Союз нерушимый: Союз нерушимый. Страна мечты. Восточный фронт

Первые самолеты с подразделениями 1-й воздушно-десантной дивизии прибыли в Борисполь в 17:20. Возможности военно-транспортной авиации тогда были далеко не те, что в более позднее время, лишь с конца пятидесятых, с принятием на вооружение Ан-12, части ВДВ обрели наконец истинную аэромобильность. Приводящие в пример посадочные десанты на островах Эгейского моря в ходе операции «Ушаков», как и после в Маньчжурии, забывают, что они проводились после гораздо более серьезной и длительной подготовки и не были столь масштабны, имея численность роты, редко батальона. К тому же, для удобства управления, планом было предусмотрено, что 1-я вдд садится в Борисполе и действует в восточном секторе, а в Жуляны должны были прибыть две бригады морской пехоты – однако же десантники, имея больший опыт взаимодействия с ВТА, умудрились перетянуть одеяло себе, забрав, например, все четырехмоторные «Ланкастер-йорки» тяжелого транспортного полка с аэродрома Бельбек. В результате морская пехота начала прибывать отдельными подразделениями лишь с утра двадцать третьего, а полное сосредоточение 5-й гвардейской и 6-й бригад было завершено только двадцать четвертого во второй половине дня.

Хорошим подспорьем оказался прибывший после шести часов вечера 56-й гвардейский Зееловский танко-самоходный полк, имеющий опыт уличных боев в Берлине. Тяжелые САУ в сопровождении автоматчиков заняли оборону в районе вокзала, товарной станции, штаба КВО, а также оказали большую помощь в разоружении ненадежных частей гарнизона, по указанию товарищей из НКГБ. Также на второй-третий день ожидалось прибытие 4-го гвардейского кавкорпуса из состава конно-механизированной группы Плиева, перебрасываемой из Австрии на Дальний Восток (успела принять активное участие в подавлении мятежа лишь 9-я гвардейская Кубанская кавдивизия, с 25 июня). Однако в ночь на двадцать третье положение было очень опасным, и при начале бандеровцами активных действий, могла создаться достаточно неприятная ситуация.

Мы вынуждены были действовать поначалу сугубо оборонительно, поскольку не имели точных сведений о силах и намерениях противника. Сейчас, оглядываясь назад, нахожу, что какие-то меры были явно избыточны – в расчете на выступление гораздо более сильного врага, как, например, немецкого «Бранденбурга», имеющего четкий план действий. В сорок четвертом в РККА к возможностям малых групп спецназа уже относились достаточно серьезно – а из показаний пленных, уже допрошенных в Москве, было известно, что бойцы с бранденбурговской подготовкой в составе батальонов УПА, вошедших в Киев, есть. Не было принято во внимание, что бандеровцам также необходимо было время, чтобы сорганизоваться, поставить в свои ряды тех, кто скрытно проник в Киев раньше, раздать им оружие, договориться о связи. А главное – что командование ОУН решило задействовать живой щит из обманутых советских граждан.

Полной неожиданностью для нас было шествие по Крещатику под советскими флагами и с нашей символикой. Создалось впечатление, что враг имеет в Киеве десятитысячную армию – и это в момент, когда 1-я вдд еще не завершила сосредоточение (окончательно – лишь к вечеру 23 июня), а первые «дугласы» с морской пехотой лишь начали приземляться в Жулянах. Сведения о противнике были крайне противоречивы – так до вечера 24 июня считалось, что один из вражеских батальонов сконцентрировался в Дарнице, готовясь к атаке на Борисполь (в действительности, там действовали лишь разведывательно-диверсионные группы УПА). Батальон десантников был спешно послан в Вышгород, поскольку и там ожидалось выступление бандеровцев – в дальнейшем, не обнаружив противника и оставив там одну роту оборонять мост, парашютисты прибыли наконец в 41-й городок, усилив его оборону. Лишь к вечеру 23 июня были получены сколько-то достоверные сведения о реальных силах и возможностях врага от первых взятых пленных и нашей агентуры.

