Неизвестные солдаты кн.3, 4

«Мессершмитт» быстро увеличивался в прицеле. Секунда, еще, еще… Перекрестье сетки накрыло кабину летчика, и в это мгновение Сергей нажал на гашетки. Две длинные пулеметные очереди легли точно, немецкий самолет вспыхнул и круто пошел вниз. Набирая высоту, Панов оглянулся. К земле, вытягивая дымные хвосты, падали три «мессера». Все «яки» шли за командиром.

– Нормально! – крикнул Панов. – Нормально, ребята! Сделали три панихиды! Теперь домой!

У них еще оставались горючее и патроны, но путь предстоял долгий, могли быть всякие встречи. Конечно, на «яке» нетрудно оторваться от преследования, но Панов имел твердый принцип: от врага не бегать! Даже если нет патронов, заходи в ложную атаку, нависай сверху, действуй на нервы!

Они уже миновали линию фронта, когда ведомый доложил, что видит шесть бомбардировщиков «хейнкель-111». Сергей мельком взглянул на часы: в запасе несколько минут, можно произвести атаку. Но без затяжного боя, в один заход.

– Бить самостоятельно! Иду на ведущего! – крикнул он.

Самолеты сближались стремительно. Засверкали огоньки встречных выстрелов. Сергей поймал «лоб» бомбардировщика в перекрестье прицела и нажал спуск.

Секунда – и враги позади. У одного «хейнкеля» отвалилось крыло, и он штопором падал к земле, словно намереваясь пробуравить ее. Все «яки», выдерживая строй, шли вслед за Пановым. Старший лейтенант удовлетворенно хмыкнул. «Вот чистая работа! Соображать нужно! Сперва головой выстрелить, потом пулеметом!..»

В этот день их поднимали в воздух раз за разом. К вечеру летчики измотались. Взбадривали себя шоколадом. Сергей съел целую плитку, чуть не стошнило. В минуты отдыха, пока техники осматривали «яки», заправляли их горючим и боеприпасами, летчики валялись в тени на траве, вялые и распаренные. Есть никому не хотелось, только пили холодный квас, который официантки приносили прямо к машинам.

А потом снова команда, снова в воздух!

Шестой вылет они сделали в район Прохоровки. Там творилось что-то невообразимое. Земля затянута была черной клубящейся пеленой: дым, копоть и гарь поднимались высоко в небо. Сквозь редкие «окна» виднелись танки: множество танков, и двигавшихся, и стоявших на месте. Куда ни глянь – пламя, машины, люди.

Тесно было и в небе. Под редкими облаками, в мутном закопченном воздухе носились самолеты всех типов. Косяками плыли тяжелые «юнкерсы», ссыпая бомбы. На плотные косяки вражеских бомбардировщиков, стараясь рассеять их, бросались «Яковлевы» и «лавочкины». Мелькали «мессеры» и «фокке-вульфы», «петляковы», «ильюшины», «хейнкели». Тут было все, что накопили противники, готовясь к решающей схватке.

Сумятицу и неразбериху усугубляло еще и то, что снизу били зенитные пушки и пулеметы. Били наугад, не видя за дымом, где свои, где чужие. Рядом с синим дымком русских снарядов вспыхивал черный дым немецких зениток.

Сергей вел свое звено в самую гущу боя, издалека выбирая цель. Вспомнились вдруг слова Насти, что с воздуха и кровь не увидишь, и стоны не расслышишь. Так она сказала после кино. Вот посмотрела бы она на эту бешеную коловерть, на этот кусок неба, где исчерчен пулями, снарядами и осколками каждый метр!

Грузный двухметровый «юнкере» открыл огонь первым, одновременно разворачиваясь и пытаясь уйти. С бортов бомбардировщика потянулись к «яку» длинные трассы. Сергей бросал машину то вправо, то влево, быстро настигал немца, мешая ему вести огонь на участке сближения.

А потом – рывок! Он уже не замечал трасс, забыл на несколько секунд обо всем, видел перед собой только прицел. Длинная очередь по левому мотору. Короткая – по правому. Разворот через крыло. Взгляд назад: «юнкере» падал, оставляя за собой две черные, быстро расширявшиеся полосы.

Ведомый следовал за Пановым, но еще двух машин, которые он привел с собой, не было видно, и они не отвечали по радио. А может, просто Сергей не слышал их: эфир полон был криков, команд, ругани, трещали в нем грозовые разряды.

Да и некогда было разговаривать. Два быстрых «фоккера» шли на старшего лейтенанта сверху, имея преимущество в скорости. Уклоняясь от удара, он бросил машину в пике, потом почти отвесно полез вверх.

Но и немцы были, видно, опытными летчиками. Они носились за ним, надеясь «зажать» с двух сторон, а ему даже нравилась эта рискованная игра. Стремясь зайти в хвост «фоккеру», он гонял машину на пределе, ломал линию полета так круто, что закипал и белой пеной срывался с консолей воздух, а перегрузка вдавливала в кресло его маленькое худощавое тело.

