Послушайте-ка!

– Верно-верно. – «Мыслитель» сник. – Сейчас же в интернете всё есть. Так! Ты ступай. Мне надо компьютер купить, с интернетом. Читать, читать и ещё раз читать! А потом писать, писать и ещё раз писать!

Уже с порога, обернувшись, Пострел, передразнивая, повторил последнюю фразу Митрича, нарочно ставя ударения на каждом первом слоге. Не успокоился. На лестничной площадке добавил:

– Компьютер-то только в кино видел! Эх, ты! Писатель! – опять с переносом ударения на первом слоге прокричал в закрытую дверь.

Но Митрич от своего не отступил. Пошёл, купил ноутбук, самоучитель, беспроводной модем. Жена была на всё согласна, лишь бы её не задевал.

4

Однако вечером забеспокоилась. Весь день не ест, не пьёт. Позвала ужинать. С трудом дозвалась.

– Что-то ты всё пишешь и пишешь, Коленька. Себя не жалеешь. Да и меня тоже. Работу вот бросил. Сел на шею мне. Я зарабатываю, а ты будешь диван просиживать?

– Ах, Настасья, ты Настасья! Отворяй-ка ворота! – в приподнятом настроении сел за стол Митрич, закатывая драные рукава рубашки. Глаза у него сияли от возбуждения.

– Погоди, дай срок! Получим и мы с тобой премию! В Осло поедем получать!

– Да скорее – на осле! Кем возомнил себя?

– И ещё раз повторяю, – не обращая внимания на подковырки, он продолжил:

– Ты – расширяешься! И я – расширяюсь! Всё, что вокруг – расширяется!

Жена с досадой замахала на него руками. А он вскочил с места, начал поучать:

– Вся Вселенная расширяется. И галактики в ней тоже расширяются. И планетные системы вместе с планетами. В том числе и Земля. И мы в ней тоже. Вся материя. Всё это расширяется! И молекулы, из которых она состоит. И атомы вместе с протонами-нейтронами-электронами. И каждое ядро атома. Оно ж – своя Вселенная. Внутри ядра – свои галактики. Вот представь, сколько в тебе атомов? Не счесть! И в каждом атоме свои Вселенные. Возможно, там люди живут. Ищем пришельцев снаружи, а они внутри нас. И все они расширяются! Ты думаешь – я спятил. И если б мы расширялись – то в дверь перестали бы проходить? Вот что ты, наверное, думаешь. Так всё расширяется, Настенька! Всё! И наши двери, окна, дома. И даже метр, которым мы измеряем. Потому и не замечаем!

Настя уже давно ушла, от греха подальше, в свою спальню. «Свят, свят, свят!» – перекрестилась она, хотя никогда не была богомолкой раньше. А Митрич не мог успокоиться, рассказывая и доказывая кому-то: «Наша Вселенная тоже внутри какого-нибудь атома!»

Глубокой ночью, просидев до умопомрачения за компьютером, понял: того, что понаписали в интернете – не прочитать. Никогда. За две жизни. Это повергло в отчаянье. «Нет. Надо думать самому. Вот как Платон в древности? Он же никого не спрашивал. Сидел себе в бочке и размышлял. Хотя, нет. Это Диоген был. Впрочем, какая разница!»

Однако после сеанса интернета никакие свои мысли в голову не приходили. Раздосадованный действием компьютера – «То-то я смотрю – пацанва с каждым днём глупеет из-за этих компьютеров!» – Митрич вышел погулять. На улицу. Освежиться. И вдруг… Ноги принесли его к квартире с заветным бутыльком. И осознавал тягу к новой дозе, и не смог удержаться. Вытряс пилюлю. Сомнения усилились.

– Да-а. Что же это? Зависимость уже? Ни «алик» какой, ни наркоман, даже не курю. Уберёг меня бог от этих напастей, а вот на эту – подсел. Чую, не надо. А не могу удержаться. Ничего! Вот только закончу труд свой. А там – всё! Бросать это дело надо. – И бросил. Отработанным движением в рот, словно порцию раствора на стенку. С ощущением падения в пропасть

5

Утром пошло всё не так. Сначала заявился Пострел. Забузил: «Митрич! Ты собираешься работать? Чего сидишь, выкомариваешься! Я что? За двоих должен ишачить? Смотри, доплачешься!» И опять, пока спускался по лестнице – всё кричал проклятья «диванным физикам-лирикам, которых развелось как мошкары».

Вслед за ним жена пошла в атаку. Оказалось, сегодня суббота. Обычно в этот день она дома наводит порядок, пока муж на работе. А тут – он. Опять сидит на своём диванчике.

– Ты решай! Чего выкаблучиваешься? Или работаешь, деньги приносишь – или … – она выразительно помахала в сторону двери, не в силах остановиться.

– Ты будешь сиднем сидеть, а я тебя бесплатно кормить? Хорошо устроился! Смотри, допляшешься!

Чуя, что фонтан не остановить, Митрич сунул тетрадку за пазуху, выскочил на улицу. Закипая, походил туда-сюда. Не найдя вовремя аргументов для отпора, неожиданно схватил булыжник и запустил в окно своей квартиры на втором этаже.

– Вот тебе! – Он воровато погрозил кулаком. – Чтоб я ещё вернулся? Лучше в тайгу. Где никто мешать не будет. В узнаете Митрича! Николая Дмитриевича Косолыбина!

В тайгу не удалось. Поскрёб по карманам пальто – одна мелочь. Решительно двинулся прочь от дома. Потом повернул было к другу. Остановился в сомнении: «Нет. Ни за что!»

