Сахалин

«Тайна» лежала, притаившись под одеялом.

Это – Юшпанич, крестьянин Вятской губернии. Поистине, живая трагедия. Он ушел из дома на золотые прииски, на обратной дороге его обокрали: украли деньги и паспорт. Это так повлияло на несчастного, что он помешался. У него явился бред преследования. Ему казалось, что его, Юшпанича, ищут, чтобы убить и ограбить. Он решил лучше переменить фамилию и назвался вымышленным именем. Его арестовали как беспаспортного бродягу и сослали. Он пробыл на Сахалине три года. Здесь, почувствовав доверие к доктору, он открыл свое настоящее имя. Пошло расследование, – но несчастному уже не вернуться на родину.

Бред преследования продолжает его мучить. При появлении в палате нового лица он спешит закрыться одеялом:

– Начнут опять опознавать, снимать карточки. Мучение.

Только после долгих уговоров доктора он согласился наполовину открыть лицо.

Ему страстно хотелось бы вернуться на родину. Он тоскует по своим. Но о своем «деле» – о признании его тем, кто он есть, говорить избегает:

– Сколько тянется! Сколько тянется!

– Вы, может быть, хотите рассказать господину о вашем деле? – спросил его доктор.

– Нет! Нет! Лучше не говорить, чтоб не растравлять.

И Юшпанич снова юркнул под одеяло.

– Действительно, ужасный случай. Но кому на суде, не психиатру, придет в голову, что этот бродяга, упорно не желающий открыть свое звание, в сущности, страдает манией преследования! – пожал плечами психиатр. – У нас, как видите, слишком мала больница для душевнобольных. И вы встретите их у нас, на Сахалине, много в тюрьмах и на свободе.

За завтраком у доктора я познакомился с бывшим офицером З-вым.

– Очень интересный субъект! – обратил на него мое внимание доктор.

З-в сослан на каторгу за убийство своего денщика. Он подозревал свою жену и денщика в том, что они хотят его убить «при помощи гипнотизма».

– Я уже чувствовал-таки! – объяснил он.

Он и на суде что-то толковал про гипнотизм и электричество, а по дороге на Сахалин, еще на пароходе, сумасшествие выяснилось окончательно.

Он рассылал офицерам парохода свою рукописную карточку:

– К своей мерке меня… «на» + всепрощение мое = трансцендентально верно. Ваш слуга Н.Д. З-в».

И ежедневно подавал капитану парохода докладные записки о сделанных им открытиях и изобретениях с просьбой выдать ему поскорее миллион.

Прежняя мания преследования сменились бредом величия.

Он ни одного дня не был в тюрьме – его прямо с парохода поместили в больницу, – до того было ясно его помешательство.

Теперь он тихий и безопасный больной, гуляет на свободе, надоедает сахалинскому начальству, являясь поздравлять каждое воскресенье с праздником:

– По обязанности службы.

Он понемногу впадает в полное слабоумие, своим прошлым интересуется мало и о гипнотизме отзывается с усмешкой.

– Это мне казалось! – с приятнейшей улыбкой объяснил он мне. – Я и на суде говорил, что сделал «то» под влиянием электрических токов! Но это пустяки.

Теперь он «изобретатель машины „Парадоксон“» и страдает любовным бредом. Он уверен, что в него влюблены дочери и жены всех чиновников, «назначают ему свидания», «делают при встрече тайные условные знаки», но скрывают от других свои чувства, боясь преследований.

Ввиду этого он пишет им всем по очереди письма:

– «Милая Аня! В дополнение прежних обещаний, прибавляю 175 000 руб. вам от меня. Примите сегодня к себе возлюбленного мирового гения-олимпийца З-ва, меня. Немедленно поместите в доме своем меня квартирантом. Изобретатель машин „Парадоксон“ Н.Д. З-в.

P. S. Пришлите за мной лошадь».

Этот «колоссальный успех у женщин», о котором он с удовольствием рассказывает, заставляет его внимательно следить за своей наружностью и тщательно расчесывать свои рыженькие бачки.

– По-своему этот «изобретатель», пожалуй, даже счастлив, – говорил мне психиатр, – но… дело-то в том, что он начал изобретать свою «машину „Парадоксон“» еще до убийства!

Вот некоторые из скорбных теней преступников-душевнобольных, которые восстают в моей памяти.

Если эти строки подскажут читателю мысль, что врачу должно быть больше отведено места на суде, я буду считать свою задачу исполненной.

Сахалинское Монте-Карло

На большом дворе на травке греются на солнышке слепые безногие калеки. Кутаясь в рванье, дрожа старческим, избитым, истерзанным телом, бродят «клейменые»; на левой щеке буква «К», на лбу «Т», на правой щеке «С».

Из открытых форточек слышны удушающий, затяжной кашель, старческая ругань, сквернословие, возгласы:

– Бардадым![65 - Король.]

– Шеперка.[66 - Шестерка.]

– Братское окошко![67 - Двойка.]

– Атанда.[68 - Атанде.]

Это сахалинское «Монте-Карло» – как зовут господа служащие. Каторжная богадельня в селении Дербинском. Она населена нищими, шулерами и ростовщиками.

Начальство туда не заглядывает.

– Ну их к черту! – говорил мне смотритель, довольно интеллигентный человек. – Это остатки от «Мертвого дома». Пусть догнивают!

Священник пробовал ходить, но бросил.

– Невозможно-с! – говорил мне дербинский батюшка, священник из бурят. – Ходил к ним со святой водой, руганью встречают, сквернословием, издевательствами. Тут священное поёшь, а рядом на нарах непотребные слова, хохот, каждое твое слово подхватывают, переиначивают, кощунствуют, смеются. «Ишь, – кричат, – долгогривый, гнусить сюда пришел, только играть мешаешь. Вон убирайся!» И ходить бросил. Посрамление-с.

Всякая сахалинская тюрьма – игорный дом. Но дербинская богадельня славится и в соседних округах. «Поиграть в богадельню» приезжают и приходят поселенцы с дальних поселений.

Когда предвидится хорошая пожива, старики-ростовщики складываются и выставляют «хороший, большой банк» – рублей в 150, в 200. Старики-игроки, метчики, мечут наверняка. Понтирующий плутует как может.

В дербинской богадельне случаются большие проигрыши.

При мне приехавший поиграть поселенец проиграл все, что было, лошадь, телегу, платье с себя, получил «сменку», какое-то рванье, и вышел нищим.

Грязь и вонь в камерах, где помещается по 40, по 50 стариков, невообразимая.