Он настигал врага, но «фоккер» уходил от него в самый последний момент, то вилял в сторону, то резко проваливался вниз. Теперь уже не фашисты, а сам Панов был захвачен погоней. Ни он, ни его ведомый не заметили в азарте, как высоко над ними появились еще два «фоккера» и начали разворот, выходя для атаки на встречно-пересекающемся курсе.

Сергей всадил все-таки очередь в немца, радостно вскрикнул, когда брызнули в стороны куски хвостового оперения и «фоккер», потеряв управление, клюнул вниз отяжелевшим носом. Но почти в ту же секунду промелькнула над Пановым черная тень, возникли вдруг на крыле рваные пробоины, со звоном разлетелись стекла на приборной доске, бедро обожгло такой болью, что Сергей скорчился на сиденье, почти потеряв сознание. Самолет ринулся вниз, но Панов снова взялся за управление.

– Ранен! Я ранен! Прикрой! – крикнул он ведомому.

«Фоккер» уже развернулся и опять шел на него в лобовую атаку. И тогда Сергей, забыв про боль в бедре, направил свою машину навстречу гитлеровцу. «Фоккер» хлестал прямо в лицо пулеметным огнем, но Сергею было безразлично. У него осталось несколько снарядов, он мог стрелять только наверняка. И он влепил эти снаряды в мотор немца.

Они проскочили так близко один от другого, что машину Панова даже качнуло воздушной волной. Не столкнулись просто чудом. Сергей подумал об этом, хотел посмотреть, как падает «фоккер», но боль в бедре вспыхнула с такой силой, что он не смог сдержать стон. Тревожный голос ведомого звучал в наушниках:

– Что с тобой? Что? Ты потянешь?

Он вел машину как во сне, вел по привычке, по интуиции, ничего не соображая. Было такое ощущение, словно тело его от бедра до самого мозга пронзил тонкий раскаленный прут. Сергей будто горел внутри, так жарко и душно было ему. Он даже подумал: зачем мучиться? Хотел достать пистолет и прервать эту невыносимую боль, нырнуть в бесчувствие, в тишину.

Но ему жаль было машину, такую умную, сильную и послушную. На ней еще летать да летать..

Смутно, как сквозь туман, различил Сергей знакомый аэродром, белые полотнища посадочного «Т». На этом заметном знаке он сосредоточил все внимание: то видел его отчетливо, резко, то знак расплывался, превращаясь в белесое колеблющееся пятно среди зеленоватого сумрака.

Приземлился он благополучно, хотя правая нога совсем не подчинялась ему. У него еще хватило сил нажать левую педаль и отклонить машину в сторону, чтобы освободить место для посадки ведомого.

* * *

Вот уже неделю без пауз, днем и ночью, бушевало Курское сражение, заглатывая и сжигая все новые и новые войска. На севере, в районе Орла, немцам удалось продвинуться всего на шесть километров. На юге, возле Белгорода, они вклинились в позиции обороняющихся на три десятка километров, однако и тут рано было говорить об успехе. Немцы так и не вышли на оперативный простор.

Генерал Манштейн недаром считался одним из лучших гитлеровских полководцев. Трудно изменить в ходе боев направление главного удара, сделать это неожиданно для противника, но Манштейн решился на такой шаг. Две группировки, наступавшие в сторону Курска, должны были продолжать свои действия, отвлекая внимание русских. А тем временем под покровом ночи, тайно огромный кулак сосредоточивался возле населенного пункта Прохоровка. Сюда были брошены резервы, сюда подтянулись дивизии, снятые с флангов.

На участке шириной менее десяти километров Манштейн собрал тысячу танков и самоходных орудий, не считая бронетранспортеров, артиллерии, минометов. Сто танков на километр – такого еще не бывало!

Этот тяжелый бронированный каток, следуя за огневым валом, должен был раздавить оборону советских войск, обойти с востока город Обоянь и наступать на Курск.

В ночь на 12 июля, перед началом решающего сражения, Манштейн уснул спокойно первый раз за неделю. Он мог позволить себе отдых: наступление подготовлено, никаких осложнений произойти не должно. Даже если русские раскрыли его планы, они ничего не смогут сделать. Армии Воронежского фронта, ослабленные в боях, связаны по рукам и ногам теми дивизиями, которые продолжают атаковать их. Разведка гарантировала, что в двухсоткилометровой полосе, прилегающей к фронту, у русских нет сейчас бронетанковых соединений, способных отразить удар.

Он был прав, этот расчетливый и решительный полководец, с точностью аптекаря взвесивший все шансы. Он не учел только того, что советские войска стали теперь не такими, как в прошлом году, и даже не такими, как минувшей зимой. Он не учел, что ими командуют генералы, умеющие мыслить, рассчитывать и руководить по меньшей мере не хуже, чем Манштейн или Гудериан.

