Милитариум. Мир на грани

Увайс тем временем отсмеялся, готов добить. Словно коршун с налета бьет распластанного Алибека: в глубоком приседе на одно колено, опуская кинжал сверху. Метит он в сердце, но Алибек быстро собирается и резко откатывается в сторону, уходя от удара. Однако занесенную руку уже не остановить, кинжал ударяет о булыжник, что притаился в траве, и с жалобным звоном вырывается из руки, отлетая в сторону. Силен абрек, мощное запястье слегка дрогнуло, когда другой мог бы вывих заработать.

Зато лишился своего грязного инструмента абрек. Отлетел в сторону кинжал, затерялась темная полоса стали в черной в свете луны траве.

Впрочем, и у Алибека положение не лучше. Его кинжал блестит на земле: и недалеко, шагах в пяти всего, но не позволит ему Увайс поднять оружие, вот-вот обрушится на хрупкого юношу всем телом.

Рывком вскакивает на ноги Алибек – проворство его оружие – и всё равно опаздывает: Увайс заступил дорогу, загораживая путь к кинжалу. Переминаются с ноги на ногу враги, тяжело дышат – всего пару минут как бьются, а столько сил уже ушло.

Понимает Алибек: чем больше он медлит, тем скорее отдышится мощный соперник. Странно только: почему не спешит он вытаскивать из ножен кинжал отца, что так и висит у него на поясе? Забыл, что ли, про него?.. Но в любом случае нужно действовать, пока абрек в запале. Конечно, если следовать традициям чеченской борьбы, когда соперники борются исключительно в стойке, не выдержать Алибеку против кряжистого, как утес, Увайса. Значит, снова нужно вспоминать уроки отца, что учил сына приему кунака-казака. Пришло время воспользоваться подарком. Головой вперед, вытянув руки, бросается парень в ноги абреку, хочет дернуть его на себя, свалить на землю, а там перескочить и добраться до кинжала.

Коварна росистая трава, чувяки пропитались влагой и соком, еще и скользят так не к месту. Растягивается на земле юный мститель, оказываясь беззащитным перед нависшим над ним абреком. Всё, удар неминуем, сжимается тело в ожидании смертельного исхода. Но что-то медлит Увайс вонзить кинжал в спину. Успевает прийти в себя Алибек, перекатывается в очередной раз вбок и, пораженный, видит, как выхватил Увайс обратным хватом кинжал, чтобы удобно, в два движения вверх-вниз вонзить ему клинок в спину, но вместо этого по немыслимой дуге ударяет себя же в грудь. С хрустом сминаются ребра – удар столь силен, что клинок насквозь пробивает грудину чуть пониже сердца. И рушится на землю Увайс с вонзенным в грудь кинжалом отца.

Застыл в недоумении Алибек, шепчет слова молитвы, благодарит Всевышнего, древних духов, что спасли его от неминуемой гибели, направили руку врага против него самого.

Внезапный стон перебивает его. Жив еще Увайс, хотя жизнь и утекает из него тонким ручейком. Изо рта струйка крови показалась, хрип мешается со словами. Алибек рядом присел, слушает сбивчивую речь умирающего, ждет, чтобы ясин над телом прочитать.

– Забери свой… кинжал… Не надо мне его было брать… Знал ведь… Зачем взял?.. Не покорить дух… Тебя защищает… Забери…

Замолкает абрек, откинута его голова, глаза закатились. Вот и всё, свершилась месть, а кинжал вернулся к законному хозяину.

Бережно, обхватив рукоять двумя пальцами, словно хрупкий цветок, тянет Алибек оружие, вытаскивает из раны. Темен клинок от крови абрека, мрачно молчит его дух. Несколько раз втыкает парень в землю кинжал – пусть очистится он, пусть со сгустками крови уйдет и свершившиеся им зло.

– Спасибо тебе, кинжал! – шепчут его губы и расцветают в улыбке, когда в ответ в пальцах, стискивающих рукоять, ощущает Алибек легкое покалывание.

* * *

Густеет бульон в котле, вырываясь клубами вкусного пара, и словно пчелы на мед стягиваются к кухне добровольцы. Собираются кучками, балагурят, посматривая в нетерпении на повара, что невозмутимо следит за мясом. Пять котлов на четыреста с лишним человек всадников Чеченского полка, что входят в Кавказскую туземную конную дивизию. С «германом» собрались воевать. Кто такой, мало кто знает, но, видно, плохой человек, раз жить спокойно не хочет.

