Неизвестные солдаты кн.3, 4

Немцы послали на подавление восстания крупные силы эсэсовцев. Улицы города были завалены трупами. А советские дивизии и полки Войска Польского не могли оказать помощь. Они были ослаблены долгим наступлением, коммуникации их растянулись. Фашисты бросили навстречу им свежие части, отборные соединения «Герман Геринг» и «Викинг», штрафные офицерские батальоны.

За месяц наступления советские войска прошли пятьсот километров. И столько же времени потребовалось им, чтобы в ожесточенных боях преодолеть еще сорок, которые отделяли от Вислы. Лишь 14 сентября удалось освободить Прагу – правобережный пригород Варшавы. Мосты через реку были взорваны. За рекой – сильная, заранее подготовленная оборона гитлеровцев. Переправиться не удалось.

С утра и до вечера над городом, над дымной хмарью патрулировали советские самолеты, разгоняя «фокке-вульфы» и «мессершмитты». Взрывы и треск стрельбы особенно громко доносились через Вислу, когда ветер дул с запада. На улицах Праги делалось сумрачно от дыма, закрывавшего солнце.

На восточном берегу в эти теплые сентябрьские дни стояла тишина. Пестрели яркой листвой нарядные березовые перелески, проплывали в прозрачном небе стаи улетающих птиц. Только по ночам оживали дороги: двигались к реке колонны войск и машин, прибывали новые советские и польские дивизии. В лесах и рощах земля повсюду была изрыта, строились убежища для танков и автомашин, склады, землянки для пехоты. Сюда подтягивались тылы, подвозились запасы – готовилось новое наступление.

Подполковник Бесстужев принимал пополнение, налаживал боевую учебу молодежи, заботился о том, чтобы отдохнули ветераны. Впереди была еще трудная дорога.

Ранним утром приехал в полк Юрия генерал Порошин. Выслушал рапорт, потоптался возле машины, разминая затекшие ноги, потом спросил:

– У тебя в Москве знакомые имеются? Есть где остановиться на первый случай?

– Нет, – удивленно ответил Бесстужев. – Зачем мне Москва?

– Возьми ключ от квартиры. Пыль там сотри, я давно туда не заглядывал. И записку вот прихвати, чтобы комендант препятствий тебе не чинил.

– Товарищ генерал, объясните?! – взмолился Юрий.

– Едешь в академию, учиться тебя направляем. Сегодня сдавай дела, а завтра на машину – и до Минска… Ты что, недоволен, вроде? Или новость еще не переварил?

– Переварил, товарищ генерал. Только не время мне уезжать.

– Это еще почему?

– Вроде обидно, товарищ генерал. С первого залпа воюю, а теперь, когда победа на горизонте, меня в тыл!

– Э, подполковник, – усмехнулся Порошин, поглаживая массивный подбородок. – Горизонт – явление сложное. Ты идешь, а он отодвигается… – Посерьезнев, спросил: – Тебе сколько лет, подполковник? Двадцать пять, кажется? А мне под сорок. Лет через пятнадцать-двадцать я в отставку уйду, если доживем до тех пор. Кто тогда корпусами и армиями командовать будет? Ты и твои ровесники, ясно? Вот я и хочу, чтобы смена у нас надежной была. Война вас многому научила, а теперь за книгу пора. – Заметив, что Бесстужев порывается возразить, генерал добавил резко: – Всё. Разговор окончен. Завтра зайдешь проститься, а сейчас – шагом марш! Нет, погоди! – Порошин положил тяжелую руку на плечо подполковника, сказал потеплевшим голосом: – Жаль мне тебя отпускать, Юра. Но так нужно. Ведь конец одних событий всегда расчищает дорогу другим, и мы не знаем, какими они будут!..

* * *

Два года назад фашистские пропагандисты категорически утверждали, что русские способны наступать только зимой, используя трудные условия, к которым привыкли. Вспоминали об этом даже и в то недавнее время, когда пушки гремели на Курской дуге. А теперь эта теория выглядела просто смешной.

