П. Н. Дурново

Ему оставалось только выбрать ту, которую окружали велосипедисты.

Полицейский может быть охвачен даже хорошими намерениями.

Но он не может остановиться.

«Нечто полицейское» влечёт его как рок.

Даже по тому пути, который он считает ошибочным.

Получив наследство после Сипягина, даже фон Плеве нашёл…

Быть может, даже с отвращением:

– Слишком много народа по тюрьмам.

И кто, – я говорю о тех «счастливых» временах, – больше сажал, как не Плеве?

И что Плеве другое делал всё своё правление?

Когда умер Плеве, тюрьмы оказались вдвое больше переполненными, чем при Сипягине.

Есть вещи, прямо недоступные полицейскому уму.

Фон Плеве выражал своё глубокое изумление «либеральным» предводителям дворянства:

– Удивляюсь, господа, с какой стати вы принимаете участие в движении? Вы – господствующее сословие. Разве вам живётся плохо?

Разве вам не слышится в этом околоточный надзиратель, который говорит «чисто одетому» господину, вступившемуся за бабу, которую бьют:

– Проходите, господин! До вас не касается.

Полицейскому уму никак не понять, что нельзя есть с аппетитом, если стена об стену со столовой помещается застенок:

– Ведь не вас секут, вы и кушайте!

Он говорит это с совершенно искренним убеждением.

– Я хочу достойного человеческого существования! Вы понимаете: не просто существования! А достойного! – вопит обыватель.

Полицейский искренно изумлён:

– Городовой, который на перекрёстке стоит, хоть вы и штатский человек, вам под козырёк делает! Какого же ещё достойного существования вы, господин, требуете? Прямо, – почётное даже вам предоставлено!

Требовать от полицейского, чтобы он разбирался в таких «деликатностях»!

Принимая покойного Н. К. Михайловского, фон Плеве «похвалил» знаменитого публициста:

– Мы вам благодарны. Вы оказали нам услугу борьбой против марксистов.

Он не хотел обидеть Михайловского.

Он хотел ему доставить удовольствие:

– Похвала всегда приятна!

А бедный Михайловский, быть может, в эту минуту охотно вычеркнул бы всё, что он написал против марксистов, чтоб только не слышать этой похвалы и из этих уст.

Полицейский, при обыске у вас, брезгливо, двумя пальцами, берёт лежащие между листами книги засохшие цветы:

– Это что за дрянь?

– Это цветы с могилы моей матери! – весь дрожа от негодования, говорите вы.

Он считает долгом пошутить:

– А не с могилы какого-нибудь повешенного?

– Оставьте! – кричите вы, едва сдерживаясь.

Он смотрит на вас с удивлением:

«Чего взбеленился?»

И кладёте цветы обратно.

Один листок прилип к его пальцам, – особенность всего прилипать к полицейским пальцам, – он машинально перетирает засохший листок между пальцами и продолжает обыск.

Он и не заметил, как пальцем задел и ковырнул у вас в душе.

Есть вещи, которые недоступны полицейскому уму.

Полицейский всё и вся судит только с полицейской точки зрения.

Это естественно.

Профессиональная точка зрения.

Вы говорите доктору:

– Тяжело что-то! Работать не могу. Не только работать, – жить на свете не хочется!

Он машинально говорит вам:

– Покажите язык.

Над страной разразилось величайшее бедствие, какое может разразиться над страной.

Война.