Они были первыми. Из истории медицины в Узбекистане

Как вспоминает Татьяна Александровна Вавилова, которой посчастливилось слушать лекции Аковбяна по кожным болезням, специалист он был отличный, но лекции, видимо, ему изрядно надоели, и ему скучно было читать, а студентам слушать. Оживлялись лектор и зал, когда начиналась демонстрация больных. Тут уж профессор блестяще объяснял и ход обследования и проводил дифференциальную диагностику.

А. А. Аковбян

Рядом с Аковбяном на виньетке фотография профессора Глеба Николаевича Терехова. Родился он 27 ноября 1887 года в Москве. После окончания гимназии поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, а когда началась Первая мировая война, был призван в действующую армию и направлен младшим врачом в Кронштадтскую крепость. В 1916 году получает диплом врача в Петербургском медицинском институте.

После революции Терехов вступает в Красную Армию и направляется врачом в стрелковый полк. Демобилизовавшись, в 1921 году уезжает в Рязань, где преподаёт нормальную и патологическую анатомию в фельдшерско-акушерской школе. Затем, в 1926 году, уезжает в Ташкент, где начинает работать ассистентом кафедры патологической анатомии САГУ. Почти 40 лет, с 1930 по 1966 год, Глеб Николаевич заведовал кафедрой патологической анатомии. Он автор 125 научных работ, посвященных изучению краевой патологии, детского висцерального лейшманиоза, бруцеллеза, токсического гетита с асцитом, заслуженный деятель науки Узбекистана.

Г. Н. Терехов

По свидетельству современников, он слыл большим оригиналом. Вот что пишет Семен Гохберг в своих воспоминаниях опубликованных в «Письмах о Ташкенте» в октябре 2010 года.

– Одним из самых больших оригиналов был, например, профессор-патологоанатом Глеб Николаевич Терехов, приехавший в Ташкент еще в 1920 году по путевке Ленина с группой профессоров, организаторов медицинского факультета Среднеазиатского университета (СаГУ).

Это был невысокого роста коренастый пожилой человек с крупной круглой лысой, как бильярдный шар, головой, носивший всегда медицинскую шапочку в виде пилотки и никогда не одевавший медицинского халата. У него было очень плохое зрение, он носил очки с толстыми стеклами в роговой оправе. Первую свою лекцию он начинал одинаково каждый год густым зычным басом: « Здравствуйте! Зовут меня Глебом Николаевичем. Лекции по патологической анатомии вам читать буду я и экзамены принимать, к вашему сожалению, … (тут он держал паузу как хороший артист) тоже буду Я!». Затем тем же торжественным тоном продолжал: «Запишите первую тему —некрозы. Один легкомысленный молодой человек надел на половой член гайку и ходил с этой гайкой. В результате у него появился некроз полового члена! … Девушки во втором ряду, перестаньте смеяться!». Самое интересное заключалось в том, что он не видел не только девушек из второго ряда, но даже книгу, лежавшую перед ним, читал, приставляя к очкам лупу. О профессоре Терехове ходили легенды: говорили, что он очень любил голубой цвет, и некоторые девочки шили специально к экзаменам по патанатомии голубые платья. Те, которым финансовые возможности не позволяли шить специально, одалживали у подружек платье только на время экзамена. В конце экзамена, оглядев очередную студентку в голубом, неожиданно заявлял: «По-моему, я сегодня это платье уже видел несколько раз!»

…Взяв зачетную книжку у одного из студентов перед началом экзамена, увидел, что там стоят две пятерки за предыдущие экзамены по фармакологии и патологической физиологии. «Ну, Колю Кампанцева ты обманул, – зычным голосом говорит Глеб Николаевич, – он старый, ему за семьдесят, но не понимаю, как ты Мишку Ханина обманул? (профессору Ханину было за шестьдесят). Меня ты не обманешь!» И медленно выводит в зачетке тройку, даже не дав возможности студенту ответить на вопросы билета. Иногда же, наоборот, увидев в зачетке тройки по предыдущим экзаменам, мог покровительственно сказать: «Ну что же ты так плохо учишься, вот тебе в подарок от профессора Терехова пятерка!» И опять не спросив ничего по билету. Тем не менее, Глеб Николаевич был блестящим патологоанатомом, и мне кажется, что и по сегодняшний день в Ташкенте нет более значительной фигуры в патологической анатомии.

