– А где же Корш? Он всегда на всех похоронах, бывало, больше всех вертелся, прыгал, – и вообще такое впечатление производил, словно он-то и есть «виновник торжества».
– И Корша, представьте, нет. Да что Корша самого! Венка от его театра нет!
Игнорирует.
Тут уж я, прямо, с сожалением посмотрел на артистов Малого театра.
Если уж даже бывший содержатель вешалки до такой смелости дошел, – дело совсем в Москве плохо. Не обратить никакого внимания на похороны старейшей артистки Малого театра, – на такую дерзость г. Корш прежде бы не отважился.
Конечно, памяти почившей артистки это решительно все равно. Вот уж именно: «что он Гекубе»[16 - …что он Гекубе? – слова Гамлета из одноименной трагедии В. Шекспира.]?
Да и публике тоже решительно все равно: «Театра-фарса» нет, «Театр-водевиль» есть. Не все ли равно?
Но как показатель того, насколько подупал в Москве «решпект»[17 - «Решпект», респект – почет, уважение. Здесь: авторитет.] Малого театра, – это характерно. Прежде, повторяю, г. Коршу такого «игнорирования» Малого театра не пришло бы в голову.
Родственники и артист петербургской оперы г. Фигнер выносят гроб из церкви. Ставят на катафалк; печальное шествие трогается, – и, чем ближе к кладбищу, тем вереница провожатых становится все меньше и меньше, и на кладбище является уж так обидно мало, – что, если бы был жив старичок ваганьковский дьякон, перехоронивший всех великих артистов и повторявший всегда одну и ту же остроту, – он бы, наверное, удивился.
– Позвольте! Ту ли Медведеву хоронят? Ужели Надежду Михайловну?
На похоронах купца второй гильдии бывает в Москве народу не меньше, не говоря уже о купцах первой гильдии!
Гордость и украшение русской сцены, руководительницу и наставницу двух поколений артистов, носительницу лучших заветов великого прошлого, последнюю из «стаи славных», – опускают в могилу, рядом с могилой ее мужа, артиста Охотина[18 - Охотин Василий Алексеевич (1850—1892) – артист Малого театра], для памятника которого сама Н.М. Медведева избрала горькие стихи Соймонова[19 - …стихи Соймонова: «Он сердцем жил, и сердце это билось…» – Соймонов Михаил Николаевич (1851—1888) – русский поэт. «Он сердцем жил…» – цитата из стихотворения, опубликованного в его сборнике «Недопетые песни». СПб., 1891.]:
«Он сердцем жил, и сердце это билось
Любовью чистой и святой,
Он в жизни шел тернистою тропой,
Так мудрено ль, что сердце то разбилось?»
Горькие стихи, которые звучат горьким упреком многим и многим закулисным терниям, которыми была усеяна дорога покойного артиста…
Зарычала земля, посыпавшаяся на гроб, – и у края могилы стал присяжный поверенный Шубинский.
Г-н Шубинский вызывал пред собравшимися, – увы! – малочисленными, – дорогой образ незабвенной артистки:
– Это было поистине редкое человеческое сердце, сохранившее неувядаемую молодость до последних мгновений жизни. Всем памятно ее прекрасное лицо, поражавшее своей моложавостью, ее речь, в минуту увлечения, так и звучавшая серебром молодости.
От этого описания, г. Шубинский перешел к определению того места, которое занимает покойная в истории театра:
– Говорят, бессмертие несвойственно сценическим деятелям. Я думаю иначе. Разве имена великих артистов, как символ бессмертия, не живут посреди нас? Разве имя Щепкина, к которому ближе всех по свойствам своего таланта стояла покойная, не близко нам? Разве, стоя среди двух исполинов непосредственности, великого гения трагедии – Мочалова и великого гения комедии – Садовского, Щепкин не оставил нам своих неувядаемых художественных заветов, великого художественного светоча, озаряющего до сих пор путь не только сцены, но и драматургии! Нет, все истинно художественное переживает своих творцов! Так и Надежда Михайловна, подобно незабвенному Щепкину, оставила нам великие заветы художественного реализма, воплощенные в ее несравненной игре, в целой плеяде прекрасных служительниц сценического искусства.
Упомянув о том, что все, кто обращался к покойной за помощью, советом, с сомнением, за указанием, – «уходили от нее утешенные, ободренные и просвещенные», оратор закончил речь очерком общественной деятельности покойной:
– Свою полувековую деятельность покойная начала в эпоху, чуждую тому, что представляют собою театры в настоящие дни: жизненный прогресс еще не коснулся их. Тогда господствовали лишь казенные театры. Но время двигалось вперед; частные театры, составлявшие лишь достояние провинции, народились и в столицах; образовалось многолюдное сословие артистов частных сцен, а это, в свою очередь, выдвинуло и столь свойственную нашему времени идею коллективизма, постепенно стало ослабевать различие между служителями казенных и частных сцен, и вот в недавние дни преграда, разделявшая их, как бы разрушилась совсем, и все они собрались в братском союзе отпраздновать день общего единения. Кто же явился выразителем их чувств, надежд, заветов и ожиданий? Чей голос с искренностью и глубиною зазвучал в ответ на общие запросы сценической жизни? Это был голос Надежды Михайловны. Молодость, присущая ее сердцу, явила и здесь прекрасный отклик всеобщим надеждам и пожеланиям. Это была последняя ступень к великой памяти о ней. Ее прекрасное сердце надолго переживет ее. Я не говорю над ее могилой «вечная память», а скажу «вечная слава» знаменитой артистке, великой учительнице, прекрасной носительнице лучших сценических заветов.
И эти горячие, прекрасные слова звучали такой иронией при взгляде на маленькую кучку людей, окружавшую могилу.
– Надежда умерла! – прозвучал громкий, растроганный голос.
Это говорил старый товарищ покойной, М.А. Дурново[20 - Дурново Михаил Александрович (1837—1914) – актер Малого театра с 1870 по 1891 г.], бывший артист Малого театра, удалившийся от дел.
Он сказал несколько слов о том, что «жив Малый театр»:
– Мы хороним трупы, но жива труппа.
Жива ли?
По крайней мере, не подает никаких признаков жизни.
Новая речь.
– Кто-нибудь из Малого театра?
– Нет. Один помощник присяжного поверенного.
Не надо вовсе быть Медведевой, чтобы на могиле произнес речь помощник присяжного поверенного! На чьих похоронах не произносят речей помощники присяжных поверенных? Они говорят для практики.
И всё.
Все с недоумением поглядывают на премьеров Малого театра.
Хоть бы одно слово!
Одно простое «спасибо» от имени труппы великой учительнице.
Одно товарищеское «прости».
Ни звука.
Да и говорят ли когда-нибудь эти господа, если даже у могилы Медведевой, в день 75-летия Малого театра, у них не рождается ни одной мысли, которую стоило бы высказать вслух.
Это производит тягостное впечатление…
Молчат премьеры, за ними молчат и второстепенные.
– Да неужели так-таки и нельзя ничего найти сказать о Медведевой?
– Как ничего? О такой артистке? О таком товарище? О таком человеке?
– Чего ж вы молчите?
– Неловко. Премьеры молчат, – а нам неудобно начинать первым!
О, господа, господа! Сколько превосходных чиновников потеряли в вашем лице наши департаменты!
И только один образ остается в памяти на этих похоронах «сослуживицы», образ величественный, скорбный, прекрасный.
Это трагическое, полное скорби, горя лицо М.Н. Ермоловой, стоящей у могилы великой учительницы.