Аввакум

Осеннее ненастье переполнило реки, очередную переправу гетман решил сделать возле Озерной. Русские припоздали, а потому отложили переправу до следующего утра.

– Сам Аллах разделил украинцев и русских! – воскликнул Магомет Гирей и послал своих мурз ударить разом и на Хмельницкого и на Бутурлина…

Слава, слава Артамону Матвееву! Сей муж на войне не о возах награбленного пекся, но о чести. Хоть и не все, но большую часть брошенных Бутурлиным пушек он подобрал и привез к Озерной.

Русские полки были атакованы ногайскими мурзами[32 - …были атакованы ногайскими мурзами. – Ногаи, позднее ногайцы, – кочевники; государство Ногайская Орда выделилось из Золотой Орды в конце XIV – нач. XV в. Располагалось к северу от Каспийского и Аральского морей, от Волги до Иртыша. Мурза – татарский князек, наследственный старшина.]. Не все татарские отряды успели подойти к месту боя. Пушки строго поговорили с конницей, и переправа прошла без больших потерь.

Сомкнув возы в единый табор, казацко-русское войско приготовилось к осаде.

– Учись у казаков! – наставлял Василий Васильевич Матвеева. – Молодцы и мудрецы! Степь, человек гол со всех сторон, а они и телегу в крепость превратили.

Взгромоздившись верхом на такого же грузного, как и седок, коня, Бутурлин поехал вдоль табора подбадривать ратников:

– Ребята, бабахните, как пойдут, разом! Пусть знают, какова русская гроза! – И никакого смущения, даже не покосился на Артамона, спасшего русскую грозу.

Не всякая молния человека бьет. А татар распаляла добыча, взятая казаками и русскими с польских городов. И гнев распалял: не желают казаки жить по-прежнему. С Москвой обнялись. Да не бывать этому!

Хан послал на русских Адиль Гирея. Карусель закрутилась такая, что ни зги: от стрел, пуль, натиска. Да все ж конь – живое существо, татарин – тоже не черт. Нахлебались своей же крови, отхлынули.

8

В шатре Бутурлина стояли иконы, горели лампады.

Лекарь из немцев хлопотал над растелешенным боярином. Бой шел с утра до ночи, а убитых, слава Богу, нет. Раненых – сотня, в число этой сотни угодил и сам Василий Васильевич. Стрела разорвала правый бок, внутренностей не повредив. Однако и кровь была, и боль, и озноб. Лекарь ладно все устроил, боярин даже порадовался, что сражен: государь за Львов посерчает, а за рану пожалеет. В полночь к Бутурлину, разругав охрану и доктора, вставших на пути, явился Артамон Матвеев.

– Василий Васильевич, у Хмельницкого с татарами тайный совет. Хан просит гетмана оставить нас ему на потеху. Златые горы сулит. Требует, чтоб султану турецкому служил, коли под султанскую руку доброй волей пошел.

– Для меня то не новость, что Хмельницкий под рукой султана. Экая тайна! Не трепещись, Артамон! Не затем Хмельницкий искал милости нашего царя, чтоб первому встречному хану отдать русские головы на закланье. Я Хмельницкому как самому себе верю. Ради государских дел можно и так говорить, и этак, но Хмельницкий крест в Переяславле не ради угодий и титулов целовал – ради братства. Русские да украинцы – два брата одной земли, а белорусы – третий наш брат. Троица же, сам знаешь, свята и непобедима. Тут не наш с тобой, тут Божий Промысел. Поди, Артамон, посты проверь, татары с утра опять пойдут, а то и ночью. Поди, Артамон, дай мне поболеть спокойно.

Наутро и впрямь ударили, и только на русских. Впрочем, на прорыв не надеясь и головы зазря не подставляя.

Вскоре хан приказал своим войскам отступить от казачьего да русского лагеря на десять верст, чтоб самому не попасть под внезапный удар.

Ночью у Хмельницкого снова были тайные гости. Пожаловал сам Сефирь Газы с мурзами, тут были и ногайцы, и родственники Тугай-бея – Богданова друга. Но гетман переговоры вести не стал, почитая себя ровней не визирю, а хану. Говорил с Сефирь Газы войсковой судья Самойло Богданов.

Сефирь Газы сразу взял круто, словно казаки были его подданными:

– Ни ушам своим, ни глазам – не верю! Казаки, всегда верные слову, сломали присягу великому хану и переметнулись под руку московского царя. Понимаю: от голода спасались, был нужен московский хлеб. Но не слишком ли дорогой ценой? Киев – за кусок хлеба, а к нему в придачу города и земли, по праву принадлежащие королю Яну Казимиру.

Судья Самойло ответ дал твердый, в словах не запинаясь:

– Войско Запорожское, гетман и вся старшина рады быть с ханом в прежней дружбе. От казацкой дружбы хану польза немалая. О подданстве же Войска Запорожского русскому царю говорить не пристало, то дело совершено прочно и навеки. Киев и прочие иные города царю отданы потому, что это его царского величества древняя вотчина.

– Сам знаешь, что это все пустые слова! – сказал Сефирь Газы. – Отступитесь от Москвы, пока не поздно. Будете в дружбе с ханом – и воля ваша не потускнеет, как не тускнеет золото. Держитесь за хана – и будете всегда богаты. Московских да варшавских сундуков и хану хватит, и казакам. Отступитесь от московских воевод – весь полон вернем, а людей ваших за вашу измену мы забрали много.

– Войско Запорожское и гетман не дадут хану увести пленных, – ответил Самойло. – Их следует разменять.