Рядовые, или «всадники», как уважительно называют добровольцев, сплошь чеченцы из двух округов – Грозненского и Веденского. Урядники, сотники и прочее начальство – вперемешку русские, казаки, чеченцы, другие кавказцы. Командира добровольцы пока не видели, не прибыл он еще, а в его отсутствие распоряжается адъютант полка – щеголеватый Тапа Чермоев с лихо закрученными тонкими усиками и слегка сдвинутой набекрень папахой. Для чеченцев он свой – одной всё ж крови. Для казаков и русских свой – потому, что в конвое Его Величества успел отслужить. Со всеми Тапа общий язык находит. А без этого никак – и так не всякий день без стычек обходится. Добровольцы как один парни задиристые, дерзкие, друг другу дорогу не уступят, вот и рубятся чуть что.

Алибек держится особняком, он тут один из своего аула, знакомых никого. Но посматривает по сторонам с интересом.

Вот весельчак и острослов Моха как обычно рассказывает о своих подвигах. Юркий и проворный как воробей, хотя и зовут его ветром в переводе с чеченского. Только какой он ветер, так, легкий сквознячок. Никто его Мохой и не называет, все Хозой – воробьем – кличут. Всеобщий любимец он во взводе, но, что удивительно, тянется к немногословному Алибеку, дружбу свою навязывает.

Впрочем, Алибек тоже в сотне не из последних – правофланговый, самый рослый в полку. А если взглянуть на его широкие плечи при тонкой талии, да горделивую осанку, то не удивительно, что командование при проверках из штаба постоянно его в пример ставит.

Вообще же все ребята как на подбор – рослые, стройные, плечистые. Один Хоза воробушком посреди голубей скачет. Но у него своя заслуга – на сборах такую джигитовку выдал, что комиссия только головой качала, и взяли парня аж в первую сотню.

Толпятся всадники у котла, втягивают носами вкусные запахи. Понять можно – устали, проголодались, с рассвета учатся премудростям – рассыпаться в лаву, нестись единой цепью. Для непривычных к дисциплине горцев такие маневры как нож под ребра – болезненно и неприятно, хотя и не смертельно. Ни личной удали показать, ни прежние навыки применить – хоть заново учись на коне скакать. А и приходится – не привыкли горцы сидеть прямо в седле, то направо, то налево свешиваются, и при дальних переходах сбивают лошадям спины. Это что коней касается. А сабельный бой? Заставляют командиры лозу рубить, а горцы – ни в какую, что за ребячество, палки рубить, игра это, что ли? Вот будет сражение – там другое дело.

Притом парни все тертые, им терять нечего. Набирали-то охотников. Разные люди съехались – кто от крови прячется, кто удаль показать хочет, кто за длинным рублем пришел. Жалованье неплохое, всё ж таки двадцать рублей в месяц, да за такие деньги в родном селе можно в большие люди выбиться, дом на равнине справить, быка, и не одного, купить. Правда, с лошадью и амуницией нужно было прийти своими. Потому кого-то общество собрало, кто побогаче, своим рискнул, а кто, как Алибек, добыл в схватке.

Впрочем, сам парень о стычке с абреком не распространяется. Он ведь даже до дома не добрался в ту ночь, с близкими не попрощался. Ночевать не стал, оседлал коня Увайса и спустился в долину, понимая, что в родных местах рано или поздно искать его начнут. А рано утром наткнулся на отряд вербовщиков во главе с поручиком Смирновым, что возвращались в город из горных аулов. Не стал раздумывать, вместе с ними в Грозный и двинулся. Уже тут коня на рынке у одного казака сменял. Не мог на Увайсовом коне он спокойно сидеть, душа переворачивалась, стоило вспомнить распростертое тело абрека. Новая лошадка так себе, зато о прежнем владельце не напоминает. И пускай сам Увайс немало людей в другой мир отправил, но на то он и разбойник. А Алибек другой. Эх, скорей бы куда-то подальше отсюда, чтобы в сражение…

Заиграли вдруг дудки, забили барабаны, побежали командиры.

– Стройся!

Новый командир наконец приехал. За последние две недели Алибек совсем запутался в начальстве. Урядники, сотники, командиры – все нарядные, в серебряных погонах, в цветных бешметах и черкесках. И все требуют честь отдавать. Вначале возмущались, потом плюнули, поняв, что бессмысленно заставлять всадников прикладывать руку к голове. Горец скорее сделает вид, будто не заметил офицера, да мимо проедет…

Вот и сейчас всадники неторопливо тянутся к лошадям, а бегают более привычные к дисциплине казаки, подгоняя горцев. Те же вышагивают не спеша. Куда гнать, не война же. Ломаной линией выстраиваются они перед покрасневшим от гнева командиром – строй никто не держит, лошади подгарцовывают на плацу.

– Эй, где твоя пика?! – Густобородый, в светлой черкеске командир подъезжает к Мохе. Тот в ответ недоуменно пожимает плечами – то ли вопроса не понял, то ли дурака валяет.