А вот что вспоминает Татьяна Александровна Вавилова.

– Терехова студенты страшно боялись и из поколения в поколение передавали всякие случаи, которые то ли были, то ли нет. Например, что если студент отвечал плохо, то Терехов мог выкинуть его зачетку в окно или в форточку. Студенту приходилось за ней бежать. Рассказывали, что однажды студент из Бухары пришел к нему сдавать экзамен в красных сапогах и посчитал, что именно за них ему поставили «отлично». В его сапоги стали одеваться другие, пока Терехов не заметил и не выгнал с криком и двойкой.

Когда я училась, он тоже слыл ужасно строгим, а главное мог прилюдно унизить студента. На экзамен приходил очень рано. Кафедра располагалась в одноэтажном здании старого ТашМИ, во дворе. Вход был с крыльца. Дверь открыта, виден длинный коридор, следующая дверь в экзаменационный зал тоже открыта, напротив нее в конце комнаты сидит за столом профессор, и пока студент идет к нему отвечать, преодолевая всё это пространство, пристально разглядывает беднягу через лупу. Рядом с профессором пишущая машинка. Если ответ «интересный», то есть студент сморозил глупость, Терехов тут же ее печатает, а на завтра вывешивает на стенд – на всеобщее прочтение и глумление.

Ужасно не любил дураков, издевался, как мог, причем весьма непедагогично. Лекции читал великолепно. Но если кто-то из двухсот сидящих в зале громко начинал разговаривать или вертеться, выходил из себя, лекция была испорчена, вернуться к теме ему уже было трудно. Но если видел внимательные глаза, если в зале тишина, слушать его было очень интересно. Самодурство было, конечно. Однажды на нашем потоке случилось и такое – Терехов поднял студентку с криком: «Встань, человекообразное!!!» Всё равно студенты его ценили и уважали. У меня перед экзаменом по патанатомии неделю субфебрильная температура на нервной почве держалась. Но пятёрку поставил и не обругал.

Специалистом Глеб Николаевич был прекрасным. На кафедре собрал сильный педагогический состав, они все его обожали, как тогда бывало на многих кафедрах. Кафедра была его жизнью. Не хотел с нею расставаться ни за что, сопротивлялся отчаянно, ходил в партком, выступал громогласно на Советах, что «не вам меня смещать, меня сам Ленин прислал»… Когда пришлось уступить кафедру более молодому, он не ушел, остался профессором-консультантом до самой кончины. Его не стало 5 июля 1972 года.

Не менее известным ташкентским врачом был и профессор Моисей Ильич Слоним – его фотография на этой странице альбома в верхнем ряду в центре. О самом же профессоре написано столь много, что добавить что-то еще к биографии этой личности не представляется возможным.

Напомню только основные сведения. Родился Моисей Ильич в 1875 году. В 1893-м он заканчивает с золотой медалью Ташкентскую гимназию и летом того же года поступает на медицинский факультет Казанского университета. Успешно завершив учебу в 1898 году, возвращается в родной город и начинает служить уездным врачом в кишлаке Бордонкуль под Ташкентом. Затем работает ординатором ташкентской городской больницы. Здесь ему пришлось быть и терапевтом, и невропатологом, и инфекционистом, и педиатром, и окулистом, и стоматологом и хирургом… Вынужденная многопрофильность в работе необычайно расширила его кругозор и послужила становлению как профессионала высочайшего класса. После успешной защиты диссертации в 1906 году Слоним был направлен в лучшие европейские клиники – Берлин, Вена, Париж – для дальнейшего повышения своей квалификации.

