Колыбельная Аушвица. Мы перестаем существовать, когда не остается никого, кто нас любит

Три мои обидчицы с вызовом встали, но, увидев с дюжину мужчин и женщин, вооруженных ножами и заточками, просто отошли в сторону и позволили немецким цыганам подойти ко мне.

– Собирай свои вещи. Тебе уже разрешили переехать в наш барак, – сказала пожилая женщина, улыбаясь.

Оглядевшись вокруг, она прошипела:

– Не прикасайтесь к ней, понятно? Даже если вы хотя бы подумаете о том, чтобы причинить ей какой-то вред, мы не остановимся, пока вы не умрете. Понятно?

Ее слова произвели желаемый эффект. Я же быстро собрала все наши немногочисленные пожитки и выбежала из барака, крепко прижимая к себе детей. Немецкие цыгане окружили нас, как наши личные охранники, и отвели в свой барак. Причем никто из капо не вмешивался. Очевидно, эти заключенные пользовались каким-то влиянием в лагере, и никто с ними не связывался.

Их барак был немного лучше тех, которые я видела. Здесь было чище, да и заключенных поменьше. Конечно, раем назвать его язык не поворачивался, но, по крайней мере, здесь было меньше ада, чем в первые часы нашего пребывания в Аушвице. Моя новая знакомая показала мне наше место на нарах.

Едва разложив вещи, я почувствовала, как перед глазами у меня все плывет. Не успев сесть, я рухнула на пол. Когда я пришла в себя, вокруг меня стояли несколько женщин, а другие успокаивали детей. Одна положила мою голову себе на колени и, увидев, что я открыла глаза, спросила, когда я ела в последний раз. Она протянула мне нечто похожее на колбасу. Я откусила несколько кусочков – на вкус казалось, что она скоро испортится, – но потом покачала головой и сказала, что лучше отдать еду детям.

– Не волнуйся, мы им тоже сейчас что-нибудь принесем, но и тебе нужно подкрепиться. Если ты не будешь есть, у них не будет матери, которая о них сможет позаботиться. И тогда их отправят в барак для сирот. А там бедняжки долго не протянут.

Я медленно съела остаток колбасы, смакуя ее как восхитительный деликатес. Очень скоро я почувствовала, что ко мне постепенно возвращаются силы. Приподнявшись, я поискала глазами своих детей. Они играли с другими детьми и выглядели более спокойными и менее испуганными, чем всего час назад.

– Вот увидишь, вам всем здесь будет лучше. Конечно, и тут не курорт, но мы стараемся помогать друг другу. И, кстати, завтра ты начнешь работать в больнице. Врачи были просто счастливы, узнав, что в лагере появилась новая медсестра, – говорила пожилая женщина, не переставая улыбаться.

Это была музыка для моих ушей. В таком месте, как Аушвиц, работа могла стать единственным спасением от верной смерти.

Единственное, что меня беспокоило, где будут дети, пока я буду в больнице.

– Не бойся, мы за ними присмотрим.

– Как вас зовут? – спросила я.

– Анна, Анна Розенберг, хотя многие зовут меня просто Ома.

В ту ночь я впервые, с тех пор как мы покинули свой квартиру, спала спокойно. Робкие лучи надежды забрезжили передо мной. Теперь я была частью общины, и новые знакомые были готовы помочь мне. Только мысли о муже тревожили меня. Где он? Что с ним? Жив ли он?

Некоторые женщины говорили, что очень трудно установить контакт с кем-то из заключенных за пределами нашего лагеря, но я не хотела отказываться от этой идеи.

Иногда, когда реальность страшна, лучший способ сбежать от нее – немного помечтать. Закрыв глаза, я попыталась представить себе, как сложится наша жизнь, когда закончится этот кошмар. Иоганн точно вернется в филармонию, наши дети пойдут в колледж, и мы купим себе небольшой домик на окраине Берлина. Я очень ясно видела его в своих мечтах.

А когда родятся внуки, мы будем играть с ними у камина, а за окном большими хлопьями будет тихо падать снег и накрывать землю восхитительным белым ковром.

Глава 5

Май 1943 года

Аушвиц

Из всего, о чем я тогда мечтала, единственное, что сбылось, и сбылось уже на следующее утро – это снежный ковер, прикрывший всю грязь в Биркенау. Никто не ожидал снега в конце мая, но тем не менее он выпал, навсегда избавив от боли и страданий многих беззащитных. Работа в последующие недели была изнурительной. Некоторые из давно находящихся в Аушвице заключенных из числа польских военнопленных рассказали мне, что надпись над ведущими в лагерь воротами гласит: «Arbeit macht frei