Летом 1944 года советские войска гнали противника сразу на всем фронте от Балтийского до Черного моря, гнали стремительно, умело: не просто теснили фашистов на запад, а окружали и уничтожали немецкие дивизии, полностью выключали из дальнейших событий массы вражеских войск и техники.

Блестящую операцию провели в августе войска 2-го и 3-го Украинского фронтов. Наступая по сходящимся направлениям, они взяли в кольцо пять немецких корпусов. Несколько суток на обоих берегах реки Прут, в Ясско-Кишиневском «котле», продолжалось сражение. Немцы пытались пробиться на запад, а над их колоннами висели советские самолеты, сбрасывали груз и улетали за новым, густые цепи фашистов выкашивались пулеметным огнем, их танки и штурмовые орудия горели от снарядов. Немцы прорывали боевые порядки одной дивизии, радовались, надеясь уйти в Карпаты, но на их пути вставала другая дивизия. И опять валились на сухую опаленную солнцем траву немецкие цепи, опять пылали их танки. Немецкие солдаты, привыкшие повиноваться слепо, гибли без смысла, без всякой пользы, выполняя приказ своего командующего генерала Мита. А отменить этот приказ было некому. Сам генерал был убит, тело его штабные офицеры в спешке бросили где-то в груде других трупов.

Командующий был мертв, но приказ продолжал действовать. Фашисты лезли напролом. Только за один день 25 августа нашли свою смерть на берегах Прута тридцать тысяч немцев. Еще двадцать тысяч сдались в плен.

Бои в «котле» длились целую неделю, а советские дивизии в это же время продвигались в предгорья Карпат и к Дунаю, в центральные районы Румынии, которая порвала свой союз с Германией и сразу превратилась из ее друга во врага: объявила немцам войну.

Виктору Дьяконскому не повезло: на реке Прут, когда штурмовали вторую оборонительную полосу гитлеровцев, взрывная волна бросила его на проволочное заграждение, колючки изодрали спину и руки. Старшина Гафиуллин подполз к Виктору под пулеметным огнем, и, пока снимал с проволоки, обоим досталось по пуле.

После перевязки Дьяконский возвратился в часть. Бойцы раздобыли для него трофейный мотоцикл с коляской. На этом мотоцикле и покатил он по пыльным румынским дорогам на юг во главе батальона. А через четыре дня явился и старшина Гафиуллин, догнавший своих на попутной машине.

– Не могу, капитан, – сказал он Дьяконскому. – Не могу без тебя. Ты мне как командир, ты мне как отец. Скучно без тебя жить!

– Ну, ладно, ладно, поменьше эмоций! – усмехнулся Виктор, тронутый словами старшины. – Садись в коляску, вместе поедем.

– Нет, командыр. Пусть в коляске твой костыль и твои бумаги едут. У меня в роте пролетка есть, боеприпасы везет. На боеприпасе поеду.

Старшина командовал теперь у Дьяконского пулеметной ротой. Два с половиной года назад увидел Виктор в запасном полку молодого худенького татарина с обритой головой. Не так уж и много времени прошло с тех пор, но Гафиуллин изменился неузнаваемо, превратился в кряжистого уверенного мужчину. Повсюду у него были приятели и знакомые, даже в штабе дивизии. Энергичный, веселый, он мог раздобыть все что угодно: и патроны, и водку, и сапоги для бойцов. Конечно, помогало ему и то, что на выцветшей гимнастерке поблескивала Золотая звёздочка. Гафиуллина знали, о нем несколько раз писала армейская газета. При всем том Гафиуллин был чертовски упрям, всегда норовил сделать по-своему и авторитетом для себя считал одного Дьяконского.

