И мяту хотел пить.
Никогда, кажется, такого удивительного желания не являлось.
Хорошо бы спросить, какой сегодня день.
Неловко только как-то.
Пётр Петрович покосился на вошедшего с чаем лакея.
– Куда идёшь? Стой.
– Чего ж стоять? Чай подал. Комнаты убирать надоть.
– А я тебе говорю: стой.
– Слушаю-с.
– Иван!..
– Что прикажете?
Нет, чёрт возьми, неловко.
– Ничего не прикажу!
Пётр Петрович прошёлся по комнате.
– Чего ж ты молчишь, Иван?
– Мы Иван.
– Чего ж ты молчишь? Тебя спрашивают, а ты молчишь.
– Да вы ничего…
– Мало ли что ничего! Так бы понимать должен. Не первый год служишь. Ты много пил на масленице?
– Никак нет-с.
– Ну, что ты врёшь. По лицу не видно, что пьёшь? Сразу видно. Безобразие! Пьют до того, что забывают, какой нынче день. Наррродец!
– Никак нет-с.
– «Никак нет-с». Ну, скажи-ка, скажи, какой нынче день?
– Да чего же я буду говорить, ежели знаю?
– А я тебе говорю, скажи.
– А мне и говорить нечего. Знаю.
– А знаешь, – скажи.
– А мне и говорить нечего. Вы и без меня знаете.
– Да что ж это, секрет, что ли? Что и сказать нельзя!
– Никаких секретов. А только не к чему-с.
– Ну, а если я тебя спрашиваю, что у тебя язык отсохнет сказать?
– Да не к чему-с.
– Иван!!! Я тебя как хозяин спрашиваю, какой сегодня день? Изволь отвечать, – или расчёт. Понял?
– Понял-с.
– Стань прямее. Не смей облокачиваться. Отвечай сейчас же. Какой нынче день?
– Понедельник.
– Экая грубая скотина! Гм… понедельник… Слава Богу, что хоть дни-то помните. Пьют до забвенья. Пьяницы. Пшёл!
Пётр Петрович выпил стакан чаю и прошёлся.
Этакий грубый народ – эта прислуга.
Не может хозяину самой простой вещи сказать.
– Иван!
– Что прикажете?
– Кто звонил?
– Ещё писем принесли.
– Положи. Пшёл.
Что это они расписались сегодня. Ну-ка, посмотреть, кто пишет.
Почерк знакомый. Дядя. А ну-ка, что?
«Презренный племянник!»
Что такое?
«Презренный племянник! С отвращением берусь за перо, чтоб написать тебе эти строки. Ты, конечно, понимаешь и без них, что после того, что было, ноги твоей не должно быть у нас в доме».