Мысли же, наводняя голову, просились на бумагу. Зашел в парк. Шаркая сношенными на бок «парадными туфлями», походил, стараясь придавить для чего-то побольше пожелтелых листьев. Раскрыл тетрадку, попробовал писать. Прохладно. Долго не усидеть. Да и птички капают. Зашел в метро. Гул толпы и воющих поездов раздражал. Пристроился в вагон. Кругом глаза: поглядывающие, дремлющие, читающие. Украдкой достал опять тетрадь, ручку. Бабка рядом неодобрительно отодвинулась. Пришлось сделать вид, что просто перекладывает вещи в другой карман.

– Ах, диванчик, мой родненький! Ты, видать, силу даёшь мне. Как похожу вкруг тебя, обдумаю… А тут и слова некому сказать, – шептал с растерянностью Митрич, не обращая внимания на какой станции он поднялся наверх, на свежий воздух. На улице первому встречному начать читать лекцию он как-то постеснялся.

– В забегаловку пойти? Там точно выслушают. Хотя… С пьяными рожами общаться? – тут он брезгливо дернул плечами будто стряхивая с себя тараканов.

Стемнело, похолодало. Голодный, начал коченеть. Ходьба не помогала. Злой и неудовлетворённый тем, что не смог выплеснуть мысли на бумагу, Митрич вспомнил: квартира! Пустая, где ремонт. Там же и заветный бутылёк. Скорей туда. Поднялся, провернул ключ, толкнул дверь. Оторопел. Закрыта изнутри.

– Кто там? – крикнул он и позвонил. В ответ услышал: «Кто там?»

– Это я, Митрич!

– Какой Митрич?

– Такой! Ремонт делаю!

– А-а, тот Митрич?

– Нет! Другой! – Озлобление нарастало.

– Так сразу бы и сказали, – дверь немного приоткрылась, – так всё. Сделали. Я и с напарником вашим рассчитался.

– А бутылёк? – выскочило с нетерпением.

– Магарыч, что ли? Не подаю, – дверь захлопнулась.

В ярости потащился к Пострелу.

– Бутылёк где? – буркнул, не глядя на его краснощекое лицо.

– Дак это. Там и оставил, где был. Замуровал туда же. Чтоб чего не вышло.

В голове зашумело. Как будто на скутерах гоняют внутри по мозгам. Осознавая, что это крах и с каждым шагом свирепея – понёсся домой. Долго звонил и ломился в запертую дверь. Поняв, что ничего не добиться, рванул к соседям на третий этаж. Поднял со скандалом их, уснувших. Прошёл мимо всполошившихся, без объяснений, на балкон. Перелез, повис на руках. Раскачался, уловив момент, прыгнул вниз, внутрь своего балкона. Выставил локтем стекло. Ворвался в свою комнату. «Я вам покажу Митрича! Настоящего!» Собрал все свои тетрадки с сочинениями.

– Гоголь! Николай Васильевич! Всё сжёг! А я что? Хуже? Не-е-ет! И Николай Дмитривич тоже всё может! – с этими словами прямо на газовой плите поджёг труды, которые собрал со своего любимого дивана. Дверь в кухню подпёр столом, не пуская воющую от горя жену.

6

Прошло немало времени. Митрич по-прежнему работает, в паре с Пострелом. Помощником у него. Тот освоил секреты «евроремонта» и загребает немыслимые раньше деньги. Но к ним Митрич равнодушен. Как и ко всему прочему. Грусть и уныние поселились у него в глазах, в походке, во времяпровождении. И жена, молча просиживая вечера рядом с ним возле орущего что есть мочи экрана, часто вспоминает. Его недолгое увлечение. Яркие и счастливые глаза супруга, когда он «творил науку». Ту бурную ночь, которой никогда раньше не было. И не будет уже. Сейчас-то стало понятно, что и она была счастлива. Тогда, когда он чувствовал себя нужным, счастливым. Теперь всё в прошлом. Ничего не осталось. Впрочем, кое-что осталось. Когда совсем невмоготу, ночью, в кровати, она достает из-под подушки тетрадь Коленьки. Ту, единственную, последнюю, что завалялась у него в кармане пальто.

«… Эх, людишки. Мелочь она и есть мелочь! Что ж вы не думаете о смерти? О жизни? Каков смысл жизни? Жизни вообще? Человечества в целом? И жизни конкретного человека, например, моей. Взять жизнь индивида. Представим, что в какой-то момент всё существует в одном числе. Живут – всего 1 человек, 1 рак, 1 рыба, 1 тигр, 1 бегемот и т. д. Ясно, что вскорости никого не останется, и смысла существования каждого из них не было. В случае же жизни человечества получается, что каждый живёт для того, чтобы продолжить жизнь общества дальше. С каждым новым поколением жизнь усложняется. Чтобы обществу выжить – каждый вносит свою лепту, как муравей. Каждый! Независимо от того, кто он и как жил. Другое дело, что одних будут многие вспоминать. Кого дольше, кого меньше. А о других будут помнить только близкие, пока они сами живут. А о ком-то и некому вспоминать. И, кажется, что они жили зря. Смысла их жизни не было? Нет. Нет. Не так.

Что-то я путаюсь. Но можно так рассуждать. Человек умер. Физически, да, он перестаёт существовать. Однако если материя никуда не исчезает, то атомы, из которых он состоял – не исчезли. Они перешли в другое состояние. Например, стали прахом, или мясо черви поели. Но атомы-то! Т.е. те вселенные, что были внутри него – остались. Вселенной, что была в атоме этом, безразлично, что атом образовывал. Лишь бы не взорвался!»

…Прочитав несколько предложений из тетради, Настя умиротворённо засыпает. Много она никогда не могла прочесть.

«Философ! Какой же ты, Коленька, у меня умный… Был…»