Флорентийская голова (сборник)

– Ой, простите, – я кинулась, было, её вытирать, но не смогла даже прикоснуться к ней.

– Я понимаю, вам сейчас очень страшно, – невозмутимо отозвалась голова, – но поверьте, вам совершенно нечего бояться. Я никак, абсолютно никаким образом не смогу причинить вам вред.

«А ведь, она права», – подумала я, и от этой мысли мне стало так легко, что я снова плюхнулась на пол.

Голова издала глуховатый смешок. Я тоже засмеялась.

– Чему вы смеётесь? – спросила голова.

– Вспомнила анекдот про то, как одна голова десять лет училась грести ушами, а на соревнованиях по плаванию кто-то на надел неё резиновую шапочку.

Голова на секунду задумалась, а потом захохотала в голос. Это было очень странно, наблюдать хохочущую голову в цветочном горшке.

– Очень смешно, – сказала она, отсмеявшись, – очень. А теперь, если вам не трудно, вытрите меня, пожалуйста.

Я достала из новой сумки платок и подошла к голове. Та хитро посмотрела на меня, а затем вдруг скосила глаза и неестественно далеко высунула изо рта багровый язык (м-м-м-м-м). Я с визгом отпрыгнула в сторону. Голова снова расхохоталась.

– Испугались? Простите, это единственное, чем я могу доставить вам неудобство. Обещаю, больше так делать не буду. Честно.

«Так я тебе и поверила», – подумала я, но всё-таки подошла и решительно вытерла белым махровым полотенцем лицо и стол. Через полотенце я почувствовала, что голова тёплая, даже горячая.

Превратившееся из белого в розовое полотенце полетело на пол ванной. Я посмотрела на своё отражение в зеркале и поняла, что на голове у меня черти чего и что я так и не сняла мокрый плащ. Раздевшись и наскоро причесавшись, я вернулась в комнату; села на пол рядом с журнальным столиком, взяла в руку винную бутылку, в которой оставалось чуть больше половины, и сделала большой глоток.

– Спасибо, о, русоволосая прелестница, – нараспев сказала мне голова, – чем я могу отплатить за вашу безмерную доброту ко мне? За вашу…

– Только не надо так громко петь, – прервала я, – за стенкой у меня пейзанка из группы, подумает, что я мужика привела.

Голова замолчала и задумалась. Её тонкие, почти женские брови уползли далеко вверх, кожа над ними собралась в тугие складки, а рот смешно изогнулся вниз коромыслом.

– Но ведь я не мужик, – сообщила она после долгого раздумья, за время которого я успела ещё дважды приложиться к бутылке.

Меня снова разобрал смех – уж больно наивно это было сказано – но я сдержалась.

– А кто же вы тогда?

– Ещё не знаю. Чаще всего тот, кто обретает меня, видит во мне существо противоположного пола, и это легко объяснимо, поскольку всё ваше земное существование посвящено поиску своей второй половины…

Я сидела на полу со скрещёнными по-турецки ногами в обнимку с медленно кончавшейся бутылкой и внимательно слушала мою странную собеседницу. С каждой новой сказанной ей фразой, с каждой новой гримасой на её лице, я подмечала всё больше исключительно женских черт, которые совершенно спокойно соседствовали в ней с мужскими. «Как же это может быть», – подумала я, но тут мне по очереди вспомнились: «Юноша с корзинкой», «Лютнист» и голова медузы Горгоны, на которой я так позорно подорвалась в Уффици…

– …боюсь, мою половую принадлежность сейчас однозначно определить невозможно…, – закончила голова. – О чём вы так глубоко задумались?

– Мне…, я вспомнила… голову медузы Горгоны, Караваджо, – пробормотала я.

– О, мятежный Микеле! – Голова мечтательно закатила глаза. – Он был горяч! Не знаю, зачем ему понадобилось изображать меня в таком виде, хотя, он всегда говорил, что взглядом можно обратить плоть в камень, а камень в живую плоть, как краски делают живым холст… Он был романтиком, мой Микеле. Мы были вместе четыре года, а в Риме, за год до наступления нового века, расстались.

– Какого, простите, века? – не без сарказма поинтересовалась я.

– Семнадцатого, – произнесла голова тихо, – за год до смерти создателя. Моего создателя.

– Кого, кого?

– Филиппо Бруно по прозвищу «Ноланец», в монашестве получившего имя Джордано, – ответила голова ещё тише.

– Джордано Бруно?! – от неожиданности закричала я. – Того самого?

Но голова ничего не ответила. Тень прошла по её лицу, и мне на миг показалось, что вместо юноши на меня смотрит глубокий старик, такой древний, что мне стало страшно. Я немного подалась вперёд, чтобы лучше рассмотреть лицо, но оно вновь приобрело прежние очертания. «Фу ты чёрт, померещилось», – подумала я.

– Что вы сказали? – спросила голова. – Я не расслышала.

– Я спросила, тот ли это Джордано Бруно, которого сожгли?

Голова моргнула в знак согласия.

– На Кампо деи Фиори, сейчас стоит памятник, только он там на себя не похож. Люди всегда так – сначала жгут, вешают, головы рубят, а потом памятники ставят.

– Это точно, – согласилась я, чувствуя обиду за всё человечество, – кстати, об отрубленных головах, расскажите, почему вы всё ещё живы, и причём тут Джордано Бруно?

Голова недоверчиво прищурилась.

– А вам зачем?

– Не знаю, так просто…

– Просто – одним местом с моста, – голова скорчила недовольную гримасу, – все так говорят, а потом…

– Кто, все?

– Кто, кто! Охотники за мной, вот кто. – Голова внезапно стала серьёзной. – Специально приезжают в Италию, толпами. Может, вы одна из них, почём мне знать.

– И чего им всем от вас нужно? – спросила я как можно наивнее, из-за чего фраза вышла фальшивой, и голова, похоже, это почувствовала.

– А то не знаете! – горько усмехнулась она. – Все всегда всё знают, только делают целомудренные глаза.

– Я, правда, ничегошеньки про это не знаю! Честно-честно!

– Не кричите так. За стеной пейзанка, забыли?

Я закрыла рот ладонью и стала хлопать глазами, стараясь всё сказанное мной свести в шутку, но голова на это никак не отреагировала.

– И потом, мы ещё мало друг друга знаем для таких рассказов, – по бабьи растягивая слова, протянула она, – я ведь даже не знаю, как вас зовут…

– Александра, – ответила я и хотела протянуть руку, но вовремя одумалась, – можно Саша. А вас?

– А меня никак не зовут. – Голова улыбнулась. – По крайней мере, сейчас. Каждый, кто жил со мной почему-то считал своим долгом меня как-то называть. Фабио, Морён, Свия, Коррэо, Бази… всех и не упомнишь. У меня было столько имён, что придумывать новое не имеет никакого смысла. Хотя, если вам захочется придумать мне имя, то силь ву пле, я не против.

– Иван Иваныч, – выпалила я.

– Иван Иваныч…, – повторила за мной голова. – Так меня, кажется, ещё никто не звал.