Не обошли его стороной и революционные поветрия того времени. По некоторым сведениям Слоним был связан с «боевой группой партии социалистов-революционеров» и в 1908 году по делу этой группы был привлечен к дознанию в Ташкенте. В результате следствия было установлено, что Слониму из Петербурга было «выслано от ЦК партии эсеров 5 тысяч рублей на устройство подготовлявшейся экспроприации в Чимкенте. Деньги эти были переданы по назначению необнаруженным лицам». По всей видимости, последствий в этом деле для известного ташкентского врача не было. Заслуги Слонима перед революцией, очевидно, были учтены, поскольку и ему, и его родному брату – врачу Соломону Ильичу новое правительство – в знак особого уважения – в порядке исключения оставило их особняки в самом центре Ташкента. Эти дома стоят и поныне – со временем они все же перешли в государственную собственность В 1920 году, вместе с прибывшими из Москвы коллегами, Слоним участвует в создании в университете медицинского факультета. Через год получает звание профессора и становится заведующим кафедрой пропедевтики терапевтической клиники. Много энергии отдает улучшению материального обеспечения медицинского факультета, систематизации программ и учебных планов медицинского факультета. Всю свою жизнь профессор Слоним посвятил становлению качественной медицины в Узбекистане, занимая различные должности в системе здравоохранения республики – декана медицинского факультета, директора по учебной части ТашМИ, директор аСреднеазиатского института усовершенствования врачей (по совместительству).

Моисей Ильич был близким другом другого известного врача и священника, Войно-Ясенецкого, и не раз выступал в качестве заступника Валентина Феликсовича перед властями. Как я уже рассказывал, ссылаясь на воспоминания Михаила Владимировича Парадоксова, из операционной, где оперировал Войно-Ясенецкий, по распоряжению комиссара здравоохранения была убрана икона. Валентин Феликсович заявил, что не выйдет на работу, пока икону не вернут на место.

В 1921 году такой поступок расценивался не иначе как «саботаж» и считался одним из самых тяжких преступлений. Понимая, к каким последствиям это может привести, Моисей Ильич немедленно отправился на приём к тогдашнему Председателю Среднеазиатского бюро ЦК РКП (б) Я. Э. Рудзутаку и со всей дипломатичностью, объяснил «хозяину Туркестана», что арест выдающегося хирурга и педагога, его коллеги и друга Войно-Ясенецкого, нанесёт огромный ущерб молодой советской республике. Рудзутак пообещал профессора не арестовывать, предоставив врачам самим урегулировать этот вопрос. Это, правда, только отсрочило репрессии против хирурга-священника но, тем не менее, говорит об авторитете и смелости Моисея Ильича Слонима.

Умер профессор Слоним в 1945 году, и как один из основателей ТашМИ упокоен на территории институтского парка.

Могила М. И. Слонима

Надо сказать, что и родные братья Моисея Ильича – их у него было трое – оставили добрую память в Ташкенте. Соломон Ильич был первым врачом-рентгенологом в нашем городе. Михаил Ильич – учёным генетиком; он читал лекции по этой «лженауке» в Ташкентском сельхозинституте, за что и попал в сталинские лагеря. Потом, правда, был реабилитирован и даже получил Государственную премию. Лев Ильич, инженер, возвел в Ташкенте мост через Салар, сохранившийся до сих пор.

Продолжая рассматривать вторую виньетку, видим в верхнем ряду Льва Доминиковича Василенко. В то время он был доцентом – звание профессора получил спустя четыре года. Родился будущий хирург-онколог на закате 19-го века, в 1899 году. В 24 года получил диплом медицинского факультета Туркестанского государственного университета и начал работать в клинике ТашМИ – сначала ассистентом, затем – с 1925 по 1937 год – доцентом. В 1937 году назначен на должность заведующего онкологической клиникой, с 1951 по 1955 год работает проректором ТашМИ.

Лев Доминикович, по свидетельствам современников, был выдающимся хирургом. Заслуженный деятель науки Узбекистана, он является основоположником онкологии нашей республики. Во время Великой Отечественной войны служил главным хирургом крупной госпитальной базы на 13 тысяч коек под Ленинградом. После войны вновь возвращается в Ташкент. Между прочим, именно в его онкологической клинике в 1954 году вылечили от рака Солженицына, причём очень долго не выписывали, давая ему возможность окрепнуть. Вышел Александр Исаеви из ворот клиники практически здоровым.