Несколько раз старшину хотели отправить на краткосрочные курсы младших лейтенантов, но Гафиуллин категорически отказывался, боялся, что попадет в другую часть. Виктору в доверительной беседе сказал:

– Ты, командыр, меня на ноги поставил. Я тебя знаю, я тебе верю, при тебе ничего не боюсь. А без тебя мне опоры не будет. С тобой вместе я большой, а без тебя маленький.

Дьяконский не настаивал, ему тоже жаль было бы расставаться с товарищем. В грустную минуту тянуло его к Гафиуллину. Сядут, помолчат, вспомнят погибших, вспомнят бомбежку на Дону, переправу через ночной Днепр.

При свете копчушки посмотрит Виктор на круглую бритую голову старшины, на знакомый его профиль, и всколыхнется в душе горячая волна, всплывут перед глазами знакомые лица. Он даже сам заметил, что все чаще уходит мыслями в прошлое: или устал от пережитого, или слишком много накопилось впечатлений, они шевелились, пытаясь уложиться в его переполненной памяти.

Обугленные мертвые леса без листьев, закопченные печные трубы, развалины, развалины без конца, голодные дети в темных подвалах – неужели это все позади? И вот уже чужая земля развертывается по обе стороны дороги, не тронутая войной, не опаленная огнем, замершая в ожидании: что будет?

Крестьяне в высоких меховых шапках, осторожно приближавшиеся к дороге, усатые румынские солдаты, чинившие мосты, босые женщины, выносившие советским бойцам воду и желтую мамалыгу на больших блюдах, – все они смотрели настороженно и вопросительно. Ведь пришли русские, те самые русские, с которыми румыны воевали под Одессой, в Крыму, под Сталинградом. Сколько ценностей, скота, зерна вывезено оттуда… Русских убивали и грабили. И вот теперь они здесь!

Как повелось на земле испокон веков? Око за око, зуб за зуб. За грабежи – грабеж, за насилие и убийство – той же монетой! Так было всегда, и вряд ли кто удивился бы, узнав, что армия-победительница предъявляет счет. Но удивление вызывалось совсем другим. Счета не было. Вместе с бойцами шли в колоннах политработники всех степеней, от полковых до армейских, помогали командирам следить за порядком, объясняли бойцам, что ответственность за преступления несет правительство Румынии, бояре и буржуазия, а не народ.

Организацией вступления советских войск в первую зарубежную столицу – Бухарест занимался сам командующий 2-м Украинским фронтом генерал армии Малиновский. Он даже был ранен, когда пролетал на легком самолете над территорией, занятой противником: торопился лично дать указания. Только опыт и мужество пилота спасли самолет и командующего от гибели.

Вечером 30 августа капитан Дьяконский ознакомился в штабе с приказом. В нем говорилось: «Вхождение в Бухарест провести организованно. Обозы пропускать только за городской чертой. Пехота, двигающаяся походом, должна иметь оркестры. Командиры полков, дивизий – впереди своих колонн на конях».

Этот приказ доставил Виктору много хлопот. Пришлось размещать на повозках не только грузы, но и легко раненных бойцов. Осталась с обозом вся пулеметная рота: ее командира, старшину Гафиуллина, Виктор назначил старшим.

Гафиуллин очень жалел, что не увидит Бухареста: он не бывал еще ни в одной столице, даже областные города посмотрел, только попав в армию. Но идти после ранения он не мог. Дьяконскому тоже нельзя было шагать, но командир полка разрешил ему ехать верхом.

В город Виктор ввел только ядро батальона, его ударную силу: куцую колонну из ста пятидесяти стрелков и автоматчиков. Но поскольку в Бухарест вступала не дивизия, не корпус, а сразу несколько армий, поток войск был таким мощным и долгим, что пехоте пришлось полдня дожидаться своей очереди.

