Попытка возврата

И уже обращаясь к бойцам, приказал:

– Соболев, Петренко, давайте его ко мне, а я сейчас подойду.

Меня завели в один из домиков. В комнате, возле двери, сидел дневальный. Рядом с ним на столе лежала толстая тетрадь и стоял телефон. Пахло ваксой, ружейной смазкой и армией. Я как будто оказался дома?– надо же, сколько лет прошло, а этот запах помню. Потом оставляющую мокрые следы тушку провели по коридору и, открыв дверь в дальнюю комнату, предложили сесть. М-да… типичная аскетично-армейская обстановка. В комнате стоял стол, два стула и лавки вдоль стен. На стене висел портрет Сталина, а чуть левее и ниже?– Дзержинского. Ну, понятно?– погранцы относились к войскам НКВД, поэтому и Дзержинский. Конвоиры молча стояли за спиной?– один возле двери, другой рядом. Просидел я недолго. По коридору послышались шаги, и в комнату вошел давешний старлей. Сев за стол, он достал из ящика чернильную ручку, непроливайку, обычную школьную тетрадь и, слегка прихлопнув по ней рукой, сказал:

– Ну что. Давай рассказывай. Кто такой, откуда, с какой целью перешел границу? Почему нет документов? Начинай вдумчиво и по порядку. Фамилия, имя, отчество?

Он открыл тетрадь и взяв ручку, остро посмотрел на меня.

– Лисовский Илья Вацлович.

Подумав, решил оставить свое имя, изменив только фамилию и отчество, под липового папу?– терапевта, коренного поляка.

– Имя у тебя какое-то не польское.?– Погранец потер щеку и вопросительно поднял брови.

– А у меня мама русская.?– И я, выдохнув, начал выдавать наспех заготовленную легенду…

– Так, говоришь, из-за чего с немцами подрался?

Допрос шел уже полчаса. Врал я вдохновенно, закатывая глаза, заламывая руки, только что не подпрыгивал, показывая, какой им нарушитель белый и пушистый попался. Было только непонятно?– поверил старлей или нет? Во всяком случае, смотрел доброжелательно, слушал внимательно и кивал головой в такт моим словам.

– А они, пся крев, к девушке приставали. Ну, конечно, помочь ей решил, а тут патруль. Один из немцев в меня вцепился. Я, чтоб вырваться, ему и въехал камнем по голове. Он упал, а я побежал?– патруль за мной. Потом домой приходили?– хорошо, меня не было. Тогда отец и сказал, что нужно к?советским уходить. А документы у меня были, но я их вместе с курткой утопил, когда реку переплывал. Вы же видели, что там творилось?

– Да?– знатная стрельба была.

Старшой наклонился через стол и другим тоном сказал:

– Ладно! Эти турусы на колесах, что ты мне развел, пока по боку! Что видел на том берегу? И?почему тебя немцы такой толпой гоняли?

Интересно, что такое турусы и почему они на колесах? Секунды на две задумался над этим. Это что?– семейные трусы с роликами? Потом надо будет узнать?– интересно ведь.

– Ну, что примолк?

– Да вот вспоминаю, чтоб чего не упустить.

Путая русские и польские слова, начал рассказывать ему и про полевые лагеря, и про замаскированную технику, и про то, что буквально в паре километров от границы сосредоточена огромная масса войск. Он слушал, мрачнея и перекатывая желваки на щеках. Я не сказал только, что двух немцев уханькал, а соврал, будто случайно натолкнулся на патруль?– вот тут меня и начали ловить.

– Да, парень. Если ты не врешь, то хорошего во всем этом мало.?– Лейтенант сжал лежащие на столе кулаки. Потом, приподнявшись, крикнул:

– Соболев!

В дверь заглянул один из конвоиров, которые вышли, когда появился командир.

– Так! Давай этого на гауптвахту. И поесть ему принесите. Я?пока в отряд позвоню.

* * *

Губа представляла собой комнату три на три метра, с парой маленьких окошек под потолком и двумя койками, застеленными солдатским одеялом. Не камера?– курорт! Сиживал я как-то на губе современной. Так там стены под шубу отделаны, окошко крохотное зарешеченное и не кровати, а пристяжные нары. Офицерская часть губы была тогда на ремонте, поэтому сидел в солдатской. Недолго, часа три, потом комбат вызволил, но сравнивать теперь есть с чем.

Минут через двадцать принесли обед. Даже обедище! Здоровенная миска борща и такая же?– макароны по-флотски. И еще три больших куска хлеба. Вот теперь можно жить! Пока я ел, конвоир стоял рядом с открытой дверью.

