Оценить:
 Рейтинг: 3.6

Милитариум. Мир на грани

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 14 >>
На страницу:
6 из 14
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Собеседник замялся, но все-таки кивнул. Лэрри позволил себе усмехнуться, только проводив взглядом умчавшуюся машину.

– Хочешь, предскажу нам с тобой ближайшее будущее? – предложил он.

– Да что тут предсказывать, – проворчал Арман, – нас наверняка вызовет начальство и потребует искать того, кто сводит с ума мирных французов, они вспоминают о счетах времен Столетней войны и начинают нападать на англичан…

– Или нападают без всяких воспоминаний.

Слепок времени № 9. Бей германцев – спасай Россию!

14 сентября 1914 года на совете Петроградского университета выступил шестидесятидвухлетний профессор Александр Станиславович Догель, член-корреспондент Петербургской Академии Наук, входил в состав Комитета по присуждению Нобелевских премий.

Догель, осудив «зверские поступки варваров XX века – германцев», призвал своих ученых коллег отныне не печатать трудов на немецком языке и в германских изданиях, а также прекратить «поддержку германской промышленности», не покупая больше у нее научные приборы и реактивы. Помимо этого, профессор Догель на совете университета поставил вопрос об исключении из состава почетных членов совета тех германских ученых, которые, по мнению Александра Станиславовича, «позорят и унижают науку».

30 августа 1914 года Верховному главнокомандующему русской армией великому князю Николаю Николаевичу было нанесено первое документально засвидетельствованное оскорбление. Двадцатисемилетний эстонец Р. Я. Трейман, владелец писчебумажного магазина, продавая двум покупательницам литографированный портрет военачальника, неосторожно обронил фразу: «Правда ли, он на дурака похож?» Возмущенные покупательницы сразу донесли на Треймана в полицию. Тщетно он объяснял, что имел в виду лишь плохое качество исполнения литографии. Трейман был приговорен к шести месяцам заключения в крепости.

20 сентября в Елагином дворце вдовствующая императрица Мария Федоровна написала письмо великому князю Николаю Михайловичу, так охарактеризовав немцев: «Это такие чудовища, внушающие ужас и отвращение, каким нет подобных в истории… немцы хуже диких зверей. Надеюсь ни одного из них не видеть всю мою жизнь. В течение пятидесяти лет я ненавидела пруссаков, но теперь питаю к ним непримиримую ненависть…»

Еще осенью 1914 года слухи о немецком засилье в окружении Николая II вызывали многочисленные шутки, но уже весной 1915 года, после неудач российской армии и развертывания в стране милитаристской пропаганды, повсюду началась шпиономания и германофобия. Появились многочисленные заявления о немецком засилье – в том числе в царском окружении.

В июне 1915 года из Сибири в редакцию газеты «Русское слово» пришло следующее красноречивое письмо: «Сотни лет стонет Русь многострадальная от присосавшихся к ней чужестранцев, особенно немцев… Каждый литературный работник должен ратовать за полное освобождение от немецкого засилья, где бы оно ни было, включительно до царского двора».

Известный публицист А. Ренников, печатавшийся в «Новом времени», считался экспертом, разоблачающим «германское засилье», получал множество писем-доносов. Среди них было и отправленное в феврале 1915 года из Новгородской губернии послание следующего содержания: «Близ ст. Ушаки Николаевской ж. д. находится имение покойного Кн. Голицына, где проживает немец управляющий фон Казер. Местное население взвинчено против него невероятно, питаясь различными слухами. В конце концов, и местная полиция обратила на него внимание, и произведенным ею дознанием подтвердилось, что Казер через прислугу распускает такие слухи, за которые русским не поздоровилось бы. Например, его рассказ, ставший достоянием полицейского протокола, после поездки в Царское Село, гласит: «Видел я Царскосельский Дворец, уж очень он хорош, и пригодится для нашего Вильгельма, а для русского царя довольно и одной комнаты с решеткой».

