Мордоплюйство

Толпа указала пальцем. Врач повторил, думая, что это знак приветствия. Толпа хмыкнула носом. Врач снова повторил в надежде, что зайдет за своего. Толпа кивнула. Врач тоже, соглашаясь со всеми и во всем.

Кассирша открыла один глаз, огляделась, отряхнулась, промычала и начала закрывать кассу, боясь снова получить штраф за недостачу.

– О! – протянул врач, и нагло обогнав очередь, надулся губкой, походя на желтого Боба.

– Мне синие супе-пупер-дупер-купер-рупертонкие, – запнулся он и принял задумчивый вид. После часа раздумий добавил: «С корицей».

Кассирша нахмурилась, превратив брови в птицу. Птица, клюнув толпу в голову, полетела, кудахча о философии Камю. Толпа ринулась за ней, угрожая сделать суп из поэзии Мандельштама.

– Вообще-то касса закрыта! – гаркнула кассирша.

– Но мне быстро, – проскулил врач и сделал лицо съеденной говядины.

– Пшел отцеда, сумасшедший! – завизжала кассирша. – А то охрану вызову!

Врач остолбенел и покрылся серой краской. С потолка тек свежий цемент. С пола пенилось молоко. Со стен вздымалось облако. Всё присосалось к врачу и не хотело отпускать его ни на секунду.

– Не думал я о таком, – признался он и побежал, куда глаза глядят.

Темное утро.

Болезнь плюет.

Рассвет встает.

Люди торопятся.

Врач бежит по тротуару, и все время оборачивается назад. Тротуар разваливаясь, как столетние кости, спешит за врачом. Так и бегали они друг за другом, пока перед носком не пробежало что-то. Врач налился ужасом, ему хотелось выть от страха. Он вспомнил все проклятия, насылаемые на его род. Страшилки, рассказываемые на ночь, ему показались анекдотом, а все мифы про чудовищ вдруг стали явью. Тротуар всего лишь усмехнулся.

– Прочь бестия! – скрестил руки врач. – Я просто так не сдамся!

Два огонька прыгнули перед лицом белого халата и оказались на карнизе дома.

– Мяу, – представились два огонька.

– Я тебе щас дам! – пригрозил врач.

– Мяу, – повторили два огонька.

– А ну, – врач не смог подобрать нужного слова и погрозил кулаком, но вместе этого у него вышли ножницы.

Два огонька устало посмотрели и скрылись в проеме дома. Тротуар последовал их примеру и оставил врача посреди песка, грязи и пыли.

К двум огонькам добавились сначала уши, потом лапы, после хвост. Кот, покосившись на спутника, произнес:

– Извините меня, любезнейший, но лучик скоро войдет, и вы должны быть на своем месте.

Тротуар поправил камни в камнях и вышел.

Кот облизнув пальцы, поднял кверху заднюю лапу, но позабыл, что на нем меховая шубка. Повесив ее на крючок, он начал свои долгие и тщательные процедуры, про которые не пишут в литературе, ибо срам.

Снизу послышалось ворчание и протяжное всасывание с трубочки.

– Ногу не чувствую. Тротуар пропал. Идти тяжело.

По лестнице ползет знакомая нам женщина. В ее руке бутылочка с горячительным напитком.

За ней идет молодой человек. Старый нам знакомый. Он держит в зубах трубочку и все пытается ей достать до бутылочки.

Еще снизу плетется кассирша, просящая немного крошек из кармана водителя.

Также там и водитель, причитающий:

– Все подорожало, все подорожало.

И, наконец, врач, которому на вид можно дать и пятьдесят, и шестьдесят лет, несмотря на его двадцатилетний возраст.

Никто из них не заметил кота. Они прошли мимо него. И уже входя в свои квартиры, отвлеклись от занятий, и дружно прокричали:

– Кыш, блохастый!

И хлопнули дверьми поочередно.

Кот, остановив чесания уха, посмотрел на ноготь. На нем показался хребет рыбы. Рассматривая останки щуки, кот произнес сиплым голосом:

– У каждого есть границы терпения.

Засунув назад рыбу в укромное место, кот поплелся в сторону чердака. Ключ. Щелчок. Дверь распахнулась.

Блохастый, хоть он себя таким и не считал, ловко устроился на углу крыши, изобразив "Мыслителя". Тихий рык и небольшой стук об балкон, разбудили старушку.

– Что это такое? – задала она вопрос в пустоту.

Ей не спешили отвечать.

Надев черные очки и шляпу "Федора", старушка схватила газету, сделала в ней пару дырочек и уселась на подоконник. И охнула. Посреди петуний, лежал в полный рост человека, моток кошачьей шерсти.

Старуха высказала ведро грубиянств. На ее слова в окно влез молодой человек.

– Вам плохо? – поинтересовался он.

Старуха высказала еще ведро грубиянств. Увидев, что тротуар ходит вокруг дома, высказала снова ведро грубиянств. Заметив, плачущий автобус, опять высказала ведро грубиянств. По оценкам автора, таких ведер было тридцать одна штука.

Старуха не остановилась на этом. Она схватила деснами пачку бумаги, разорвала ее и вытащила несколько листов.

Долго и упорно старуха писала. Потратила она не одну пенсию, чтобы купить еще пару пачек.

– Покажу я вам всем, – твердила она, смеясь на всю улицу.