Немцы еще не начали свою тайную перегруппировку, а генерал Ватутин уже предвидел ее. Логика, опыт, знание противника подсказывали ему, что так продолжаться не может. Враг находится в тупике, он должен решиться на новый шаг, на новый бросок. В штабе Манштейна еще только готовился приказ, а на карте Ватутина стоял уже знак вопроса, точка которого приходилась на Прохоровку. «Почему именно здесь? – спрашивал себя генерал и отвечал: – Потому что здесь удобная местность, потому что здесь они могут добиться решительного успеха, потому что здесь мы не ждем их».

Но предугадать – это еще далеко не все. Как задержать и уничтожить тысячу танков, неисчислимое количество пушек и минометов – все, что бросит в атаку Манштейн? Какой бы прочной ни была оборона, нет гарантии, что она устоит под ударом такой силы. В конце концов противник просто уничтожит все, что находится перед ним, пропашет себе дорогу шириной в десять километров и пройдет вперед.

Ватутин принял решение, удивившее не только его штаб, но и Ставку Верховного Главнокомандующего. Вместо упорной обороны – наступать! Атаковать немцев, нарушить их планы, вырвать инициативу. Фашисты ослабили свои фланги – тем лучше. По флангам ударят армии, которые всю неделю сдерживали врага и понесли потери. А на главное направление выйдут свежие силы, которые сберегались до решающего момента.

Получив войска из резерва Ставки, генерал Ватутин направил в район Прохоровки 5-ю Гвардейскую общевойсковую армию. По тыловым дорогам форсированным маршем двигались колонны машин 5-й Гвардейской танковой армии. 850 танков вел навстречу врагу генерал-лейтенант Ротмистров. Три с половиной сотни километров армия прошла единым рывком, почти не имея отстающих, прямо с ходу заняла боевые позиции. На подкрепление танковой армии спешили два танковых корпуса. Появившись неожиданно для противника, бронетанковые войска должны были сыграть решающую роль в предстоящей схватке.

Для поддержки наземных войск на район Прохоровки была нацелена почти вся авиация Воронежского и Центрального фронтов.

Утром 12 июля, едва взошло солнце, в воздух поднялись армады бомбардировщиков. С запада летели немцы, с востока – русские. Самолеты шли сотнями, волна за волной. Они бомбили и обстреливали до тех пор, пока летчики перестали видеть, что делают: огромный участок местности был затянут густыми клубами дыма и пыли. Едва лишь эта черная пелена начала редеть, с обеих сторон раздались орудийные залпы. Снова загрохотал возле Прохоровки огнедышащий вулкан, выбрасывая пламя, дым, копоть.

Бомбы и снаряды уничтожили и сожгли все: на позициях советской и немецкой пехоты не осталось ни людей, ни пушек, ни пулеметов. Не осталось даже самих траншей: их сровняли с землей. Немцы пробили коридор для своих танков. Советские летчики и артиллеристы проложили путь для своих броневых машин. Так началось Прохоровское танковое сражение, самое крупное в истории, в котором люди становились крепче машин, а машины проникались человеческой яростью.

Немцы бросили в атаку 700 танков. Танки ползли в несколько рядов, заполнив все пространство между рекой Псёл и железнодорожной насыпью. Вслед за ними, невидимые в пыли, двигались бронетранспортеры с пехотой.

Ныряя в овраги, поднимаясь на холмы, эта лавина катилась вперед упрямо и неудержимо, сотрясая притихшую землю. А навстречу врагу, набирая скорость, шли советские «тридцатьчетверки». Их было столько же, сколько немецких машин. Семьсот на семьсот!

Выстрелы почти полутора тысяч орудий слились в сплошной рокочущий гул.

«Тридцатьчетверки» неслись на полной скорости, стремясь сократить дистанцию. И когда немцы, не ожидавшие такой встречи, опомнились от неожиданности, советские танки были уже рядом. Фашистские «тигры» лишились главного своего преимущества. С короткого расстояния «тридцатьчетверки» пробивали их мощную броню.

В дыму, в грохоте, в треске столкнулись две лавины. Было так тесно, что некоторые машины налетали друг на друга, таранили, переворачивались.

Советские танки прошли сквозь вражеский строй и, развернувшись, начали бить немцев с тыла. На помощь врагу спешили машины второго эшелона. На помощь «тридцатьчетверкам» шли резервные батальоны тяжелых танков.

За этим побоищем трудно было следить со стороны, дым и пыль скрывали его плотной завесой. А тот, кто находился в самой гуще схватки, видел только какие-то фрагменты ее.

Там не подбирали, а разбирали. Пушки стреляли почти в упор. Машины ползали среди пылающих, чадящих коробок, как по огненному коридору, разыскивая себе цель.