Отрок московский

Его слова, видно, зацепили вожака за живое. Больно зацепили, прямо подсохшую корочку с раны сорвали. Он скрипнул зубами, сжал кулаки, каждый из которых был только чуток меньше, чем голова Никиты.

– Проваливай, пока не допросился!

– А позволь, Любославушка, я его приголублю по-свойски, – вывернулся из толпы мужик с рогатиной. – Чтобы впредь неповадно было нас татями обзывать!

– А как же вас обзывать? – подлил масла в огонь Никита, ощущая внутреннее сосредоточение, столь необходимое для успешной схватки. Сколько раз Горазд учил его, как нужно достигать того состояния духа, когда шаги противников просчитываются наперед, когда время способно растягиваться, а силы и скорость удваиваются. Вот тогда-то и меч голой ладонью сломать можно, и, пожалуй, от стрелы увернуться.

Нельзя сказать, чтобы парень был нерадивым учеником, он честно старался выполнять все указания учителя, но достигать единства тела и духа ему не удавалось. Иногда ему казалось, что он близок: вот-вот и получится. Но всякий раз вмешивалась нелепая случайность. То сучок под пяткой некстати хрустнул, то кукушка отвлекла, то ветер выхолодил намокшую от пота рубаху и прижал ее к лопаткам, вызвав колючие «мурашки». И Никита допускал оплошность: оступался, «смазывал» движение, не доводил до цели или, наоборот, пропускал удар.

Позже, после смерти Горазда, парень почему-то забыл об упражнениях на силу духа. В тех стычках, в которых ему довелось поучаствовать, обходился без сосредоточения. Ни в шутовской драке с Емельяном Олексичем, ни в схватке с двумя нукурами возле мертвого учителя, ни в кровавой свалке на дороге, когда неизвестные оборванцы уничтожили обоз, ехавший из Москвы в Смоленск. Не ограбили, как здесь, а просто уничтожили, убивая людей и лошадей. Возможно, все дело в том, что все эти сражения возникали неожиданно – загодя не подготовишься. Раз, два! И засверкали клинки, полилась кровь…

Сейчас же Никита заблаговременно предвидел нешуточную потасовку и внутренне был готов к ней. Он отлично знал цену себе как бойцу и не тешил себя надеждой, что в одиночку одолеет целую ватагу разбойников – два десятка человек на глазок. Но это в том случае, если они будут сражаться насмерть. А зачем? Грабители никогда не бывают упорными, если приходится отстаивать нечестным образом добытое добро. Ведь жизнь – она одна и своя, родная, которую не купишь и не подберешь, наклонившись, на тропинке. А любое богатство, которое можно отнять у купцов или смердов, – дело наживное. Сегодня лихая удача привалила, завтра – нет, а послезавтра, глядишь, втрое больше товаров отнял. Только поэтому парень и решился вступить в бой. В другом случае, если бы возникли хоть малейшие подозрения в упорстве ватажников, проще было бы расстаться с жизнью, расшибив голову о ближайшую сосну.

– Не помнишь, что князь Ярослав наказывал в Русской Правде с коневыми татями делать? Или с разбойниками? – подмигнул он Любославу, с радостью замечая, как с лица атамана сползает выражение довольства и замещается крайней досадой. – Не помнишь? Вот беда! Ну так я тебе напомню…

– С огнем играешь, малый… – сквозь зубы процедил вожак разбойников.

– Играю, – кивнул Никита. – Слушай. – Он прочитал по памяти: – Кто же стал на разбой без свады[30 - Без свады – без повода.], убил человека умышленно, по-разбойничьи, то люди за него не платят, но должны выдать его князю на поток… А коневого татя и поджигателя гумна выдать князю на поток…

– Уж не ты ли хочешь нас князю выдать?

– Дай я ему врежу, Любослав! – выскочил вперед кривоносый.

– Погоди! Отлезь, я сам…

Атаман решительно отодвинул не в меру горячего подпевалу:

– Ну, прыгай с коня, умник. Или забоялся?

Никита улыбнулся. По крайней мере скопом на него не бросятся. И это хорошо. Есть возможность продержаться подольше.

Он соскользнул с седла.

– Было бы кого бояться!

