На переломе эпох. Том 1

– Ну-у-у. Да-а-а. М-м-м. И-и-и-и что? Я не должен с ним бороться м-м-м?.. Его время закончилось, а на-а-ше только начина-а-ется! М-м-м,.. – кандидат в члены политбюро замычал и уставился на толстяка.

– Мы взяли то, что можно было взять! Но нужно помнить, его убрать с дороги мы сможем не раньше, чем через полгода, когда мы доведём народ до революционной ситуации, как Вова Ленин учил! – толстяк громко закашлял, поперхнувшись. И продолжил.

– Когда народу будет уже нечего терять кроме своих цепей. Народ его уже ненавидит. И это хорошо!.. Мы это используем. Он своё уже отработал.

– Только вот что американцы скажут?

– А Америка нас поддержит!.. Я ж говорю, для них он уже «отработанный ресурс». Его миссия истекает. Теперь наш выход на политическую сцену.

– Ладно, иди! Мы с Нурсултаном щас,.. – он размашисто взмахнул рукой, пошатываясь.

Когда толстяк удалился, Кандидат в члены Политбюро наполнил свой бокал, подошёл ближе к товарищу, с казахским «прищуром» глаз, и почти шёпотом заговорил:

– Дурачье! Уберём Мишку прям щас, и нам конец. Голодный народ всё у нас отберёт! Хорошо, если ещё не порешат!

– Сiздiкi ж?н[58 - Вы правы. Каз.].

Он сделал длинную паузу… И добавил:

– Бiзбен бiрге т?стiкке[59 - Останьтесь, пожалуйста, на обед].

– Ы?ыласпен! Ы?ыласпен!..[60 - Мой друг! С удовольствием!]

Влад, услышав тарабарщину, потерял интерес и прилёг на невесть откуда появившуюся кровать. Декорации вокруг сменились как-то незаметно…

***

– Говорила я тебе, Мишенька, Бориску пороть надо было, пока поперёк лавки лежал, – услышал Тимофеев женский голос рядом, – а ты только: «Борис, ты не прав!» И только! Это всё не без его рук дело! Он по-восточному хитёр! Гораздо хитрее других! А теперь ты будешь его же и просить спасти нас… А эти старые пни повелись! Их, маразматиков-путчистов, теперь же и пересажают всех до единого, или, того хуже перебьют! И ведь и наша жизнь на волоске. Как карта ляжет, так и будет. Ведь мы здесь и повлиять-то ни на что не в силах. Остаётся только ждать и надеяться на милость этих гэкэчепистов. Да и Бориске я не доверяю. Любые инсценировки возможны.

Тимофеев увидел лежащую рядом с собой женщину в годах, с мокрым полотенцем на голове.

На тумбочке лежала ветка кипариса и ракушка.

– Миша! Что теперь? Я боюсь! Подай валидол…

Влад повертел вокруг головой, привстал, ища глазами Мишу.

– Да вот, он, валидол, Мишенька. Не там ищешь.

Влад перестал крутить головой и посмотрел на себя в неподалёку висевшее зеркало.

Увидев себя, Влад заорал:

– Что с моим лицом! Что с моей головой!

И, прикрыв ладонью большое пятно на лбу, подскочил с кровати.

«Наверное, обжёг, когда горел в БМП, – пришло первое ему на ум, – а эта странная женщина!.. На кого-то она мне похожа!?.» – Влад вылетел из комнаты прямо в окно…

Исчезли кипарисы за окном. Вокруг снова были пятиэтажные коробки домов…

– Нужно создавать отряды самообороны! Нужно раздать всем на площади оружие! – кричал толстяк, похожий на мальчиша- плохиша, подгоняя грузовики, гружённые «Калашами»[61 - Автоматы Калашникова]…

1.28 (84). Прошлое. Люба. Детство

    1984 г. Бердичев. Украина.

– Любка, почему дома не убрано? – Буркнул усатый мужчина в военной форме с эмблемами танкиста шестнадцатилетней девочке, едва отворив дверь.