В первые месяцы войны было отпечатано множество красочных лубков и карикатур, на которых российские и малороссийские селяне доблестно «сбивали» и мастерски «захватывали» не только вражеские аэропланы, но и дирижабли. Кроме того, в начале 1915 года московским издательством И. М. Машистова был выпущен плакат «Охота казаков за немецкими аэропланами». Ранее в журнале «Лукоморье» были напечатаны рисунки на подобную тему, в том числе – художника И. А. Владимирова «Подстреленный аэроплан».

В ноябре 1915 года в Акмолинской области народная учительница узрела в крестьянской избе цветной патриотический плакат «Дракон заморский и витязь русский». На нем красовался русский витязь, поражающий трехглавого дракона, головы которого представляли германского и австрийского императоров и турецкого султана в их характерных головных уборах. Учительница, как было запротоколировано, публично сказала: «Напрасно Вильгельма рисуют таким, он не такой, а умный, красивый, образованный, из его страны выходят всякие фабриканты…»

В российском тылу ходило множество самых разных слухов, с которыми приходилось бороться представителям соответствующих служб. Так, тридцатичетырехлетний крестьянин Вятской губернии был осужден на три недели ареста за то, что в августе 1915 года ходил по своей деревне и утверждал, что «у нас Николка сбежал, у нашей державы есть три подземных хода в Германию и один из дворца, может быть, туда уехал на автомобиле. У нашего государя родство с Вильгельмом. Воюют по согласию, чтобы выбить народ из боязни, чтобы не было восстания против правительства и царя, но и теперь гостятся…»

Среди самых распространенных были слухи о пудах золота, полученных великим князем Николаем Николаевичем (младшим) за то или иное предательство. Так, в ночь на 1 января 1916 года пьяный тамбовский торговец, вскоре арестованный, рассказывал посетителям местного трактира, что (как это фигурирует в деле) «бывший Верховный Главнокомандующий Великий Князь Николай Николаевич продал Карпаты и Россию за бочку золота и теперь война проиграна…»

Слепок времени № 9-бис. «Добрые и хорошие патриоты», в том числе с крыльями

Полковник Вальтер Николаи, глава немецкой разведки с 1913 по 1919 год, писал в своих мемуарах: «С аэропланов начали сбрасывать значительные количества почтовых голубей и шаров для широкого снабжения ими населения в целях разведки в тылу германского фронта. Почтовых голубей помещали попарно, в маленьких корзинках и выпускали последних с аэропланов на маленьких шелковых парашютах. В корзинах находилась пища, подробное указание об обращении с голубями, анкетный лист, образец сообщения, французские деньги и воззвание следующего рода: «…Союзники должны быть хорошо осведомлены о положении врага и его намерениях. Оказать эту услугу должны вы, добрые патриоты, находящиеся среди неприятельских войск. Вот средства для этого. По достижении мира мы сумеем вас вознаградить, а вы будете всегда горды тем, что действовали, как хороший патриот». На необитаемых участках в тылу германского фронта было найдено много корзин с умершими почтовыми голубями. В декабре 1917 года их было найдено шестьдесят три, в январе последнего года войны – сорок один, в конце мая того же года при одной лишь армии – сорок пять. Цифры эти представляют лишь незначительную часть сброшенных почтовых голубей. Значительная часть осталась, без сомнения, необнаруженной и была использована населением. Постоянно наблюдались летящие почтовые голуби. Как ни трудно было попасть в них, всё же удалось одиннадцать из них подстрелить. Все они несли под крыльями военные сообщения».

За большие заслуги в Великой войне почтовому голубю № 888 было присвоено звание полковника британской армии. После смерти он был погребен со всеми подобающими воинскими почестями.

Германский Айболит

Предсказание сбылось. За двумя приятелями прислали машину, тот самый автомобиль, который когда-то был мирным и красивым, а теперь пропылился насквозь и обзавелся наращенными бортами из металлических листов, кривовато, но крепко приклепанных по бокам. Ветровое стекло местами потрескалось. Немногословного шофера удалось быстро разговорить, ибо машины он любил, а второго такого собеседника, подобного Арману, он едва ли нашел бы на большей части Западного фронта. Но подробностей начальственного замысла шофер попросту не ведал.