Открыла шествие 1-я румынская дивизия имени Тудора Владимиреску, сражавшаяся вместе с советскими соединениями. Потом пошла 6-я танковая армия, залязгали, загрохотали тяжелые и средние танки, поползли бронетранспортеры с бойцами, самоходные артиллерийские установки, двинулись тягачи и автомашины с орудиями. Над крышами с ревом промчались краснозвездные эскадрильи: полтысячи самолетов приняли участие в этом своеобразном параде.

Колонна пехоты, вытянувшаяся на многие километры, медленно двигалась по шоссе через пригороды. Сначала виднелись по обе стороны сады и парки за чугунными решетками. Среди зелени высились виллы, особняки, дачи. Потом потянулись пустыри, лачуги, хибары. Часто попадались на глаза ярко-желтые бензоколонки.

Дома становились все выше, и, наконец, шоссе превратилось в душный каменный коридор. Дальше дело пошло веселей. Усталые девчонки-регулировщицы направляли поток по нескольким улицам и проспектам к центру. Под ногами валялись груды измятых, затоптанных цветов. На тротуарах шпалерами стояли толпы румын. Столько войск, столько техники увидели они за день, что доброжелатели утомились радоваться, а враги устали от негодования. И те, и другие были потрясены никогда раньше не виданной силой, мощью и организованностью прокатившейся мимо лавины. Но и это, оказывается, было еще не все. Царица полей, русская пехота только вступала в город.

Гремели духовые оркестры, музыканты играли без отдыха. Многие из них по месяцам не брали в руки инструментов, работали в похоронных командах. Теперь дорвались, дули в свое удовольствие, вышагивая в голове колонн. Невольно вспомнил Виктор о дружке своем, о Фокине Сашке. Вот о таком торжественном марше мечтал он, бывало, на берегу Упы или в лесу у костра. Не судьба, значит. Не ему, а другим ребятам довелось исполнять победную музыку!

Люди на тротуарах выкрикивали приветствия, девушки совали солдатам букеты, но пехота шла молча и строго. Усталая, пропыленная пехота с автоматами за спиной и гранатами на ремнях, с мешочками запасных дисков, со скатками плащ-палаток, с притороченными к ним котелками. Пехота-труженица в брезентовых сапогах и обмотках, в гимнастерках, выбеленных потом и солнцем, в орденах и медалях, завоеванных под Москвой, на Волге и на Днепре.

После рева моторов и лязга гусениц негромким и маловнушительным казался шорох подошв. Не строевым шагом, не вытянувшись по ранжиру в идеальные ряды и шеренги, а просто походом двигалась пехота через этот город, как прошла уже через сотни других, оставив за собой тысячи километров. И тот, кто смотрел на эти молчаливые, привычные к маршам и сражениям колонны, тот понимал: поднимутся на пути скалистые горы, разверзнутся болота и пропасти, устанет и откажет техника, сломаются моторы, сгорит в жарком пламени любое железо, любая сталь, а пехота преодолеет все! Пехота дойдет туда, куда ей прикажут!

* * *

Расторопный старшина Гафиуллин разыскал на юго-западной окраине города большую виллу с просторным садом. Бойцы расположились во флигеле, в деревянных пристройках. На завтра объявлена была дневка.

В полночь Виктор, прихрамывая, обошел двор и парк, проверил посты. Предупредил солдат: здесь не фронт, но ухо держите востро, не забывайте, что находимся на земле недавнего противника. Тут всякое может быть.

Задержался на крыльце. Ночь по-южному темная, звездная и душная. В пыльном сухом воздухе появлялись вдруг освежающие прохладные струйки, приносившие запах цветов. В парке, под черными купами деревьев, хрупали овсом привязанные к повозкам лошади. Кто-то негромко ругался, беззлобно и длинно. Вдали протарахтела автоматная очередь. Гудели на дороге моторы. Снова автоматная очередь.

– Проверяйте посты каждый час, – предупредил Дьяконский дежурного лейтенанта. – В одиночку не ходите, только вдвоем.