Л.Д.Василенко

«И лицом разойдясь от счастья, улыбаясь никому – небу и деревьям, в той ранневесенней, раннеутренней радости, которая вливается и в стариков и в больных, Олег пошёл по знакомым аллеям, никого не встречая, кроме старого подметальщика.

Он обернулся на раковый корпус. Полузакрытый длинными мётлами пирамидальных тополей, корпус высился в светло-сером кирпиче, штучка к штучке, нисколько не постарев за свои семьдесят лет.

Олег шёл – и прощался с деревьями медицинского городка. На клёнах уже висели кисти-серёжки. И первый уже цвет был – у алычи, цвет белый, но из-за листов алыча казалась бело-зелёной.

А вот урюка здесь не было ни одного. А он уже, сказали, цветёт. Его хорошо смотреть в Старом городе.

В первое утро творения – кто ж способен поступать благорассудно? Все планы ломая, придумал Олег непутёвое: сейчас же, по раннему утру, ехать в Старый город смотреть цветущий урюк.

Он прошёл запретные ворота и увидел полупустую площадь с трамвайным кругом, откуда, промоченный январским дождём, понурый и безнадёжный, он входил в эти ворота умирать».

Это отрывок из «Ракового корпуса», романа в котором Солженицын описал своё пребывание в онкологической клинике ТашМИ.

А вот что пишет Татьяна Александровна Вавилова в своих воспоминаниях опубликованных в «Письмах о Ташкенте» в мае 2012 года

– Василенко Лев Доминикович к рядовым врачам не относился. Доктор наук, хирург, онколог, заведующий кафедрой хирургии в ТашМИ, был известен и знаменит на весь Ташкент.

Оперировал мою маму в шестидесятых, уже в пожилом возрасте. А вот бабушка была его пациенткой, когда он только начинал свою карьеру. Медфак ТГУ Василенко закончил в 1923 году, учился и начинал работать с Войно-Ясенецким. А в тридцатых оперировал мою бабушку. Операция была сложной, полостной, тяжелой, но Лев Доминикович не ушел домой, он привык «выхаживать» своих больных. И никогда не уходил из больницы, пока не минует опасность.

Денег и подарков в те годы врачи в больницах не брали. Когда Василенко выходил бабушку, благодарность она выражала только устно, да еще вспоминала его добром до конца жизни. Счет тогда шел на минуты, затяни Лев Доминикович с операцией, либо еще что, умерла бы.

Наш район был особенный. Столько неординарных людей нигде не жили все вместе, как на наших улицах. В самом начале Обсерваторской, даже еще на Папанина жила мать Льва Доминиковича, по-моему, звали ее Мария Михайловна. Дама весьма пожилая, далеко за 80, но какие глаза под густыми ресницами! Какая интеллигентная, умная! Маме очень она нравилась, они, когда встречались, долго беседовали. Вот она рассказывала, что Лев Доминикович обладал хорошим музыкальным слухом и играл, если правильно помню, на скрипке. Во всяком случае, когда уже много лет спустя я преподавала на кафедре туберкулеза в мединституте, у нас на терапии преподавала невестка Льва Доминиковича, а на хирургии – его сын. Близких сотрудников они приглашали на семейные праздники, и те были в восторге от необычного приема. Все члены семьи играли или пели, гости тоже не отставали. Вечера напоминали старинные салоны, и традиция эта пришла от старших поколений».

Надо заметить, что и сын Льва Доминиковича, Георгий Львович Василенко также стал выдающимся хирургом.

И последний в верхнем ряду Василий Косьмич Ясевич.

Родился Василий Косьмич в 1894 году. Окончил в 1922 году медицинский факультет Туркестанского государственного университета. Хирург, гематолог. Интересна тема докторской диссертации, которую Ясевич защитил в 1938 году – «Материалы к изучению групп крови народностей Средней Азии». С 1937 по 1947-й заведующий кафедрой детской хирургии, а с 1944 по 1965-й возглавлял кафедру госпитальной хирургии санитарного факультета ТашМИ. Огромную роль сыграл Василий Косьмич и в организации службы переливания крови в Республике.