– Я только что пришла из школы, ещё не успела, – Люба, понурив голову, поспешила куда-то юркнуть подальше от отчима.

– Костя, сынок, ты проголодался? Мой руки, пойдем на кухню! – он ласково погладил по голове десятилетнего мальчика, который вошёл в дом вместе с отцом.

Глаза мальчика радостно блестели. На щеках был здоровый румянец.

– Любка! Накрывай на стол! – крикнул отец в комнату, куда юркнула девочка. И, вдобавок, буркнул себе под нос. – Что за оторва растёт! Ни какого порядка в доме. Полная бестолочь, – и про себя подумал, – «только и может, что огрызаться. Здоровая уже девка вымахала, а проку в доме никакого. Одни убытки и разорение для семейного бюджета. Шмотки то всё круче и круче покупай, а отдачи-то ни какой».

(Этот усатый мужчина слыл вокруг как добропорядочный семьянин. Положительный в быту, заботливый муж, хороший служака. Любе было меньше года, когда он женился на её матери. Все вокруг смотрели на него с должным уважением, за сей подвиг. Ведь не каждый способен на такую жертву. Взять в жёны женщину с «привеском». Но Валентин был не из тех, кого останавливают такие мелкие препятствия. Он и сам гордился собой и своим «благородным» поступком. Дочка была хоть и не родная, но он с должной отцу заботой относился к девочке. Покупал ей всё, что нужно, купаясь в лучах благодарности своей любимой супруги. Из девочки он решил вырастить дочь, за которую он смог бы гордиться. Поведение, которое в обществе могло бы принести ему ещё большее почтение. Будучи человеком отчасти – успешным, отчасти – тщеславным и даже несколько эгоистичным, он мало интересовался внутренним содержанием людей, его окружающих. Хоть Валентин сразу и не был Любе плохим отцом, но только до той поры, пока не появился его собственный сын, её брат, на рождении которого он категорически настоял. Итак, через пять лет, когда на свет появился его собственный сын, Валентин назвал его Костей, в честь своего отца, или, в обиходе, Костяем. Появление на свет маленькой собственной генетической копии, изменило Валентина. По крайней мере, открыло в нём неведомые ранее для него самого свойства. Он не мог более любить своих двоих детей на равных. Сын получал больше внимания и не только от того, что он был младшим. Разумность и рассудительность, свойственные Валентину раньше в его отношениях с его приёмной дочкой, сменялись порой полным безрассудством и чрезмерностью в отношениях с сыном. Ранее «вредный для здоровья» шоколад, теперь покупался практически в неограниченных объёмах. «Вредные» для психики ребёнка взрослые посиделки, от которых всегда отстранялась Люба, теперь проходили всегда в присутствии Кости, который никогда не оставался дома один…

– Не можем же мы оставить малыша одного, – говаривал он жене.

– Почему одного. Люба может за ним присмотреть, – отвечала супруга порой.

– Оставить Костю на кого, на Любку!? Да ты в своём уме?! Она сама ещё ребёнок! И при том совершенно безответственный!

На самом деле, он просто слишком гордился своим сыном, что нельзя было сказать о дочери. А так же тем фактом, что он вот не «бракодел». Сын, как-никак у него! Да ещё и его копия! Отец делал тайные подарки и угощения сыну: «Кушай, сынок, яблочко. Это тебе лично, с Любкой не делись!»

Братишка, конечно, любил свою сестру. Делился украдкой от отца. Но каково ей это было осознавать! Любка же всегда была «безответственным ребёнком», когда это было выгодно отчиму, и «довольно взрослой девицей» во всех остальных случаях. Он никогда так и не загордился падчерицей. Тем паче, что она всегда, так или иначе, напоминала ему и окружающим лицо того, кто «сорвал его плод первым». Так что с собой в люди её брали редко. Зато дома по хозяйству, да в образе няньки для брата, которого она, в общем-то, несмотря ни на что, любила, ей доставалось по полной.

Брат же, несмотря ни на что, любил и уважал свою сестру. Которая, во многом, являлась для него достойным объектом для подражания. Он иногда порывался её защищать и часто был не против ей помочь. Но порой эти поползновения пресекались отцом.