Ольховская, с которой я связался сразу по прилете, успела организовать на крупных киевских заводах отряды рабочей самообороны. А также, что позже сыграло важнейшую роль в подавлении мятежа, развернуть разведсеть из надежных коммунистов и комсомольцев, – которые докладывали о силах, расположении и передвижении противника, а в дальнейшем служили проводниками для армейских подразделений и помогали выявлять затаившихся врагов и их пособников. Из слов Пономаренко я представлял себе женщину моих лет и позже был удивлен, при встрече увидев, что она ненамного старше героев «Молодой гвардии» – что ж, на войне люди взрослеют очень быстро. Но сразу чувствовалось, что она умеет командовать и держит руку на пульсе событий, даже первый наш разговор по телефону был предельно сжатым и деловым.

Первые боестолкновения были еще в ночь на 23 июня. Около полуночи свыше сотни бандеровцев пытались захватить вещевые склады, охраняемые неполным взводом курсантов НКВД (присланы из Васильковских казарм на усиление охраны, вечером 22 июня). Ребята понесли тяжелые потери, из восемнадцати человек пятеро были убиты и восемь ранены, но они сумели продержаться до прибытия подкрепления, не дав националистам захватить военное имущество. Что имело серьезные последствия – так как бандеровцы рассчитывали нападать, массово переодеваясь в нашу форму, теперь же они были в этом сильно ограничены. Для событий первых суток было характерно, что ОУН еще старалось скрывать свое истинное лицо, не ввязываясь в настоящие бои – лишь внезапные короткие нападения и немедленный отход при неудаче. Или же маскировка под народный гнев, если присутствовала толпа. Следует отметить, что в ряде случаев милиция не только не препятствовала «народной демонстрации», но и сама присоединялась к митингующим, с оружием руках. Также имело место, когда военнослужащие Киевского гарнизона (не уроженцы Западной Украины) вели разлагающие разговоры и пытались саботировать выполнение моих приказов, ссылаясь на «там же свои».

С утра, а особенно к вечеру 24 июня, бандеровцы показали наконец свое истинное лицо. Поняв, что основная масса населения не поддержит их крики про «Украина не АССР», и считая, что привлеченные обманом уже замарали себя перед советской властью, участвуя в шабаше, фашисты начали открытые убийства, погромы и грабежи. Убивали не только за принадлежность к партии и комсомолу, но и просто по подозрению, а также угрожали колеблющимся из толпы, что придут за ними и их семьями в случае дезертирства. К тому же большая часть рядовых в батальонах УПА шла в Киев за обещанной добычей и теперь грозили своему же командованию бунтом, если оно и дальше будет запрещать им проявлять свою бандитскую суть. В то же время непринятие ответных мер с нашей стороны создало у руководства ОУН иллюзию нашей слабости и готовности к уступкам. В ночь на 25 июня бандеровцы массированно атаковали объекты, удерживаемые советскими войсками. Эти атаки были отбиты, с большими для противника потерями.

К этому времени мы уже имели достаточную информацию о численности мятежников, расположении их сил и штабов. С утра 25 июня началось наше решительное наступление, поддержанное свежеприбывшей 9-й кавдивизией (имеющей в составе не только конницу, но и танковый полк на Т-54 и батальон мотопехоты на БТР). Мятеж, окончательно потерявший поддержку киевлян, был подавлен уже к вечеру, еще несколько дней шло вылавливание укрывшихся и бежавших.

Еще один протокол допроса

(после событий)

Я вообще не украинец, курские мы. Работал на «Ленинской кузнице» с тридцать седьмого года, квалифицированный слесарь-корпусник, пятого разряда, техникум закончил. В сорок первом эвакуация, Сталинградская судоверфь, затем Сормово, так на фронт и не попал, в тылу ишачил как проклятый, за койку, пайку, бумажки госзайма и спасибо от Родины. Как Киев освободили, стал хлопотать, чтобы меня назад, дом тут у меня был, и родители остались, и сестра – меня с заводом эвакуировали, а их бросили под немцем. А мне говорят, шиш тебе, работай, где ты нужнее – если каждый будет там, где сам захочет, это полная анархия получится. Так мне начальник цеха и сказал.

