Маг-хранитель

– Молодец, милок, – одобрила старушенция. Как называются такие домотканые юбки, как у неё? Кажется, понёва… Но, возможно, и как-то по-другому. – Я и обувачку твою вычищу. Не боись, иди.

«Ну, не боись, так не боись…»

Тёплый воздух от жарко натопленной грубы проникал под свитер, вызывая ощущение блаженства после сырой ноябрьской ночи и холодного ветра. Мгновенно накатила усталость и желание прилечь, свернуться «калачиком» и задремать. Надо поговорить с этим учителем прежде, чем окончательно разморит, а то некрасиво получится – лететь через весь город, чтобы просто уснуть.

– Иди, милок, иди. Ждут тебя… – ласково проворковала старуха.

И Денис пошёл.

Следующая комната оказалась обставлена «под старину». Но не а-ля боярский терем или дворянское гнездо, а самая настоящая рабочая глубинка второй половины двадцатого века. По старым советским фильмам многим знакома такая обстановка. Или на фотографиях бабушек и дедушек. Полированный сервант у стены. В его глубоком нутре – разнокалиберные чашки, блюдца и кувшинчики. В открытой полке фарфоровые статуэтки: рыжая охотничья собака, сделавшая стойку на дичь, обнявшиеся хохол и хохлушка в узнаваемой национальной одежде, балерина и два «целующихся» голубка. Под окном – кровать с пружинной сеткой и высокими быльцами[10 - Быльце – спинка кровати.] с никелированными «шишечками». Напротив кровати – старинный телевизор, похожий на сундук, накрытый вышитой салфеткой от пыли. На полу – коврики, плетённые из разноцветных лоскутков. На стене – часы-ходики и ковёр с оленями.

Просто машина времени какая-то.

Вот так делаешь один лишь шаг и переносишься в прошлое лет на пятьдесят.

Но не допотопная мебель и не бытовые аксессуары, представлявшие сплошной кич, приковывали внимание вошедшего.

Посреди комнаты на деревянном стуле с прямыми ровными ножками и высокой спинкой сидел старик. На первый взгляд лет семьдесят. Но может и больше. Высокий. Метра два ростом. Широкоплечий и костистый, как старый, измученный непосильной работой, конь.

Одевался старик так же доисторически: домотканая серая рубаха и штаны. Ступни замотаны в белые портянки. Глубокие морщины покрывали бронзовое от загара лицо, резко оттеняя белоснежную бороду и густые, буйные, как у юнца, волосы, зачёсанные назад и схваченные цветным шнурком вокруг головы. Эдакий много поживший и много повидавший Данила-мастер из сказок Павла Бажова.

Прямо перед ним стоял табурет, накрытый холстиной, а на ней – хороший кусок то ли теста, то ли глины. Килограмма на два. Скорее всего, глины. Светло-серой, маслянисто поблескивавшей. Ещё один кусок, гораздо меньший по размерам, старик крутил в пальцах. Мял уверенными, сильными движениями. Трудно было не обратить внимания на его руки – кисти, перевиты синими жгутами вен, увеличенные суставы заставляли задуматься об артрите. На коже виднелись иссиня-чёрные отметины. Денис знал, откуда они берутся. Когда человек, работающий в шахте, поранится – оцарапается или ссадит кожу, – туда попадает угольная пыль, имеющая свойство въедаться в рану и оставаться там. Получается непреднамеренный татуаж, который отличает шахтёров, работающих непосредственно под землёй, от тех, кто в шахте бывает на экскурсии, как бы последние не били себя в грудь, пытаясь доказать свою причастность к рабочему классу.

Чем старше шахтёр, чем длиннее его подземный стаж, тем больше незапланированных татуировок покрывает его кожу.

Судя по количеству чёрных точек и полосок, сидящий перед Денисом старик отработал в шахте самое малое полвека.

– Доброй ночи, – дрогнувшим голосом поздоровался парень.

– И тебе добра, – ответил учитель. А кто это мог быть, если не он? – В ночи добра мало, но в наших силах изменить мир к лучшему.

Старик открыл глаза. Лучше бы он этого не делал. На Дениса глянули два мутных бельма. Молочно белые, как густой туман. Или как облака, если смотреть на них через иллюминатор самолёта. Они открывали портал туда, где нет времени и пространства, где нет даже таких понятий, как время и пространство. Вечность, тишина, спокойствие и… ужас. Ужас бесконечной глубины. Просто бесконечности во всех трёх измерениях. То, что в простонародье называется – нет конца и края, а высоколобые учёные окрестили безграничной Вселенной.