В 1930 году при хирургической клинике профессора Ивана Ивановича Орлова (о нём рассказ ниже) в Ташкенте был открыт первый кабинет переливания крови. Организатором и первым заведующим был Василий Косьмич Ясевич, в то время ассистент. Кабинет работал на общественных началах, без утвержденного штата и без ассигнований на оплату доноров. Первыми донорами были медицинские работники и родственники больных.

Через десять лет, в октябре 1940 года из этого кабинета вырос Узбекский научно-исследовательский институт переливания крови, и профессор Ясевич стал его научным руководителем. Впоследствии институт был преобразован в Научно-исследовательский институт гематологии и переливания крови Минздрава УзССР.

В. К. Ясевич

Василий Косьмич был близким другом профессора Введенского. Именно Ясевичу Дмитрий Алексеевич доверил удалить аппендикс у своей дочери. Вот, что вспоминает Никита Дмитриевна Введенская:

«Когда мне делали операцию по поводу аппендицита (оперировать папа попросил профессора Ясевича), отец был в операционной, стоял за моей головой, но, естественно, не вмешивался».

Первый в нижнем ряду, профессор Николай Николаевич Компанцев. Учёный-фармаколог.

Cлово Татьяне Александровне Вавиловой.

«Компанцев – это легенда. Он ходил в синей сатиновой блузе на кокетке, толстовке, как тогда говорили. Бородка клинышком, высокий, сухопарый, интеллигент!!! Настоящий профессор, хоть в кино снимай. Практику не вел, так что близко не знала, но лекции великолепные читал. Он так художественно описывал воздействие морфина, что все наши парни считали его наркоманом. Говорили, что не может человек так детально и прочувствованно передать, если на себе не пробовал. О каждом препарате Компанцев знал всё наизусть, память была отличная, несмотря на возраст. Но и от студентов требовал строжайше. С первого раза мало кому удавалось сдать, поэтому у нас он стал принимать экзамены сразу после окончания лекций, не дожидаясь начала сессии. Бывало по три раза ходили, пока не поставит в зачетку. А я, похвалюсь, сдала с первого раза на 5. У меня тогда три гордые пятерки были: у Терехова, Компанцева и Волынского. Остальные не в счет, их не особо трудно получила. Но это так, студенческие воспоминания. Компанцев ведь и человек был хороший. Жили они с женой, профессором терапевтом Ольгой Николаевной Павловой на улице Льва Толстого, если память не подводит. Свой дом у них был, по нищим временам послевоенным очень хорошо жили. Детей не было. Жили аскетично, как и было положено ученым того времени. Это сейчас стыдно быть бедным, а тогда стыдно было быть зажиточным, не то что богатым. Да и много ли им надо было! Так они людям оба помогали. Бедных студентов содержали, точно, как Шляхтин. Больным лекарства в больницы носили. Тётя моя тоже у них училась, только в начале 30-х и потом сталкивалась по работе. Она рассказывала, что в отделении у Павловой лежали тяжелые больные, которым нужны были дорогие редкие лекарства, а их в больничной аптеке никогда и не существовало. Ольга Николаевна с мужем достали на свои средства и вылечили. Понимаете, те врачи не только не брали взяток, они за свои деньги лечили бедных. И нас этому же учили. Мы еще студентами приносили одиноким и бездомным больным вкусное что-нибудь из дома, а когда работали, то лекарства часто возили из Ташкента в районные больницы, где отрабатывали после института. Для помощи больным у них в доме была целая аптека запасена. Для моей бабушки она лекарства давала, тогда и видела этот домашний фармацевтический склад та же тётя моя, Мария Петровна. Денег не взяли ни копейки, хотя у тёти были, она не нуждалась. Принцип. Возьмешь, скажут – торгуют. Светлая память обоим!».

Николай Николаевич Компанцев родился в 1893 году. В 1917 году окончил физико-математический факультет Петербургского университета. Медицинское образование получил в Ташкенте, в Среднеазиатском государственном университете в 1924 году. 36 лет с 1933 по 1969 год руководил кафедрой фармакологии Ташкентского медицинского института. Заслуженный врач и заслуженный деятель науки республики.

Им разработаны вопросы получения и дозировки змеиного яда, фармакологии лекарственных растений, произрастающих в Средней Азии. Составлен указатель лекарственных и ядовитых растений Средней Азии.