Чакра Фролова

– А крест на ем чего?

– Че, че, – передразнил Михась. – Чтоб видно было, что он православный, а не какой-то там басурманский.

– Вечно ты глупости говоришь, – перебил его Тимофей. – На наших самолетах звезды.

– Точно, – подтвердил чей-то голос в толпе. – Они красные и острые.

– По-твоему, Тимоха, выходит, что он не наш, что ли? – ухмыльнулся Михась, готовясь утереть нос всезнающему оппоненту.

– Не наш, – кивнул Тимофей.

– А чего же он тады здесь летает? – едко прищурился Михась.

Тимофей пожал плечами.

– Заблудился, может.

– А чего ему заблуждаться? Чай, не по темному лесу бродит. Он, вона – в чистом небе летает.

– Ну значит, учения совместные проводит, – сквозь зубы ответил Тимофей.

– Какие же они совместные, если он один летает?

Тимофею надоело спорить, тем более что в спорах с Михасем он почему-то всегда проигрывал. Он подождал, пока гул стихнет и невидовцы успокоятся, а затем просто врубил радиоточку. Услышав громкое шипение, невидовцы и вправду тут же забыли про самолет, поскольку были вроде детей, чье внимание привлекает только то, что происходит в данную конкретную минуту, а то, что было десять минут назад, кажется уже нереальным и вроде как даже никогда не происходившим.

Шипение усиливалось, но постепенно сквозь него стал прорываться какой-то бравурный марш. Тимофей подкрутил что-то, и все Невидово огласилось чистыми звуками немецкого пения.

– Ишь ты, – снова сказал Клим, поскольку это восклицание было универсальным и подходило под любое событие.

– Музыка, – понимающе цокнул языком Михась, хотя и недолюбливал искусство.

– А мы думали, корова мычит, – съязвила под общий хохот Серафима.

Задетый сарказмом и смехом односельчан, Михась ничего не ответил, только гордо сморкнулся.

– Че-то не пойму ни бельмеса, – нахмурилась Антонина, жена Сеньки Филимонова по прозвищу Кривой, поскольку один глаз у него был выбит еще в детстве и оттого он как-то странно кривил лицо. – Не по-нашенски поют, что ли?

– Это по-германски, – пояснил Михась и начал деловито скручивать цигарку. – Я их тарабарщину еще с войны помню. Славно они нас тогда гнали. Ну и мы им поддали опосля. Ну и они нам потом.

– А потом че? – спросил кто-то любопытный.

– Че, че… Потом конец войне и все по домам.

– А победил кто? – спросил все тот же голос.

– Так я и сам не понял. Все как-то само собой закончилось.

Михась затянулся едкой самокруткой и принялся с умиротворенным лицом вслушиваться в немецкую речь, как вслушивается уставший путник в шум морского прибоя.

Смущенные рассказом Михася и льющимся сверху немецким языком, невидовцы притихли. А Тимофей расстроился.

– Волну, наверное, не ту поймал, – забормотал он виновато и снова стал что-то крутить, но везде была сплошная немецкая речь: либо песни, либо декламация. Наконец, Тимофей остановился на какой-то частоте, где кто-то хрипло кричал, словно ругался, а после каждой фразы следовал восторженный крик толпы.

– Вишь, как осерчал, болезный, – закачала головой бабка Ефросинья. – Ни бельмеса не разобрать.

– Это ж по-немецки, – пояснил кто-то бабке.

– Ну и что, что по-немецки? – разозлилась бабка. – Немец что, не человек? А гавкать все равно не след. Через это сердце болеть начинает. Мой Потап вот так кричал, кричал, а потом раз – и в могилу.

– Твой Потап кричал, потому что животом на вилы упал, – возразил Гаврила.

– Ну да, – согласилась Ефросинья. – Но он же кричал. А вилы что? Со всяким бывает, а вот сердце от крика, видать, и не выдержало.

– Ишь ты, – сказал Клим, потрясенный то ли воплями из радио, то ли рассказом о помершем Потапе.

– Да ну ее, радиву твою, – кинул кто-то раздосадованно. – Только время на это баловство терять.

Невидовцы немного пошумели и разошлись.

Глава 14

Пока капитан Криницын размышлял о заварившейся каше, рядовой Захарченко короткими перебежками пробирался к околице Невидова. Еще издалека он услышал омерзительное немецкое гавканье. В промежутках слышалось явно заграничное пение.

«Уже завели свою шарманку», – с ненавистью подумал Захарченко и крепко сжал автомат. На секунду в голове его мелькнула шальная мысль ворваться в деревню и перестрелять вражеских солдат. Сколько успеется. Так сказать, погибнуть смертью храбрых. Но потом он вспомнил приказ капитана вернуться живым и задушил этот порыв в зачатке. Он подобрался ближе и увидел невидовцев, столпившихся вокруг столба. Однако ни немецких солдат, ни немецкой техники он, сколько ни вертел головой, обнаружить не мог.

«Может, пехота? – подумал Захарченко. – Расползлись, как тараканы, на постой, вот и не видать».

Также не было видно и немецких флагов. Впрочем, как и советских. Да и вообще никаких тебе транспарантов или плакатов или хотя бы портрета Сталина.

«Капитулировали, гады, – мысленно возмутился Захарченко малодушию жителей. – Все поснимали. Небось еще и хлебом-солью встретили. Ну, конечно. Под советской властью недавно, считай. Вот и предались врагу как родному».

После некоторого раздумья он решил подкрасться еще ближе. Невидовцы тем временем как раз, подустав от бесконечной музыки и немецкой трескотни, начали расходиться. Радиоточка их в общем не впечатлила, да и хозяйством пора заниматься.

Захарченко внимательно вглядывался в лица невидовцев, пытаясь определить, какие настроения здесь царят. Но по лицам он ничего не понял и потому решил выцепить наиболее благонадежного жителя деревни. Таким показался ему отделившийся от толпы дед Михась. Подкараулив его у зарослей боярышника, он тихонько свистнул. Михась растерянно завертел головой и вдруг увидел притаившегося Захарченко.

– Тебе чего? – спросил Михась, испуганно покосившись на торчащее дуло автомата.

– Здорово, дед, – прошипел Захарченко.

– Здорово, коль не шутишь. Живот, что ли, скрутило?

– Юморной ты, дед, как я погляжу, – оскалился Захарченко. – Враг в деревне?

– Это смотря кто кому враг, а кто кому друг, – на всякий случай расплывчато ответил Михась.

Захарченко чуть не поперхнулся от злости и с трудом удержался, чтоб не дать очередь по деду.

«Вот же суки, – подумал он. – Уже им и друг не друг, и враг не враг».