Зато знал – и рассказал, ловко объезжая воронки от снарядов, – что все британские подразделения на этом участке фронта велено было передислоцировать по возможности и разместить так, чтобы мирные граждане подобраться к ним могли разве что с очень большим трудом. Поскольку за последние десять дней было восемь случаев, когда какой-нибудь безобидный почтенный папаша Дюпон или непризывной еще юнец Жан вдруг хватали ведро с керосином или просто хороший пучок просмоленной пакли и кидались поджигать дома, где находились на постое союзники. В трех случаях поджигатели не обошли вниманием конюшни, причем позаботились заранее подсыпать лошадям в кормушки какую-то заразную дрянь. И то, что часть коней удалось спасти из огня, обернулось вспышкой болезней в конюшнях, куда перевели погорельцев. При этом ни один диверсант так и не смог внятно объяснить, что сподвигло его учинить союзникам такой внезапный сеанс friendly fire. Уцелевшие поджигатели – кое-кого пристрелили без всякого трибунала – поначалу все как один твердили о провале в памяти, а потом начинали проявлять явные признаки психического расстройства.

Уже по прибытии Арман и Лэрри узнали то, что не разглашалось.

– Все они контрабандисты, – поведал им тот самый контрразведчик, что приезжал за поджигателем, – но это не удивительно. Удивительно то, что среди них почти все наши люди, грех ведь не использовать такой ресурс. Они тут все тайные тропы в болотах и лесах знают.

– И такая массовая перевербовка?..

– Само по себе еще может быть, у нас один сотрудник полсотни немецких дезертиров завербовал. Но чтобы вот так заставить человека что-то сделать и забыть, что и почему, главное – почему? – он сделал… Один, правда, смог вспомнить, что попался немцам, но ему никаких приказов не давали, поговорили и отпустили. Короче, Лугару, вы пойдете в качестве контрабандиста на ту сторону и непременно попадетесь. А вы, Хайд, будете его вести и страховать.

– Интересно, – хмыкнул Лэрри, – они не допускают мысли, что я могу сойти за француза?

– За француза ты сойдешь, а за мелкого приграничного мошенника – не очень, – отозвался Арман. – Тебя хоть в рубище одень, всё равно любой увидит явного аристократа. Но поскольку графы-разбойники в здешних краях давно уже не водятся…

– А кажется, это было лишь вчера, – меланхолично заметил Лэрри.

Выполнить первую часть задания – перейти линию фронта и попасться первому же германскому патрулю удалось без всякого труда. Дальше начались странности, причем неприятные. То, что задержанного привезли не в комендатуру, а в госпиталь, уже выглядело странно, а когда Арман мельком сквозь распахнутую дверь рассмотрел помещение, которое явно предназначалось не для людей, а для какого-то монстра, то подумал, что дело совсем плохо. Причем плохо в любом варианте – распознали ли немцы, с кем имеют дело, или же держат здесь собственное чудище.

Но его провели мимо странного узилища, и, наконец, Арман оказался в кабинете, обставленном вполне уютно и обыденно. Плотные шторы защищали его от дневного света. Хозяин кабинета, в белом халате поверх военной формы, вполне любезно предложил сесть, поинтересовался, не желает ли гость кофе.

– Конечно, по условиям военного времени кофе не так хорош, как хотелось бы, ведь в Африке тоже идет война. Но всё же…

Арман покачал головой.

Немецкий доктор заговорил снова, причем так монотонно, что разобрать слова было почти невозможно. Сначала Арман удивился, но через несколько секунд сообразил – задачей доктора является усыпить очередной объект. А потом, возможно, внушить ему что-нибудь. Например, желание прогуляться до ближайшей английской казармы с керосином и спичками.

