ремонта. Все внутреннее оборудование, которое, наверное, было в здании, отсутствовало. Центральный вход с крыльцом был закрыт, а входили мы через боковую дверь, которая располагалась напротив общежития, в левой (если смотреть с фасада) стороне здания.

Кирха-спортзал. Слева – пятиэтажная «общага»

А внутренние помещения представляли собой вот что: сразу от входа был большой зал, где по краям располагался ряд скамеек. На противоположной части были установлены помосты для штангистов, перекладины, брусья и другое спортивное оборудование. Центральная часть представляла площадку для волейбола. А если постелить маты, то это был огромный ковер для борцов. В районе центрального входа были оборудованы душевые.

Самым интересным был балкон, который располагался внутри по периметру всего зала на высоте около трех метров. Подняться туда можно было по двум лестницам. Там обычно тренировались велосипедисты. Конечно, они не ездили по балкону. Велосипеды были установлены в специальные станки. Передние колеса были зафиксированы, а задние стояли на специальных приспособлениях. Педали можно было крутить, колеса крутились. А для дозирования нагрузки имелись специальные устройства. Иногда удавалось покрутить педали, но у каждого велосипеда был хозяин, и не все любили, когда посторонние пользовались этими тренажерами.

Физподготовка была таким же обязательным предметом, как и все остальные. Когда было тепло, мы занимались на улице, а зимой, естественно, в зале.

Когда я летом работал грузчиком, я понял, что надо «подкачаться». И самым простым способом было занятие тяжелой атлетикой. Пришел я в зал самостоятельно. Переоделся, как мог размялся и подошел к помостам, где были штанги. На одном из помостов никого не было, штанга, по виду, была не тяжелой, и я решил её поднять. А после того, как опустил, меня окликнул мужчина: «Молодой человек, а ты что тут делаешь?»

Я подошел, поздоровался и сказал, что хочу заниматься «штангой». Мужчина лет сорока пяти, кряжистый, волосы с легкой сединой, внимательно оглядел меня. Это оказался тренер институтской секции тяжелой атлетики. Фамилии его я, увы, не помню, а звали его Георгий Амбросимович. Он спросил, чем я занимался раньше. История моих занятий спортом была небольшой. В школе я с товарищем бегал на средние дистанции, под его руководством. Потом была классическая борьба и бокс. Никаких успехов, естественно, не было.

Но про бег тренер попросил рассказать подробнее. А потом попросил раздеться до трусов. Ноги мои ему, явно, понравились. Я и на занятиях по физо с удовольствием бегал и пять, и даже десять километров. А когда он спросил, смогу ли я присесть со штангой в сорок килограмм, я ответил утвердительно. По его указанию мне на плечи положили штангу, я присел и легко встал. Вес увеличили. Потом ещё. Я встал, и улыбнувшись, сказал, что и ещё смогу. Но тренер был мужчина и умный, и опытный.

После нескольких минут беседы, указания по поводу тренировок, одежды, питания, Георгий Амбросимович представил меня всем спортсменам и поручил одному из них в этот день заняться со мной. Мой наставник, совсем небольшого роста и хрупкого, как мне показалось, телосложения паренек учился на четвертом курсе и имел первый разряд по штанге. Узнав это, про разряд, я искренне удивился. Но, когда он рассказал, сколько «делает», а, по-простому, «поднимает», в каждом движении, я удивился ещё больше.

Тренировки были три раза в неделю: в понедельник, среду и пятницу. В эти дни я, как правило, обедал с друзьями в столовой, занимался в читальном зале, иногда немного гулял по городу и часам к шести вечера шел в зал.

Уже в первый день мой наставник, а звали его Саша и он взял надо мной шефство не на один день, показал свой дневник. В тетради, разграфленной по видам «движений» стояли цифры. «Движения»– это не только «жим», «рывок» и «толчок», классические движения тяжелоатлетов того времени. Сюда входили и многие «движения» подготовительные: «тяга рывковая», «тяга толчковая», «приседание со штангой», «жим лежа» и ещё много разных «названий», которые имели целью подготовить спортсмена к выполнению «основных» движений. И большая часть тренировки была посвящена именно этим «подготовительным» движениям.

На следующее занятие я тоже пришел с тетрадкой, где разграфил несколько страниц. Вот только названия «движений» я с первого раза не запомнил, а осваивал постепенно.