Пока война, терпел. Понимал, что для Победы – надо. А как мир настал, снова пошел, а мне опять то же самое. А дом у меня здесь, меня из деревни под Курском совсем малым увезли, не помню уже ее. Ну, плюнул я на все и сам рванул из Горького в Киев. Как добирался, это своя история. И не нашел тут никого, дом разрушен, отца немцы повесили в сорок втором, мать умерла, сестру в Германию угнали – из всех, кого знал я прежде, в нашей Куреневке двоих лишь разыскал, они и рассказали. Ну, куда мне дальше – снова на «Кузницу» устроился, именем настоящим назвался, документ ведь прежний, да и на заводе нашлись, кто помнили меня. Спрашивали, как из Сормова уволился – сказал, что, наверное, бумаги при пересылке потеряли. И вроде все как до войны – в конце мая это было.

А тут разговоры, что из заводских набирать будут и куда-то в помощь послать. Не добровольно, а кого укажут, и на столько, сколько потребуется. Семья, не говоря уже о зазнобах – плевать, как в песне, дан приказ ему на запад, ей в другую сторону. Как при крепостном праве, будто мы скотина бессловесная. А я не хочу, здесь мой дом, заново отстрою! А на меня уже начальник поглядывает – учетчик шепнул, меня в списки первым внесли, ведь жалко тех, кто уже укоренился, ну а я бобыль перекати-поле, и лучше меня, чем кого-то из семейных.

Стал я думать, как быть. А тут участковый ко мне и говорит задушевно: «Что ж ты, Петруха, советскую власть обманул? Пришел на тебя ответ из Сормова – не уволенный ты, а дезертир с трудфронта. А это, по закону, семь лет – ты уж прости, это не прогул по пьянке, такое бы покрыли, а теперь делу уже ход даден. Так что собирайся, пойдем».

А это не по правде. И ножик мне под руку попался. И осталась после мне одна дорога – в бега. Сосед помог, один из тех двоих, с людьми добрыми свел. А после сказали мне, что хотят они, чтобы кабалы после не было – неправильно это, в такой войне победили, а жизнь как при царе, никакой свободы, куда укажут, туда и иди. А чтобы больше не было такого – начальству слов одних мало, ему силу надо показать. Лучше – вооруженную.

Бандеровцы? Так это не те, что с немцами ушли. В ОУН, оказывается, тоже народ самый разный – фашистские прихвостни с Гитлером до конца оставались и в Берлине все сдохли, а это совсем другое крыло, ну как большевики и меньшевики. Которые совсем не за фашизм, а за Украину. И сказали мне, у них тех, кто раньше в КПЗУ был, много. И вот не видел я у них свастики, не слышал «хайль» и про русских недочеловеков. А говорили все вежливо и складно, что лучшей жизни для народа хотят – и для того готовы на тактический союз с кем угодно, ну как Ленин с теми же немцами в восемнадцатом, когда Брестский мир заключал. И что они за Украину – где место будет всем: и русским, как я, и хохлам. Никакую не «самостийную», а Украинскую ССР, где будут новые справедливые законы. Что рабочему человеку восемь часов, никаких госзаймов в половину зарплаты и никаких посылов, куда Макар телят не гонял, если ты сам не захочешь. Вот только за это счастье сражаться нужно – даже если сам не доживешь, так другие при нем жить будут. Наша же идея, коммунистическая!

Да, оружие брал – нашу же трехлинейку, какую до войны изучал. Да, стрелял – а как иначе? Да, убивал – офицера, на углу Шевченко и Вокзальной, а что он грозил: «Разойдись, иначе танки вас будут давить»? И еще было, ну это как на войне, ты стреляешь, в тебя стреляют. Чтоб по правде дальше было – а откуда эта правда-справедливость, так ли важно? Да хоть от черта. Ни о чем не сожалею. Сестре лишь передайте, если вернется из Германщины живой, что я ей счастья желаю, и перед советской властью ни в чем не виноватая она.

С моих слов записано верно. Рядовой второй сотни 444-го куреня УПА Петр Крякушин.

Резолюция на документе: Сведениями, имеющими ценность, не располагает – мерзавца расстрелять. Следователь СМЕРШ Сидюк.

Анна Лазарева.

Киевский горком, 23 июня 1944 г.

Вот кто я сейчас – Ленин в Смольном или Керенский в Зимнем?