Арман постарался «уснуть» как можно правдоподобнее, даже всхрапнул пару раз. На самом деле он, конечно, и не думал спать, размышляя, как понадежнее оглушить доктора, а потом незаметно доставить его на окраину ближайшего болота, где засел Лэрри с оружием и корзиной почтовых голубей.

Когда доктор отвернулся, не прекращая говорить, Арман бесшумно подкрался к нему и, слегка напрягшись, чтобы наметившееся изменение его облика стало очевидным, клацнул зубами над самым ухом гипнотизера.

…В общем, даже глушить особо не пришлось. Пока они волокли добычу обратно – вот уж контрабанда получилась, не посрамили временное ремесло! – Лэрри периодически ворчал насчет непригодившейся корзины с треклятыми птицами. Оставить ее кому-то из местных жителей они не рискнули, опасаясь провалить основное задание. По той же причине и не выпустили всех голубей сразу – немцы уже научились отслеживать их.

Захваченным «языком» оказался настоящий врач-психотерапевт Иоганн Шульц, учившийся в Лозанне, Гёттингене и Бреслау, получивший докторскую степень за работу «Об изменениях крови при неврологических и психических заболеваниях». Работать ему довелось не только в психиатрических клиниках, но и в институте экспериментальной терапии во Франкфурте-на-Майне под руководством самого Пауля Эрлиха. Шульц, ставший с началом войны полковым врачом и начальником госпиталя, создал собственный метод гипноза, который и оттачивал на местных контрабандистах.

Доставили его куда следует без особых трудностей, хотя в разгар пути через болото слегка очнувшийся доктор начал кричать:

– Я вам ничего не скажу!

Арман переглянулся с Лэрри и лениво произнес на плохом немецком:

– Хорошо, чистенький человечек попался, упитанный. Сегодня отличная жратва будет!

– Да, – ответствовал соратник, – прямо как в добрые старые времена.

– Еще немного они повоюют, истребят друг друга, и наше время вернется.

– Ну, этого мы прямо сегодня голубями нафаршируем. Ты перец и гвоздику не забыл?..

Больше доктор Шульц о себе напоминать не отваживался до самого французского штаба. Возможно, благодаря этому он уцелел и дождался конца войны. А после отличился, работая в Немецком институте психологических исследований и психотерапии, где проводил эксперименты по перевоспитанию гомосексуальных мужчин. Шульц утверждал, что гомосексуальность бывает наследственная и излечимая. Проверяя возможность к излечению, он принуждал подозреваемых к сексу с проститутками. Те, у кого не получалось, отправлялись в концлагерь.

Слепок времени № 10. Подлодки, крейсера, транспорты

После начала Первой мировой войны немецкий адмирал Гуго Поль выступил в поддержку идеи подорвать английскую экономику, применяя подводные лодки против торговых судов. Ведь Англия всегда зависела от морских перевозок. А оспаривать у Великобритании господство на море было для кайзеровской Германии при слабости ее надводных сил совершенно бесперспективным занятием. Немалое значение имело и то обстоятельство, что к началу войны германский флот уступал британскому и состоял из 5 эскадр линейных кораблей (из которых 3 были экстренно сформированы в ходе мобилизации), эскадры броненосцев береговой обороны, 5 отрядов крейсеров (всего 37 линкоров, в т. ч. 15 дредноутов, 8 броненосцев и 25 крейсеров, в том числе 3 линейных), 8 флотилий эскадренных миноносцев, отряда заградителей и 3 дивизионов тральщиков, 2 флотилий подводных лодок.

То есть единственным действенным средством могли стать только подводные лодки, с помощью которых появлялась возможность проникнуть в контролируемые Британией моря, разрушить ее всесилие на море и нанести ей удар в самое чувствительное место – снабжение и торговлю.

Вечером 2 августа 1914 года командиры германских подводных лодок получили приказ: «Немедленно приступить к боевым действиям против Великобритании». Через четыре дня десять лодок вышли в боевое патрулирование.
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 14 >>
На страницу:
6 из 14

Другие электронные книги автора Владимир Венгловский

Другие аудиокниги автора Владимир Венгловский