– Вот уж достанется кому-то… – Под одобрительные возгласы товарищей Любослав скинул полушубок. – Вот уж переломаю косточки кому-то…

Парень хлопнул коня по крупу, заставляя пройти вперед. Развязал пояс, стягивающий его кожушок. При виде кольчуги лица разбойников вытянулись.

– А ведь непростой малый! – покачал головой Любослав.

– Может, взаправду, на княжьей службе? – подал голос рассудительный разбойник Некрас, который и раньше предостерегал атамана.

– Да хоть на чьей! – отмахнулся атаман. И решительно скомандовал: – А ну, раздались, молодцы мои! В круг! Я сейчас этого выскочку уму-разуму учить буду!

Послушные его словам ватажники широко раздались. Краем глаза Никита успел заметить, что охранявшие захваченных купцов разбойники привставали на цыпочки, стараясь во всех подробностях разглядеть предстоящую забаву.

– На кулаках? – прищурился Любослав.

– Да мне как-то все равно, – пожал плечами ученик Горазда. – Хоть руками, хоть ногами.

– Да? Ну не обижайся после.

– Если я тебя побью, твои люди уберутся прочь?

– Что? – захохотал вожак. – Что ты сказал?

– Повторить, что ли? – Никита снял кожушок. Бережно сложил его и уложил на снег.

– Да повторять не надо – чай, не глухой я… – Любослав задумчиво провел пальцем по бляхам бахтерца. – Ты взаправду веришь, что можешь меня побить?

Он возвышался над Никитой, как дуб над терновым кустом. Выше на две головы, шире в плечах вдвое. У кого могли возникнуть сомнения в его победе? Уж во всяком случае не у его ватажников.

– Кольчугу снимать? – вместо ответа поинтересовался парень.

– Она тебе мешает? – хитро прищурился атаман.

– Нет.

– Ну и ладно. Делать мне больше нечего – туда-сюда, раздеваться-одеваться. Верно, братцы?

«Братцы» с готовностью заржали.

– Начнем, благословясь! – Любослав перекрестился и пошел вперед мягким, вкрадчивым шагом опытного бойца.

Глава третья

Хмурень 6815 года от Сотворения мира

Неподалеку от Витебска,

Полоцкая земля, Русь

Гогот и выкрики разбойников вдруг стихли. Мир сузился до размера круга, окаймленного разношерстной толпой.

Никита раскинул руки в стороны, поднял согнутую в колене ногу и медленно выпрямил ее, направляя пятку в небо.

У Любослава округлились глаза – видно, атаман никогда не сталкивался с ухватками чиньской борьбы. Но он если и удивился, то не растерялся. Ударил с левой. Раскрытой ладонью. Так, оплеуха зарвавшемуся вьюноше, чтобы не убить, но на место поставить, показать, кто чего стоит.

Парень за миг до соприкосновения широкой ладони со своим ухом качнулся и упал, становясь на широкую «разножку». Со стороны могло показаться, что его ветром сдуло. Любослав качнулся, но не дал размаху увлечь себя. Выровнялся и отскочил, избегнув подсечки. Снова пошел вперед, вихляясь, то и дело перенося вес с одной ноги на другую.

«Драться не дурак, – отстраненно подумал Никита. – С таким совладать непросто будет. Ну да ты знал, на что шел. Теперь давай, выкручивайся…»

Решив сперва прощупать противника, он не стал атаковать, а пошел приставным шагом по кругу, уворачиваясь от хлестких, частых ударов.

Любослав показывал себя с самой лучшей стороны. Бил с обеих рук одинаково сильно и умело. Передвигался легко и свободно, будто большой, сытый, излучающий уверенность и силу кот. Наверное, до сих пор он чувствовал себя непобедимым. Кто в ватаге мог сравняться с атаманом? Никто. А если он еще и с оружием так же умело обращается, то место его не среди разбойников, а в княжеской дружине – своим присутствием такой боец украсит войско любого князя и очень скоро выбьется в воеводы. Или он – опальный? Был дружинником, а после поссорился с князем или с кем-то из бояр. Разве этого не может быть? Часто и густо. Тот же Акинф Гаврилович, ближний боярин Михайлы Ярославича, обиделся некогда на князя Данилу Московского…

Кулак со свистом пролетел в вершке от головы Никиты.