Только с третьей или четвертой тренировки Георгий Амбросимович начал сам показывать мне то, к чему стремился я: к выполнению ГЛАВНЫХ движений. Как оказалось, самым сложным был «жим»! Вроде, чего проще: поднял на грудь, а дальше «со всей дури» жми руками вверх. И тут оказалось, что сила рук – не главное, а есть много законных способов «помочь» себе спиной, «прессом» и другими частями тела. Но, при этом, было ещё столько «прибамбасов», когда, например, отклоненные назад плечи портили попытку, вес не засчитывали. Да ещё и руки у меня были слабые.

Зато я сразу «схватил» «толчок», а больше всего мне нравился «рывок». Там, кроме силы, главным была резкость и сила ног, которой у меня было достаточно. Не секрет, что, когда что-то человеку нравится, он делает это не только с удовольствием, но и с азартом. Именно с азартом я занимался. Даже курить стал меньше, хотя тренер рекомендовал бросить совсем, но Саша сказал, что «курение на результат не влияет, вот он курит и ничего». Но «Амбросимович» его, естественно, не слышал.

Как рекомендовал тренер, я, во-первых, все «движения» записывал, а во-вторых, внимательно смотрел на то, как и что делают другие.

Кроме институтских спортсменов, часто на тренировки приходил ещё один парень. Высокого роста очень крепкого сложения грузин был «персональным учеником» Георгия Амбросимовича. Говорил он с сильным акцентом, а тренера называл по отчеству «Морозович». Он имел звание «кандидат в мастера спорта», хотя и «делал» все «на мастера». Но звание присваивалось после соревнований, а попасть на нужные он долго не мог. Он был веселым человеком, как все грузины. Любил пошутить, посмеяться и не обижался, когда шутили над ним. Могучая его фигура ни минуты не сидела спокойно. Он всегда двигался, но не бесцельно. И я часть с восхищением смотрел, как он работает со штангой.

Было ещё одно «движение», которое мне очень нравилось. Это было приседание со штангой на плечах. Это упражнение было из категории «подготовительных». Так «качались» ноги и развивалось чувство равновесия, когда центр массы тела существенно поднимается вверх. Несмотря на то, что ноги у меня были в «хорошей форме», это упражнение было обязательным. И я сразу понял, что тут у меня тоже есть к чему стремиться. Вес шестьдесят и семьдесят килограмм «покорился» мне быстро. И я сразу понял, что главная цель в этом движении – сто килограмм.

После первых тренировок состояние мое было отвратительное. Болело все тело, от пяток и до макушки и спины. По ней, по спине, что иногда случалось и у опытных спортсменов, прокатилась «перетянутая» назад штанга. Хорошо, если уже почти выпрямился, но синяки были от плеч и до «ниже поясницы». Через месяц стало легче. А месяца через два случилось вот что.

После примерно часа тренировки я, в соответствии с планом, отрабатывал «рывок». Вес на штанге был совсем небольшой, килограмм сорок. Подошел Георгий Амбросимович и сказал добавить килограмм десять. Я добавил и сделал «рывок». «Добавь ещё пять»,– сказал «Морозович». Я снова поднял. Тогда он подозвал грузина и сказал ему: «Смотри, как надо». Я думал, что кто-то покажет, но Георгий Амбросимович сказал: «Володя, покажи ещё раз «рывок». Слова тренера – закон. Я «попудрил» руки «магнезией» подошел к штанге и «рванул». Грузин внимательно смотрел на меня, когда я «выполнял движение». «Слушай, да, маладэц. А больше сможешь?» Я посмотрел на тренера, он молча кивнул, и я добавил ещё килограмм пять. Поднял. Потом ещё пять. С таким весом я ещё не работал. Но воодушевление и поддержка всех ребят, а они подошли и тоже наблюдали за мной, сделали свое дело. Штанга замерла вверху, а встать, с моими подготовленными ногами, не составило труда.

Остался доволен и Георгий Амбросимович. Он похвалил меня, но сказал, что повторять этот вес можно не ранее, чем через месяц. Все разошлись, только Саша подошел, пожал руку и сказал, что «рывок» у меня шикарный и так никто у нас не делает. Его похвала была не менее приятна, чем оценка тренера.