Внизу под горкой стоит толпа. С красными флагами, даже портреты вождей вижу. А слов не разобрать – кричат недружно. Но можно понять, что требуют партийных выйти и говорить с народом.

А выходить нельзя – убьют. Не толпа, а снайпер, как рассказали, было перед ЦК КПУ на Орджоникидзе, неизвестные снайперы с чердаков стреляли и по милиционерам у входа, и по толпе.

– Мы так в Будапеште делали, – сказал Юрка, – когда немцы пытались Хорти-младшего похитить, а мы помешали. Теперь и рагули додумались, ворье! И флаги тоже украли.

– Может, народ все же успокоить? – спросил первый горкома. – Не все же там бандеровцы. Наш же, советский народ, лишь с завихрениями в мозгах.

– А всех и не надо, – ответил Юрка, – одного довольно, с оптической винтовкой.

А сколько их там всего? На глаз, человек с тысячу – хотя те, кто в задних рядах, возможно, лишь зеваки. И сколько среди них активных бандеровцев? Пока лишь стоят за спешно натянутой колючей проволокой, что-то орут, плакатами машут, оружия не видно.

Нас же тут в огромном здании на Владимирской горке, как показал учет, утром было двести шесть человек – и ЦК, и обком, и горком, вместе с техперсоналом и охраной. Вооружены почти все, но в большинстве пистолетами. Но есть четыре пулемета, включая МГ у ребят. Причем один «крупняк» ДШК, невесть как оказавшийся в горкомовской оружейке. Там же, в закромах – три десятка мосинских винтовок и одиннадцать ППШ, и еще четыре десятка автоматов у милицейской охраны. А вот гранат не оказалось, и патронов не слишком много, – но, как сказал Юрка, один штурм, пусть даже очень хороший, отобьем – и вообще, президенту Альенде хуже было. Ну а после придется прорываться по Владимирскому спуску к Речному вокзалу, а там уже Подол начинается, с заводской дружиной.

– А если пойдут? – спросил первый горкома. – Из пулеметов косить, как фрицев под Керчью? А ведь придется. Эх, мужики!

– Я вот с их фельдмаршалом Роммелем ручкался, – сказал Юрка, – теперь он главком их фольксармее… будет. И что с того – сколько я до того фрицев положил? Война – тут уж, если ты по эту сторону мушки, а враг по ту…

– Да я все понимаю, – махнул рукой первый горкома, – просто думаю, товарищ Сталин сказал, что в этой войне мы двадцать миллионов народа потеряли, еще цифра уточняется. И выходит это больше, чем у нас, России, было убитых за Гражданскую, Империалистическую, Японскую, Балканскую, Крымскую и прочие войны, вместе взятые – жуть! А мы еще туда добавляем.

– А еще товарищ Сталин сказал, что это все же меньше, чем умерло от голода и болезней в русских деревнях за один лишь девятнадцатый век, – отвечаю я, – и если мы хотим, чтобы жизнь пошла совсем по-новому… Вы, Леонид Ильич, говорили, что сельское хозяйство и крестьянскую жизнь знаете, и землеустроителем начинали в Белоруссии, и завотделом землеустройства на Урале – в отличие от меня, городской. И слышали, наверное, что народ говорит и о чем вспоминает. И вот представьте, что крепостной крестьянин из прошлого века попадет в наш колхоз – ему ведь эта жизнь мужицким раем покажется! За то, чтобы этот рай на земле и дальше был – стоило сражаться и умирать?

Да, вот только увидев его лично, сообразила я, что первый Киевского горкома товарищ Брежнев Л.И. – это тот самый, который в будущем ввергнет страну в застой! Юрка Брюс, о том услышав, лишь взглянул удивленно – «я думал, ты сразу поняла, а я уже пообщался, нормальный мужик». Сейчас ему тридцать семь еще, и считается молодым и растущим, хотя имеет уже звание генерал-майора и орден, полученный за Керченский плацдарм. К чести его, в Киев он попал не как кириченковский кадр, а совсем наоборот, кто-то в Москве незадолго до событий решил заменить Сердюка, личность совсем уж слабую и смотрящую Кириченке в рот. Организатор, администратор он толковый – но не политик совершенно, сам признавался, что даже набор положенных догматических установок наизусть не заучил.

– Так это и прекрасно, – отвечаю, – а зачем учить? «Марксизм не догма, а руководство к действию», – а вот сомневаюсь, что даже Ленин поступил бы сейчас по своему же рецепту из совсем другого времени и условий. А товарищи рабочие от вас точно не лозунгов ждут, которые они могли бы и сами в газете прочесть.

– У вас зато это хорошо получается, Анна Петровна, – буркнул Брежнев, – ну, вы же московские, все первыми узнаете.

Это он про сегодняшнее утро. В горком целая делегация пришла от рабочих «Кузницы» – доложить и договориться о взаимодействии. А вышло, свернули на обсуждение политического момента. Разговор был, что вот как предупреждали, так и началось – вот только к митингующим не только пришлые рагули, но и отдельные заводские присоединились. Поскольку бандеры оказались умнее, чем мы ждали – никаких «ридной самостийной», а о самом насущном наобещали. Про новое трудовое соглашение на пять лет, которое в народе уже прозвали крепостным правом, сам уволиться не можешь, так еще и ехать обязан, куда пошлют, «а мы не армия, чай, а счас не война уже». С первого июня на восьмичасовой рабочий день перешли, отпуска и выходные, как до войны – а вот что с зарплатой делать, если почти половину облигациями госзайма выдают? А отчего эвакуированные вернуться не могут – кого в Сибирь вывезли, и так там и заставляют на новых фабриках работать, а домой не пускают? Или случай совсем вопиющий – вот муж и жена, до войны в разных местах работали, но здесь, в Киеве, эвакуировали же одного в Красноярск, другую в Челябинск, и друг к другу не разрешают? А слухи ходят, что и с «Ленинской кузницы» будут куда-то в помощь посылать. А кто-то и про колхозы спросил – а правда, что после Победы их распустить обещали, и где?

Ну, я и ответила. Попыталась объяснить простыми словами, отчего эвакуированные и прикрепленные к эвакуированным заводам не могут пока вернуться в родные края. Потому что часто и возвращаться некуда – дома сожжены, предприятия разрушены, работа только с лопатой или мастерком в руках. Те, кто вынесли на своих плечах всю работу в тылу, нужны там, где работают сейчас – иначе будет, здесь люди на пепелище, там заводы без людей. Война нам так дорого обошлась, что работа по восстановлению предстоит просто гигантская – и никто, кроме нас, ее делать не будет. Но вот про тот случай персонально я фамилии записала, разберусь, это непорядок, чтобы семьи разъединять – временно можно, вот я сейчас здесь, с вами разговариваю, а мой муж на Северном флоте служит. А насчет зарплаты – так сами подумайте, куда деньги ваши идут, у нас ведь нет капиталистов, которые то, что вы заработали, проедят, в карты проиграют, себе дворец купят – все на восстановление страны! Вы же хозяева своего труда – все, что вы сделаете, к вам же и вернется! Ну, увеличим вам зарплату вдвое – значит, в народное хозяйство меньше пойдет, дольше из руин восстанавливаться будем, кому от этого станет лучше? А про роспуск колхозов – это кто такой умный сказал, кому хочется себе по паре десятин и снова землю сохой пахать, ведь тракторов у каждого точно не будет! Война кончилась, и заводы наши вместо танков снова начинают делать трактора, комбайны, другую технику для колхозов. А школы, больницы в селе содержать, а о стариках и детях заботиться, что сейчас в колхозный бюджет входит – каждый тогда сам по себе будет? А ученого агронома приглашать, а удобрения покупать, а мелиорацию проводить – тоже из своего кармана? Леонид Ильич, я ничего не упустила, а то городская все ж?

Еще поговорили о заводских делах. Тут их удивило, что я и в судостроении разбираюсь, – а что, если на Севмаше в цехах бывала почти каждый день, и в филиале Корабелки все знакомые. Десантные катера нашей работы здесь на юге знали прекрасно – вот только мы по военной части так и останемся, а «Ленинская кузница» большой заказ на буксиры и баржи речфлота сейчас исполняет. Спросили в завершение и про мой вид – ну, я и ответила, что у нас на севере принято так, потому что мужья наши считают, что когда мы красивые и нарядные, это их вдохновляет лучше воевать и возвращаться с победой. И наши девушки, конечно, в цехах все в спецовках – но когда можно, то в ярких цветастых платьях, хотя погода у нас куда холоднее. Много чести фашистам, из-за них нам унылое серое носить!