– Будь по-вашему! – согласился вдруг Сефирь Газы. – Но одну малость по старой дружбе вы нам окажите. Хан и малое может оценить как большое. Идите с русскими отдельно. У вас свои возы, у них свои. Вы идете скорее, они медленнее. С помощью чуть припоздать – и будете хороши и для московского царя, и для нашего.

– Русское и казацкое ныне одно войско, идти нам, стало быть, вместе, – возразил Самойло.

– Оставим пока это, – улыбнулся Сефирь Газы. – Говорить можно одно, а делать иное. Пусть старшина подумает… Хан предлагает гетману идти с ним к королю Яну Казимиру, изгнать из пределов Польши короля Карла. Король обещает великую награду казакам.

– Свои награды мы сами добываем, – ответил войсковой судья визирю, – и королю мы готовы помочь, если царское величество Алексей Михайлович пожалует короля, велит гетману отвоевать престол для его величества Яна Казимира.

Не знал Сефирь Газы, что гетман лелеял иные великие планы. Посылая к шведскому королю своего надежного человека, предлагал Швеции, России, Войску Запорожскому, Молдавии, Валахии, Семиградскому княжеству сложиться всеми силами, ударить на османов[33 - …ударить на османов… – Османской империей в XV–XVII вв. называлась султанская Турция. Османская империя сложилась в XV–XVI вв. в результате турецких завоеваний в Азии, Европе и Африке. В период наибольшего своего расширения во 2-й пол. XVI – сер. 70-х гг. XVII в., кроме собственно Турции, она включала значительные территории на севере Африки, Месопотамию и др. Распалась после поражения в Первой мировой войне.] и вернуть волю всем христианским народам. О том и царю Алексею Михайловичу писал, передавая просьбу Молдавии, желающей обрести покой в лоне Московского государства.

12 ноября хан Магомет Гирей и гетман Богдан Хмельницкий дали друг другу шерть[34 - Шерть – клятва.]: хан брал обязательство на города и земли московского царя и Войска Запорожского войной не ходить, польскому королю в войне против московского царя не помогать, казаков и русских ратных, попавших в плен, разменять на пленных татар.

В знак доброго расположения хан вернул без выкупа троих русских: внука боярина Бутурлина, капитана Колычева и царского сокольника Ярыжкина.

Войска разошлись с миром.

9

Изразцовая печь с лежанкой была аккуратная до противности. Изразцы белей снега, с изумрудными травами. Нарядно, да не по-русски. И душе скучно, и телу неудобство. На кирпичах лежишь – кирпичами пахнет, хлебом, овчиной. Мало ли чего в пазы набьется. Само тепло от изразцов другое. Изразец жжет, как аспид, а кирпич, все равно что Кот Баюн, дремой томит, по косточкам, как по гуслям, похаживает.

Стефан Вонифатьевич[35 - Стефан Вонифатьевич (?—1656) – протопоп московского Благовещенского собора, духовник царя Алексея Михайловича. Стоял во главе реформаторского «кружка ревнителей благочестия», куда входили Иван Неронов, Аввакум, Даниил, Лазарь, из группы столичных ревнителей царь Алексей Михайлович, Ф.М. Ртищев, Б.И. Морозов и др. Кстати, этот же кружок доставил Никону патриаршество. Кружок Вонифатьева имел исключительное влияние на состояние тогдашних церковных дел. Вонифатьеву до некоторой степени удавалось сглаживать трения между бывшими друзьями-ревнителями: Аввакумом с его сторонниками – и Никоном. Желая преодолеть упрямство Неронова, он убедил его принять монашество и сам постригся в монахи под именем Савватия.] углядел в глазах Неронова и тучу и тугу, кисельку принес клюквенного.

– Что, Иван?

– Да что?!

С месяц жил Неронов у Стефана Вонифатьевича в Чудовом монастыре. Никон беглеца по всей России сыскивает, а ретивый ослушник в том же дворе, на одни с патриархом кресты лоб крестит.

Первую неделю Неронов весьма забавлялся своим торжеством, а потом остыл, умолк, постарел.

– Что, Иван? – снова вопросил Стефан Вонифатьевич.

– Было зерно, да все смололи.

– Не пойму, – тихо улыбнулся Стефан Вонифатьевич. – Я уж совсем одрях.

– Да вот, говорю, жили-жили и теперь живем, а жизни-то и нет!

– Жизни нет, – закивал бородою царев духовник. – Меньше жизни – ближе к Богу.

– А Никон красуется!

– Пробьют и его часы.

– Пробьют! Но скажи ты мне, Богу ли, Богу возносит матушка-Русь свои молитвы? Не зверю ли?

Стефан Вонифатьевич испуганно взмахнул совсем уж растаявшей, совсем воздушной рукою. А Неронова, хоть и был в расслаблении духа, уж не остановить, лоб нагнул, как бы и стена ему не стена. Открыл на столе книгу, читал с неистовством, полный гнева, крови, любви и ненависти:

– «И взял Ахия новую одежду, которая была на нем, и разодрал ее на двенадцать частей, и сказал Иеровоаму: возьми себе десять частей, ибо так говорит Яхве, Бог израилев: вот, я исторгаю царство из руки Соломоновой и даю тебе десять колен!..» – Стефан Вонифатьевич заплакал, но Неронов не унялся: – Ты слушай, слушай, старче! «Это за то, что они оставили меня и стали поклоняться Астарте, божеству сидонскому, и Хамосу, богу моавитскому, и Милхому, богу аммонитскому…» И с нами то же будет! Сами себя своим безверием раздерем на двенадцать частей.

– Уймись! – Стефан Вонифатьевич съехал с лавки и стал на колени. – Душа тишины молит.