– Сильно, видать, оголодал.?– Боец сочувствующе посмотрел на меня.

– Это точно!

Налопавшись как удав, почувствовал себя совсем замечательно. Еще покурить бы. Мои сигареты вместе с курткой сейчас где-то на дне Буга лежат, поэтому спросил у часового:

– А что, боец, не угостишь куревом?

Соболев сдвинул белесые бровки, прогнал в головном компе варианты ответов и выдал неправильный:

– Не положено! По уставу, на гауптвахте курить не положено!

Меня просто умиляло, как они все губу?– гауптвахтой называют. С уважением и пиететом. Я бы не удивился, если б они ее гауптической вахтой звать начали. С них станется…. Уставники, блин. Но курить-то хочется…

– Соболев, слушай! Я же не солдат и в армии не служу, человек гражданский, просто временно задержанный, так что?– при чем тут устав?

Бедный Соболев завис минуты на две, а потом просветлел лицом и, подняв палец, сказал:

– Ты сейчас на территории воинской части, да еще и помещенный на гауптическую вахту (о-о… сейчас умру), так что устав здесь распространяется на всех, и на задержанных тем более.

Когда он вышел, заперев дверь, я лег на койку и, закинув руки за голову, уставился в окно. Ну, пока вроде ничего дела идут. Сижу, правда. Но темница не сырая и кормят хорошо. Завтра они, насколько знаю процедуру, должны будут меня отправить в отряд. Ну а по пути?– сбегу, если же не получится, буду действовать по обстоятельствам. Всерьез свое положение почему-то не мог воспринимать. Как будто все не со мной происходит. И ночная беготня, и сейчас. Настроение было хорошим, желудок полным, перспективы неясными. А где-то глубоко внутри была уверенность, что все будет нормально. Потом, поворочавшись, незаметно для себя уснул.

Вечером меня разбудил уже другой боец?– незнакомый, с толстыми щеками и носом-картошкой. Он принес ужин, а потом препроводил к командиру. По дороге в штаб я обратил внимание, что бойцы, идущие строем, с мыльно-рыльными причиндалами, явно топают в баню. Значит, сегодня суббота. У нас, в армии, суббота испокон века был банный день. Сначала ПХД, а потом, вечером, в баню. И вдруг что-то меня сильно напрягло. Очень не понравилось то, что увидел. Вся эта идиллия стала поворачиваться пугающей стороной. Масса фрицев на границе, а здесь баня, тишина, суббота…. Суббота!

– Слушай, а какое сегодня число?

Не останавливаясь, повернул к конвоиру голову, с напряжением ожидая ответа. И дождался:

– Дык двадцать первое с утра было.

– Июня?!?– У меня аж волосы на загривке встали дыбом.

– Да, паря, видно ты сильно башкой ударялся, пока от немцев бегал. Июня, июня. Давай, шагай!?– Боец слегка подтолкнул меня вперед.

Писец, приехали! Это же буквально сегодня ночью все и начнется! А я тут на губе заперт буду. И?вряд ли кто обо мне вспомнит, когда немцы эту заставу в пыль стирать начнут. От благодушия, что посетило после ужина, не осталось и следа. Даже курить расхотелось.

Поэтому, только зайдя в комнату, где сидел командир заставы, сразу взял быка за рога:

– Имею сведения государственной важности, которые могут быть переданы командованию в звании не ниже подполковника из разведуправления! Требую немедленной отправки к вашему командованию.

Я сильно рассчитывал, что меня отправят в отряд прямо сейчас, подальше отсюда, и по пути сумею сделать ноги и действовать уже, так скажем, в?индивидуальном порядке, без конвоя.

– Экий ты прыткий!?– Старшой с удивлением посмотрел на меня.?– А почему сразу не наркому? И никуда я тебя сейчас отправлять не буду. Машина только завтра подойдет.

– До наркома далеко, а у меня есть сведения, что сегодня ночью немцы совершат крупную провокацию на вашем участке границы. Вся зона ответственности отряда будет подвергнута массированному орудийному и минометному обстрелу. Возможна высадка десанта для прощупывания линий обороны и обозначения огневых точек. И еще, кстати, машины завтра не будет!

Я специально начал излагать командно-штабным языком. Это чтобы начальника заставы получше пробрало. Особенно, когда он почувствует контраст с предыдущим допросом. Про то, что это война, решил не говорить?– не поверит. А вот в провокацию?– вполне. Старший лейтенант во время моего монолога сидел крутя ручку, а потом мотнул головой и сказал: