Рощин-Инсаров

– Да ведь не наличными! Ты это пойми!

Не ребёнок?

Через несколько дней я встретил Соловцова.

– Ну, что рощинские сбережения?

Он посмотрел на меня юмористически:

– В Киевскую лавру едет, вместо Швейцарии. И здесь горы! Нашли человека! В гостинице занял и ко мне со счётом прислал. У меня просить, говорит, «было совестно».

Всю жизнь он говорил:

– Величайшее, брат, счастье на свете – это носить ключ от своего номера в кармане!

И всю жизнь жил не один.

Под чьим-нибудь башмаком. И из-под этого башмака рвался.

VI

Он любил женщин, и женщины любили его.

Но это был не Свидригайлов, не Санин, не сверхчеловек, решивший, что:

– Для людей исключительных и мораль нужна исключительная!

И не поручик Пирогов с его «интрижками».

В нём было нечто «от дон Жуана».

Каждый раз, – а бог свидетель, как часто это бывало! – он увлекался искренно.

С каждой новой донной Анной и даже Лаурой, – для него начиналась:

– Новая жизнь!

– Ты понимаешь, я играть стал лучше!

– Она из меня актёра сделала!

Он мял своим приятелям крахмальные рубашки, сжимая их в объятиях.

В три часа ночи являлся будить.

– Ты спишь? Идём! Не оставляй меня одного! Ты понимаешь? Я не могу спать! Я не могу! Она мне сказала…

Старый актёр Синюшкин звал его за это:

– Институтом.

Мужской род от «институтки».

– Институт какой-то восторженный, а не актёр!

И ни к кому так не подходило:

…влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж, охладев, скучаем и томимся…

Как его великому прообразу, – ему казалось:

– Не та!

И он мчался дальше, к новым…

Победам?

Возрождениям!

Вечно недовольный, ни чем не удовлетворённый, мчался всю жизнь куда-то дальше, дальше в искусстве, в жизни.

«Бессмертья, может быть, залог!»

VII

Этого Кина нельзя было не любить.

Его любили все.

Актрисы, актёры, товарищи, друзья, публика, встречные.

От антрепренёра до его человека «Николашки», в которого он каждое утро, аккуратно, запускал сапогом, когда тот его будил на репетицию.

И, справляя тризну по тебе, мой бедный друг, как же я, по нашему старому славянскому обычаю, не заколю у тебя на могиле твоего любимого коня?

– Он же ж ездит же ж на мне ж, как на коне ж!

Как же я, мой Кин, не выведу твоего Соломона?[3 - А. А. Рудзевич – здравствует и по сей день. Среди разных странностей этого своеобразного и живого человека, следует отметить его влюблённость в Дорошевича. В настоящее время Рудзевич – администратор Харьковского театра. А. К.]

Антрепренёр Рудзевич, устроитель всевозможнейших «поездок», – любил его до безумия.

– Та ж Кола ж! Беже ж ты мой!

Тоже оригинальный представитель нашей русской богемы.

Одной очень молодой и красивой артистке, в присутствии её высокоаристократической родни, с ужасом отпускавшей её на сцену, он «бухнул» такой комплимент: