Красные камни

А у нее ты спросил? Хочет ли она такой быть – или другой? И вообще, Валечка, вот и музыка кончилась, на место меня проводи. А за танец спасибо.

Валентин Кунцевич.

То же место и время

Отлуп полный – а чего ж еще ожидать? И быть мне краскомом Иваном Варравой из неснятого пока еще тут фильма «Офицеры».

Маша хмурит губки – только семейного скандала мне тут не хватает. Завидую Юншену – опекающему сразу двоих. Китаяночки уже обрусели совсем – и физиономии у них вовсе не «азиатские», узкоглазые и плоские, как мы обычно представляем (это у северян, монголов и маньчжур), а правильный овал с тонкими чертами и глаза миндалевидные, большие (характерно для южного Китая) – и одеты по-нашему, на улице встретишь, так не отличишь от своих, тоже брюнеточки бывают, с южнорусскими корнями. Небольшой акцент лишь заметен – китайцы букву «р» не выговаривают, нет у них такого звука в языке. Но – «наш повелитель, наш господин». Спросил я у них, ради любопытства, если он один, а вас двое, то как вы между собой ладите, хотя и сестры? А они даже не поняли, в чем проблема.

Слышал я, что был на Юншена сигнал, про аморалку. Так «инквизиторы» вмешались – а отчего Ли Юншен, как сознательный товарищ, не может помочь соотечественницам при их обустройстве в новом для них советском обществе? Тем более что жалоб ни от кого не поступило, так в чем вопрос? И вообще, у товарища Ли Юншена с сестричками чисто дружеские отношения (а докажите обратное, вы свечку держали?). Так и длится уже три года. Сестры Лан (по-китайски «роза») и Куанг («орхидея») живут вместе с девушками из «итальянской моды», числятся в штате РИМа, даже на подиум уже выходили – а в свободное время на людях появляются исключительно втроем, вместе с Юншеном. Ну а мы – что делать будем, завидовать будем. А вернется Юншен домой и станет генералом – так и женится сразу на двоих, или у них не разрешено, китайцы ведь не мусульмане? Хотя я слышал, что у них мандарин прежде вполне мог иметь нескольких жен.

Маша дуется. Снова вальс – так пошли, потанцуем, что сидишь? Утешь бедного ухореза – а то день у меня с утра был тяжелый. Пономаренко наконец понял, что хотя «инквизиция» имеет право для своих задач привлекать любые конторы и воинские части, все ж раздергивать «песцов» всякий раз – это не есть хорошо. Так что сейчас под крылом «партийной безопасности» формируется спецподразделение (аналог «Альфы» или «Вымпела»), для работ на постоянной основе – «обнаружить, уничтожить, для допроса притащить». Командиром Юрка Смоленцев – после «Нахимова» и итальянских подвигов другой кандидатуры просто нет. Ну а я, надеюсь, буду там все ж не рядовым. Каждое утро к десяти прибываю в расположение, разминка на плацу и тренировка – рукопашка, один на один, один против нескольких, группа против группы, затем прохождение полосы препятствий, со стрельбой по появляющимся мишеням, а в завершение «бой» с красящими шариками вместо пуль, команда против команды. И это короткая программа для тех, кто уже волчары с опытом, лишь форму поддержать – молодых гоняют едва ли не круглосуточно, чтобы нашу науку в рефлексы вбить. Так что с утра сегодня я и побегал, и подрался, и пострелял. Ну не обижайся, Машуня, – ну прости, хотя не знаю, за что.

– Она красивая, – сказала Маша, – только своего мужа очень любит. Валя, ну как ты можешь?

А что я такого сделал – всего лишь даму на вальс пригласил. Что никак не возбраняется. И знакомы мы уже давно, и работаем в одной конторе. Оправдываюсь – а сам думаю, вдруг теперь решит, а вот не буду на нее похожей, даже внешне? А она сказала то, чего никак не ожидал:

– Валя, а в вашу службу девушек принимают? Если Лючия с мужем ходила даже на абордаж. Стрелять как ты я не смогу – но разве вам медработник не нужен? Зато везде будем вместе.

Юрий Смоленцев

Валя, анекдоты про поручика Ржевского не про тебя случайно? Смотри, доиграешься – если ума не хватит на грани дозволенного удержаться. На войну бы тебе – так нет войны. Или есть уже – зачем нас Пономаренко вызвал? Сидим, культурно отдыхаем, и вдруг телефон – и в жизни так бывает, не только в советском кино. Хотя помню, что и в двухтысячных наши доморощенные капиталисты могли своих работников так напрячь, даже вечером или в законный выходной. А в этом времени мобил не изобрели еще – и если нет тебя возле аппарата (а сидеть возле него в свое свободное время ты, строго говоря, не обязан), то найти и напрячь тебя будет затруднительно.

Тут, конечно, время сталинское и распорядок оригинальный – но все же до полуночи обычно бдят столоначальники, а вдруг Сам позвонит? Если начальник нормальный, то держать при себе он будет пару-тройку особо доверенных сотрудников, владеющих информацией, – а прочий личный состав отпустит по домам. И полночным страдальцам воздаст по справедливости, наградой, а уж транспорт, чтоб до дома доставить, подразумевается сам собой. Аня еще подходит под категорию доверенных, а Валя Кунцевич – это чистый боевик, моя бы воля, я и в Академию его не тянул бы, довольно ему указать на врага и сказать «фас», только клочья полетят от супостата. Я, стараниями Пономаренко, хоть и вступил на скользкий путь начальственной ответственности, но нет у меня сейчас незавершенных срочных задач, о формировании нашей команды я вчера рапорт представлял, сегодня ничего не изменилось. Ну а Лючия не доросла еще, чтобы за что-то отвечать (только не дай бог она услышит, что я так думаю). Значит, вывод – что-то где-то опять произошло. В газетах и по радио не было – не успели еще? Или что-то по тайному фронту?

Пантелеймон Кондратьевич был каким-то смурным. Что тревожно. Начальственную «накачку», особенно даваемую исключительно для мотивации, без намерения реально принять меры, пережить нетрудно. А вот если такое – значит, у самого Пономаренко сомнение есть. Как в сорок четвертом перед Киевом было – где кончилось большой дракой[7 - См. «Союз нерушимый».].

– Город Львов, – сказал Пономаренко. – Есть информация, что там в ближайшем времени должно произойти что-то, отрицательно повлияющее на нашу политику здесь, в Москве.

Что значит «отрицательно повлияющее»? Вылазка врага – информация была бы четче. Неужели аппаратные игры? Кулуарные беседы, шушуканье по углам, намеки. Взять бы кого-то из шепчущихся и тряхнуть как следует, ты что имел в виду? Так или не за что пока, слухи и сплетни. Или, что вернее, не принято трогать высоко стоящие фигуры без прямых и недвусмысленных доказательств виновности – а товарищ Сталин, выходит, всерьез решил, что террор направо и налево – это не выход? И нам нужно эти доказательства добыть?

– Здесь делается все, что должно делаться. Вы проясните обстановку там.

А что там может быть? Самое напрашиваемое – бандеровцы? Однако даже в худшие времена ОУН имела гораздо меньшую опору в областных центрах, чем в провинции – а оттого их серьезные теракты там можно было по пальцам счесть. Теперь же нет никакой политики на умиротворение бандеровщины, и Кириченко к стенке поставили за желание стать «царем украинским», сидит первым во Львове товарищ Федоров, тот самый, дважды Герой и партизанский генерал, который «Подпольный обком действует», а уж его-то в сочувствии делу ОУН-УПА никак не заподозришь.

– Федоров и сообщил. Сигнал непонятный – что что-то затевается, а конкретики нет. Спецсвязи не доверяет? При том, что я его не спрашивал, он сам сообщил. Была бы угроза мятежа – было бы о том сказано явно. Да и не запрашивал бы тогда Алексей Федорович санкции из Москвы, действовал бы сам, предельно решительно. Значит, что-то иное.

А что тогда? Даже если бы бандеровцам сейчас удалось устроить в Львове то же, что в Киеве в сорок четвертом, непонятно, как бы это повлияло на внутристоличную политику. Скорее бы, еще сплотило и ожесточило – бандеровцы не уймутся, ведут с нами войну, уничтожить всех без пощады. Что же тогда еще может быть? Крупный теракт – так вряд ли о том распускали бы слухи.

– Весной были тревожные сигналы из Львовского университета. Товарищ Федоров тогда даже предлагал «разогнать это змеиное гнездо к чертовой матери». Это учебное заведение, и еще Черновицкий университет – единственные в СССР, где ведется преподавание на украинском. Оттого и потянулись туда кадры с соответствующими убеждениями. В прямых связях с бандеровскими бандами пока не уличены и напрямую ни к чему противозаконному не призывают, а вот идейно… «Украина – это наследница Киевской Руси, це Европа, а москали – это потомки Орды, немытая Азия. Вся культура на восток шла от украинцев – без чего дикие москали бы до сих пор по лесам лапу сосали. Курские, воронежские, смоленские земли исторически принадлежали Украине – а москалям место в лесах за Уралом. И вообще, вы, украинцы, во всех отношениях выше варваров-москалей». Такому вот учат – а если и прямо не говорят, то намеком. Хотя есть и такие, кто не стесняется.

А вот это действительно опасно! В иной истории наследственность бандеровщине, дожившей до следующего века, обеспечили не остатки схроновой пехоты, а такие вот взгляды среди интеллигенции. Девяносто первый год – и вот оно, знамя, вот идеи. Но московские дела тут при чем?

– Вдобавок в Львовском университете распространяются взгляды, что он, старейший из университетов на территории СССР[8 - Статус университета получил в 1661 году, а прежде был иезуитской школой, существующей с 1608 г.], является истиной в последней инстанции перед какими-то МГУ и ЛГУ, не говоря уже о прочих. И насчет языка спор – будто бы украинская мова есть язык древнекиевский, а русский – это та же мова, изуродованная татарами. Что никак не способствует интернационализму и дружбе советских народов. Аналогично и по Черновицкому университету. Вся разница, что он историю имеет совсем недавнюю, ста лет не прошло. И оттого между ним и Львовским даже конкуренция есть – а преподавательский состав так откровенно друг друга недолюбливает. Но те же идеи: «Украина – це Европа, сейчас временно под властью Орды-москалей».

Гадючник, согласен. Но не было в этой реальности никакой операции «Висла», обмена польского населения с советской территории на украинское из Польши, когда мы получили кучу упертых укронациков, имеющих к тому же опыт подпольной борьбы во враждебном окружении, а лишились преимущественно городского, польского и еврейского населения, не слишком любящего СССР, но бандер ненавидящего еще больше – как раз тогда и стал Львов рассадником украинского национализма. Сейчас же это совершенно не украинский город, где селюков-«рагулей» не слишком любят. К тому же во Львове строительство ведется, на которое приехало много народа со всего Союза. И их университета лишать, из-за горстки какой-то сволоты?

– Раз вы так спрашиваете, Пантелеймон Кондратьевич, то значит, не согласны, – говорит Аня. – Зачем нам уподобляться персонажу из Салтыкова-Щедрина, который мечтал разорить академию, а приехав, спросил, нет ли тут университета, чтобы его спалить? И результат в конечном счете будет прямо противоположный – проходили уже при царе, в девяносто девятом.

Память тут же подсказывает, что нам в Академии читали. Студенческие беспорядки 1899 года – эталонный пример, как не надо подавлять инакомыслие и обеспечивать порядок. Вышел пожар на всю Российскую империю, бунтовали университеты Санкт-Петербурга, Москвы, Киева, Казани, Томска, Харькова, Варшавы и Одессы (размах оцените – где Варшава и где Томск), а в Питере к ним присоединились и прочие учебные заведения, включая Военно-медицинскую академию, Высшие женские курсы и даже Духовную академию. В спокойное время, когда никакой революции, большевиков и прочих эсеров и близко нет – с пустяка началось, усугубленного бездарностью царских властей.

Санкт-Петербургский университет отмечал свое 80-летие. И накануне там вывесили обращение ректора, предписывавшее учащимся «исполнять законы, охраняя тем честь и достоинство университета» и предупреждавшее: «Виновные могут подвергнуться: аресту, лишению льгот, увольнению и исключению из университета и высылке из столицы». Студенты же сочли этот тон надменным и высокомерным, за два дня до юбилея объявление было сорвано и уничтожено, а на самом торжестве – аудитория освистала ректора, заставив его прервать свою речь и покинуть трибуну. После чего студенты стали расходиться, чтобы весело отметить праздник в городе и по домам.

И обнаружили, что Дворцовый мост, а также пешие переходы через лед Невы заблокированы полицией. Кто отдал такой приказ, доподлинно неизвестно – скорее всего, кто-то из полицейских чинов решил: толпа «нигилистов», и под окнами государя в Зимнем дворце, как бы не вышло чего! И никто не озаботился разъяснить студентам смысл происходящего, поговорить, успокоить – а лишь пришибеевское «не толпись, расходись по домам!»

Кто по эту сторону Невы жил, на Васильевском и Петроградке, те разошлись. Но большая группа студентов двинулась по набережной в сторону Николаевского моста. В сопровождении конных полицейских – «как бы чего не вышло». Это возмутило студентов, «нас конвоируют, словно арестантов», а кроме того, кто-то решил, что полиция хочет перекрыть еще и Николаевский мост. И в полицейских полетели даже не камни, а снежки – один из которых очень удачно расквасил нос командиру эскадрона. Который, обозлившись, крикнул: «Бей, нам из-за этой сволочи студентов ничего не будет!» (Эти слова для потомков в бумагах сохранились.) И конные жандармы врезались в толпу, топча конями, хлеща нагайками, рубя шашками плашмя (хорошо, стрелять не начали). Причем досталось не только студентам, но и случайным прохожим, из «приличной публики».

Назавтра возмущенные студенты объявляют забастовку, бойкотируя занятия. Ректор не придумал ничего лучше, как вызвать в университет полицию, обозлив и «демократически настроенных» преподавателей. Несколько десятков студентов арестовали, еще больше отчислили с «волчьим билетом» – опять же, не особенно разбирая конкретной вины во вчерашнем – кто был неугоден и просто под руку подвернулся. Скандал, однако, распространялся, студенты в Российской империи были в большинстве не из рабоче-крестьян, у многих были влиятельные родственники, друзья, просто знакомые. И тогда Николай Второй распорядился о расследовании – поставив главой комиссии военного министра Ванновского. «Виновен – в солдаты. Хотя бы они имели льготу по семейному положению, по образованию или не достигли призывного возраста. Армия и не таких исправляет». Так распорядился царь – по собственной дури, или с подачи генерала, история умалчивает. Кстати, служили тогда (в сухопутной армии, по закону от 1888 года) пять лет, а не три, как у нас сейчас[9 - В СССР два года в армии и три года в ВМФ ввели в 1967 г.].

И полыхнуло уже по всей России. Забастовали уже и студенты Московского университета – ответ властей был такой же, как в Питере: аресты, отчисления, высылка. Студент Ливен облил себя керосином и сжег в одиночке Бутырской тюрьмы – родственники утверждали, из-за издевательств стражи, власти – что он был псих. Его похороны в Нижнем Новгороде (откуда он был родом) вылились в антиправительственную манифестацию. И прокатилось по всей Российской империи, от Петербурга до Одессы, от Варшавы до Томска (дошло бы до Владивостока, если б там университет был). В итоге все ж стихло, подавили, успокоили. Вот только ущерб авторитету царской власти был огромный – как внутри страны, так и за границей (уж как изощрялись европейские газеты, в особенности английские). А среди студентов, кому тогда искалечили жизнь, были например, Каляев, в 1905 году убивший великого князя Сергея Александровича, и Борис Савинков (эта персона в комментариях не нуждается), и еще немало ушедших в революцию, кому не повезло достичь такой известности. Наверное, эти двое все равно бы сорвались, бунтарь-террорист – это уже характер такой, но наверняка были многие, кто прежде о пути революционера и не помышлял, однако личная обида – это такой стимул!

Конечно, сейчас по всему СССР беспорядков не возникнет. Но сколько народу будет обозлено, считая себя пострадавшими без вины, и как они после станут относиться к советской власти? А лет через тридцать кто-нибудь об этих событиях свои «Черные камни» напишет – о борьбе молодежи со сталинской тиранией. И на кой черт тогда «инквизиция» нужна, чему нас в Академии учили? Это Валька просто мыслит: «где тут нанятые американским Госдепом, обнаружить, уничтожить», – а нам надо сделать так, чтобы сама идея, лозунги наших врагов стали тем, о чем приличные люди не говорят, или просто посмешищем. Вот тогда можно и на эшафот конкретных виновных – не героями они пойдут, а отбросами, неудачниками или шутами.

– Если это студенты, – говорит Аня, – заигрались по дури, а нам придется меры принимать, чтобы сохранить для СССР старинный университет и основную здоровую массу учащихся. Кого из паршивых овец придется изъять, явно или тайно (арест с приговором или несчастный случай), а кого достаточно просто опозорить или напугать, это на месте решим.

– Кандидатуры?

– А вы будто не знаете, Пантелеймон Кондратьевич? В Академии на нашем факультете, по списку двух курсов, шестьсот восемнадцать слушателей – развернулись бы больше, так преподавателей не хватает. Уровень подготовки оцениваю, по армейской мерке, от сержанта – это те, кто совсем с минимальным багажом туда пришли, как наши «смолянки», до капитана, командира строевой роты – это те, кто уже жизнью терты: фронтовики, следователи, погранцы, милиция. Через два года им уже можно самостоятельные поручения давать – а пока только на подхвате.

– А те, кто в Молотовске остался? Из твоей бывшей команды «стерв» и к ним примкнувших?

– Они там вполне на своем месте. И лучших уже в Академию вытянули, еще в прошлом году, когда увеличили набор. Так что, товарищ Пономаренко, опыт управленческой работы на высшем уровне только у меня. Приехать, разобраться, посмотреть.

– Про приговор от УПА забыла?

– Так бандерью хвост прижали, и Кук у нас. К тому же приговор вынесли Ольховской, ну а в Львов приедет совсем другое лицо. Если только от нас утечки не будет.

– Тебя в Одессе видели. И на пароходе.

– Так проверить, среди пассажиров «Нахимова» были ли из Львова и Черновиц. И вообще с Западной Украины.

– Сделаем. Еще что потребуется?

– Марь Степановне помочь – а то ведь не справится одна, с детьми. И моими, и Лючии. Есть у меня мысль одна, как легализоваться. Чтоб быть в центре событий, изнутри все видеть, а не взглядом заезжего ревизора. И не заподозрил бы никто. Ну, а товарища Федорова и предупредить можно.

– Надеюсь, Анна Петровна, что в «студентки» вы не пойдете?

– Нет, Пантелеймон Кондратьевич. Во-первых, к экзаменам надо подготовиться и сдать. Во-вторых, у первокурсницы статус низкий – доверия мало. В-третьих, свободы нет – надо на все лекции ходить, домашние задания делать. В-четвертых, по закону подлости можно наткнуться на кого-то из бандер, знакомых еще по Киеву – а как студентке обеспечить охрану? И в-пятых, как студентке незаметно и часто общаться с первым секретарем?

– Молодец, чему-то научилась.

– Значит, нужна команда. Из «своих» или по крайней мере чтоб они в большинстве. Со свободой перемещения, не вызывающей подозрений ни у кого. И вхожая как в окружение первого, так и в студенческую среду. В то же время чтобы и мысли ни у кого не возникло о связи с госбезопасностью. Например, киногруппа, даже не с Московской, а Ялтинской студии (с Довженко нельзя – там у львовских наверняка связи есть, знают, кто есть кто). Приехала снимать про геройскую казацкую старину – тут и массовка нужна, из местных, и отношения совсем не формальные, и доступ на любые объекты, которые сочтет «киногеничными», если местная власть не возражает, а она вполне может таким гостям навстречу пойти. Только, Пантелеймон Кондратьевич, пожалуйста, не надо больше из меня «мерилин» делать!

Кино в этом времени – рассказ особый. На компах и ноутах экипажа «Воронежа» много чего было – и первым, еще в сорок втором, перед прорывом ленинградской блокады, выпустили «Обыкновенный фашизм» Ромма (а первыми зрителями были наши морпехи – так они после при штурме Первой ГРЭС немцев в плен не брали). Затем вышла «Брестская крепость» (что белорусы сняли – в неизменном виде показали, только титры заменили). В сорок третьем (причем не только у нас, но и в США и Англии) показали «Индиану Джонса», все три серии, переснятые на импортную цветную пленку (валюта очень нужна была для нашей Победы). И подано это было как продукт экспериментальной студии «Совэкспортфильм». После чего была совместная работа с Голливудом, заинтересовавшимся необычной манерой съемок и ни на что не похожей режиссурой – одним из последствий было, что в СССР приехала Вивьен Ли, снявшись в «В списках не значится» (по еще не вышедшему тут роману Бориса Васильева), а затем и в «В бой идут одни “старики”» (максимально близко к оригиналу). А еще (до Победы, или сразу после нее) тут успели выйти «Белое солнце пустыни» (также с минимальными изменениями – например, в банду Абдуллы английского майора-советника добавили, который погибает в итоге, облитый горящей нефтью), «А зори здесь тихие», «Вызываем огонь на себя» (у нас телесериалом было, здесь в две серии – телевидение не распространено пока), «Молодая гвардия» (причем Люба Шевцова саму себя играла – в этой ветви истории мы Краснодон освободили еще до нового 1943 года, так что молодогвардейцы живые остались, ну а Серега Тюленин, герой Берлина и Курильского десанта, сейчас под моей командой ходит). Еще кино про славную русскую историю много снимают (поскольку державность нынче считается ну вовсе не «реакционным царизмом», а вполне примером для подражания) – к «Александру Невскому», снятому еще до войны и показанному в сорок втором, добавились «Суворов», дилогия про Ушакова, и про крейсер «Варяг», и, конечно, «Иван Грозный», также в двух сериях – но с песней, которую в нашем времени Жанна Бичевская пела:

По молитвам Церкви Бог царя творит,
Все молились и просили,
К милостливой милость царскую явит,
Грозным став врагам России.