– Сынок. Пойди. Помоги сестре! – говаривала иногда мать.

– Не мужское это дело, – вмешивался отец, – да и вообще, мы собираемся на рыбалку. Нам некогда!

К приёмной дочери отец был совершенно беспристрастен. Строг и требователен. А сыну потакал во всём. Понимал ли он сам того!? Может да, а скорее даже и нет. Ибо шло это из глубины его мужского животного начала. С которым он, неразумный самец-«гомосапиенса» справиться был не в силах. Недаром в природе новый вожак стаи, например, обезьян – самец убивает всех детёнышей предшественников! Природа! Против неё не попрёшь! В этом смысле он, Валентин, был ещё очень прекрасным отцом, в сравнении со своими дикими предками, по неоднозначной версии Дарвина!..

(Просто он вообще слабо понимал, что означает понятие «воспитывать ребёнка». Его также никто никогда не воспитывал. И он лишь тупо копировал известную ему модель обращения родителей и детей, когда дети растут подобно овощам на грядке. Одеты? Накормлены? – Ну, и, слава Богу! Единственное, о чём он ещё помнил, так это о необходимых для подростков контроле и запретах. Но едва ли был способен, на какие бы то ни было воспитательные беседы, обмен жизненным опытом. Дочь он готов был бы вообще сплавить, куда подальше, едва ли понимая, насколько это сложно для юной незрелой девочки, жить вне дома. Как ей сложно сохраниться самой и сохранить свою невинность, не озлобиться на мир, не очерстветь, не замкнуться или не пойти по рукам! Что может быть лучше, в особенности для девочки, чем жить в родительском доме до самого момента замужества, которое чем быстрее случится, тем лучше. Тем меньше ей придётся падать, совершать ошибок и пополнять совершенно нелестную для девушки коллекцию «бывших», «нагуливаясь». Истощая свой «сосуд» любви, наполняя его цинизмом и прожжённостью. Не стоит девушкам «нагуливаться». Ибо многие загуливаются и после не в силах выпутаться их этих пут грязи. Что ценнее имеют девушки, кроме своей юности и чести? Так к чему это растрачивать впустую? Так что чем раньше случится брак по любви, тем лучше. И не стоит этому препятствовать!)

Итак, при всём низком педагогическом уровне родителей, в доме благодаря отчиму, господствовал принцип «двойных стандартов» в отношении детей. Мать расстраивало всё это. Но она была не в силах изменить положение дел значительным образом. В общем-то, с другой стороны, никто её дочь вовсе не третировал. Просто растил в допустимых рамках строгости. Строгости и требовательности, значение и смысл которых можно было легко обосновать и оправдать безусловной пользой для самой же девочки. То есть, вменить в вину было толком-то и нечего. Заставить же растить в столь же спартанских стандартах своего младшего сына она не могла, да и не хотела. Ведь его она любила не меньше, но, как младшего, даже немножко больше первого ребёнка. Так обычно случается. Ведь с годами в людях просыпаются родительские инстинкты гораздо более сильно. Поэтому большинство старших по возрасту родителей относятся к своим младшим чадам более снисходительно.

Итак, Люба накрыла на стол. Отец с братом сели. Люба – тоже. Ели, молча пережёвывая пищу. Отец прихлёбывал борщ, с легким свистом подсасывая горячий красный ароматный бульон из ложки, с сочным причавкиванием пережёвывая покрасневшую «лапшу» от листьев варёной капусты и мягкую разваренную свекольную «стружку».

– Любка, послушай. Дочка нашего зампотеха* (*замкомандира по технический, а вовсе не по «потешной» части) выучилась на фельдшерицу, получила прапорщицкие пагоны и укатила на Дальний Восток. Там платят больше, да и перспективы более радужные. А, что думаешь? Мож и тебе об этом подумать? – он снова отхлебнул, положил ложку, достал рукой аппетитное ребро из тарелки, жадно снял зубами ароматное разваристое мясо, откусил душистый зубчик чеснока…