– Ты что мне тут? – еще гуще багровеет командир, оглядываясь на едущего сбоку адъютанта полка. Чермоев переводит вопрос Мохе. Тот неожиданно отвечает на ломаном русском:

– Палка зачем мини? У мини оружие есть, – он поднимает кинжал. – А палка я выкинул… к… матери.

Хохот сопровождает его ответ. Скрипнув зубами, командир молча следует дальше, ругаясь под нос.

Впрочем, как только официальный смотр заканчивается и всадники начинают показывать свои воинские навыки, командир забывает о своем недовольстве, в восхищении оглаживая свежевыбритую голову под казачьей папахой. Подполковник – солдат не из паркетных, повоевал за свои тридцать пять лет знатно.

А посмотреть есть на что. Одна за другой сотни совершают марши, роют окопы, преодолевают препятствия, перестраиваясь по сигналам трубы, делают перебежки, стреляют, колют чучела. Затем приходит черед рубки. Всадники посотенно выстраиваются в два ряда и по очереди скачут к лозам, снося их направо и налево, и пристраиваются к своим с левого фланга.

Моха, как всегда, чудит. Стоит он последним и без пары. Когда же, наконец, очередь доходит и до него, всадник разворачивает свою лошадь и направляет ее прямо на сидящую за столом, крытым зеленым сукном, комиссию. В ужасе командиры смотрят на приближающегося джигита, какой-то корнет пытается выскочить наперерез и перехватить коня, но Моха огибает его ловким маневром, а перед самым столом дает таких шенкелей скакуну, что тот взлетает над пригнувшимися офицерами и приземляется уже за их спинами. Штаб-офицеры, не стесняясь, кроют удальца трехэтажным матом на нескольких языках сразу, а командир полка хохочет изо всех сил и несколько раз хлопает в ладоши, отдавая дань уважения мастерству наездника. Из всех сидящих за столом он один не втянул голову в плечи и не нагнулся, когда Моха пролетал над ними…

Полк снова выстраивается на плацу. Чермоев довольно щурится: смотр прошел успешно, подполковник доволен, остались лишь мелкие формальности. И тут командир подъезжает к правофланговому.

– А что, удалец, правду ли ваши кинжалы так хороши, как говорят? Что не хуже булатных клинков они?

Молчит Алибек, глазом косит на командира, не понимает, какого ответа ждет тот от него. В разговор снова вмешивается Чермоев:

– Истинная правда, Александр Сергеевич. Я знавал умельцев, что бурки одним ударом половинили. Железо как масло режет.

Морщится подполковник:

– Вы, Абдул-Меджид Орцуевич, погодите пока. Пускай сам молодец покажет, что его кинжал может.

Делать нечего. Не хотел бы Алибек впустую отцовский кинжал из ножен доставать, но и честь горца уронить нельзя.

Приносят откуда-то две винтовки – «мосинки» с гнутыми стволами и без штыков. В бой с ними уже не идти, так что и жалеть нечего. Укладывают между двух чурбаков, сотник командует Алибеку:

– Ну, давай, не посрами честь полка!

А у Алибека пальцы судорогой свело – не желают они тащить клинок из ножен. Словно какая-то неведомая сила держит его там, заклепала так, что и не отодрать. Никакие молитвы и воззвания не помогают парню – намертво сидит кинжал.

– Давай! – орет командир почти в ухо, и не выдерживает Алибек. Напрягая все свои силы, выдергивает он кинжал и, блеснув в воздухе серебряным орнаментом, обрушивает его на ненавистную сталь.

– Блямс!

Металлический лязг далеко разносится по плацу, возвращаясь эхом. Винтовки же остаются лежать невредимыми, получив лишь еще по одной выбоине. Зато рука Алибека с кинжалом отлетает, словно отброшенная взрывом, странно переламываясь в плече. Похоже, вывихнул сустав всадник. Однако сам парень не чувствует боли. С ужасом смотрит он на огромную выщербину в лезвии, понимая, что больше не чувствует знакомого покалывания в сжимающей кинжал ладони.

Не видит Алибек, как сочувственно кивает ему подполковник, досадливо морщится Чермоев и переглядываются между собой однополчане. Всё и всех заслонила ему эта выбоина в клинке, и ощущает он пустоту где-то внутри себя, словно не кусок металла, а часть души вдруг отлетела от него с громким «блямс».

* * *

Третий день нудит мелкий дождик. До печенок пробрал, сил нет терпеть сырость. Бурки и папахи вдвое тяжелее стали, пропитавшись влагой.

Странные места эти Карпаты. Вроде как горы, а вроде как и нет. Другие они для кавказцев. Запах иной, леса иные, даже реки по-особенному журчат.