Денис сглотнул.

– Так вот ты какой… – задумчиво проговорил старик. Голос его, сильный и глубокий, хотя и слегка надтреснутый годами, наполнял комнату, обволакивал и завораживал. – Не герой, не боец… Но что-то в тебе есть.

– А вы меня видите? – несмело, опасаясь допустить бестактность, поинтересовался Денис.

– Вижу. Мне не нужны глаза для того, чтобы видеть, если ты об этом. Присядь. Нам предстоит о многом поговорить.

Присесть? Насколько Денис помнил, в комнате стоял всего лишь один стул. Но оглянувшись, парень увидел невысокую скамейку, оставленную кем-то в полуметре от двери. Он готов был поклясться, что минуту назад там ничего не было.

– Присаживайся, не бойся. В ногах правды нет, – подбодрил его учитель.

Денис осторожно опустился на скамейку. Мало ли что от этих магов можно ожидать? Вдруг иллюзия развеется?

– Не бойся. Я вижу – ты устал. Волнуешься.

– Если родители хватятся, будет беда, – честно ответил Денис. – Они с ума сойдут. В Донецке комендантский час, а я пропал куда-то.

– Они не хватятся. Обещаю. Отец будет уверен, что ты всю ночь спокойно спал в своей комнате.

– Ничего себе! Как?

– Для меня это не сложно. Немного магии… Хотя в последнее время я стараюсь ею не пользоваться.

Учитель, несмотря на то, что выглядел, как пенсионер-работяга, изъяснялся правильно, будто человек с университетским образованием. Даже характерное для дончанина фрикативное «г» не улавливалось. Интересно, маги-хранители все такие? И какие у него сердца?

Денис попытался взглянуть, используя истинное зрение, как учил Вайс, но безуспешно. Старика окружал непроницаемый кокон. Бронированное стекло или что-то подобное. Взгляд соскальзывал, не в силах пробить защиту. Или всё дело в недостаточном умении?

– Ты всё делаешь правильно. Хотя очень неловко. Как слепой кутёнок тыкаешься. Пожалуй, придётся тебе помочь, – учитель поднял левую руку, поводил раскрытой ладонью. – Всё. Теперь в истинном зрении ты не уступишь Вайсу или Октябрине. Благодарить не надо. Это мой маленький подарок. Видишь ли, я воспользовался властью и силой, чтобы вытащить тебя сюда. Просто хотел познакомиться.

– А зачем?

– Не спеши. Я всё тебе расскажу. Но постепенно. Поэтому слушай, вникай, задавай вопросы, если что не понятно.

– Хорошо, – кивнул Денис. – А можно сразу вопрос?

– Можно. Вопросов можно сколько угодно. Кстати, Авдотья тебя покормит. После беготни по улицам ты должен быть зверски голоден.

– Да уж. Есть хочу. Угадали. Прямо слона съел бы. Или этого – как его? – раругга. Они съедобные?

– Это был первый вопрос? Огорчу тебя. Нет. Не съедобные. Хотя, кто его знает… Может, раруггов просто не умеют готовить?

Старик улыбнулся, что совершенно не вязалось его суровым обликом и бездонными глазами-бельмами.

– Нет, это не первый вопрос… – покачал головой Денис. – Он не считается.

– Тогда давай первый.

– Почему вы сказали, что у меня теперь правильное истинное зрение, а вокруг ничего не изменилось?

– Потому, что меня окружает всё настоящее. Настоящие вещи и настоящие люди, – учитель мял в пальцах кусочек глины, сплющивая и удлиняя его. – Иллюзии прискучили мне ещё при Хрущёве.

– А почему даже с истинным зрением я не вижу, сколько у вас сердец?

– Потому, что я умею ставить хорошую защиту. Но я могу её снять на мгновение. Хочешь?

– Хочу!

– Смотри.

Учитель ничего не делал. Даже не моргнул.

Просто на его груди проявились цветные пятна. Проступили, как влага на обоях, когда со стороны улицы в стене образовалась трещина.

Ничего сверхъестественного, но Денис застыл, выпучив глаза.