На том и закончили. Ушли заводские в раздумьи – как Леонид Ильич сказал, это и есть истинная политработа, когда словом можно человека заставить с новой силой, хоть в бой, хоть на труд. И уже после привозят нам свежую «Правду», а там речь товарища Сталина, произнесенная вчера вечером, в годовщину 22 июня – и те же самые мысли, и похожие слова! После чего Брежнев утвердился в мысли, что я заранее знала, а поскольку из Москвы приехала еще за две суток до того… в общем, стал Леонид Ильич куда менее болезненно относиться, что я – и женщина, и годами младше – ему приказываю здесь.

Нет, пообщавшись с товарищем Брежневым, я свое первоначальное мнение о нем изменила. Он не враг, ни в коем случае – а человек добрый и служака исправный. Вот только кажется мне, что удайся Кириченко его план удельного княжества, и останься Леонид Ильич на своем посту, он бы так же исправно служил. Ну да, о людях бы заботился, «не допущу, чтобы хлеб дорожал» – так и служил бы, что СССР, что фактически самостийной Украине. А я бы себя в такой роли представить не могла никак!

И тут грохот пулемета, да не со стороны Житомирской, а от реки! И выстрелы в ответ. По звуку, наш МГ, то длинной очередью, то короткими, прицельными. Затем и с нашей стороны добавляются винтовки и ППШ. Через пару минут стрельба стихает. Оказывается, пока от Крещатика красными флагами махали, с полсотни бандитов зашли от реки! И ведь у них могло получиться, если бы сообразили идти колонной, как будто подкрепление нам от заводских, – но они рванули через парк, развернувшись цепью и держа оружие в руках, как в атаку шли, хотя и не стреляли. Но тут Валька, поставленный следить за этой стороной, не зевал, сразу распознал врагов. Штук двадцать так и остались лежать, остальные бежали – может, у них и получилось бы подойти на бросок гранаты, но при этом на ровном простреливаемом месте легла бы еще половина оставшихся, а умирать бандеровцы очень не хотели. Юрка уже распоряжается пойти и трофеи собрать, нам два десятка стволов с боеприпасами точно лишними не будут.

– А толпа, смотрите, тоже уходит! – сказал Мазур. – Не бежит в панике, а как по команде, не слишком спеша.

И знамена красные видны. И портреты Ленина и Сталина над головами. Сволочи – символы наши украли, чтобы внимание отвлечь, пока сзади втихую подкрадываются и убивают! Вот интересно, что будет, если врезать из крупняка – Юрка говорил, пуля ДШК сразу нескольких человек навылет пробивает?

– Не надо, – отвечает Смоленцев, – главари нам еще попадутся, поймаем – повесим. А массовка будет искупать свою вину ударным трудом на Колыме.

Иван Кныш, оперуполномоченный Киевского угро.

23 июня 1944 г.

Прав оказался тот майор – а я верить не хотел в такое! В Киеве – военное положение.

Читаю приказ – все как подобает. Поддерживать, обеспечивать, пресекать, а «бандитов, грабителей, мародеров, паникеров, шпионов и диверсантов – расстреливать на месте». Ну, со шпионами загнули, какие они тут могут быть, английские, что ли, вон консульство открылось на Житомирской? И – «шпионажем не занимаемся», как тот герой-сыщик у Чапека сказал (есть за мной такой грех, детективную литературу почитываю, даже заграничных писателей, которые у нас выходили – ну, а этот чех прогрессивный, он против фашизма выступал).

С утра, конечно, все было в непонятках. Идет толпа по Крещатику, с красными знаменами и портретами вождей, революционные песни поют – что за чертовщина, давно уже ни царя, ни капитала нет, против чего протестовать? Но порядок вроде не нарушают, если только не считать помех уличному движению. Это уже после, на площади Калинина, безобразие началось – милиционеров, что здание ЦК охраняли, растоптали и буквально разорвали в клочья. А нашу бригаду в это время на Чкалова вызвали – там тоже было страшно.